Поцелуй с дальним прицелом - Арсеньева Елена - Страница 56
- Предыдущая
- 56/79
- Следующая
Воспоминание о том, по какому поводу Жильбер так смотрел на нее в прошлый раз, вызвало в ее памяти образ некоего черноглазого субъекта, и она не удержалась, чтобы не спросить:
– А как поживает ваш кузен?
Жильбер как-то странно поежился, но не ответил. Должно быть, Алёна не слишком правильно построила фразу, а может, произнесла ее не так, как следовало, забыв про какое-нибудь слияние чего-то с чем-то…
Она только попыталась снова построить в уме вопрос, как Марина пришла ей на помощь:
– А как поживает Фримус?
Тут явственно поежилась также и Жаклин, и, глядя на обескураженные лица супругов, Алёна поняла, что им жутко не хочется говорить о кузене. В этом было что-то странное, потому что для французов famille, то есть семья и родственные отношения, – нечто настолько святое, настолько любимое, настолько популярная тема для бесед… А тут такое откровенное отвращение к излюбленной теме!
Алёна мигом вспомнила, как конфузился Жильбер еще на вчерашней гулянке во дворе мэрии, как тащил красавчика-кузена прочь от Марины с Алёной… Что-то с ним не так, с этим Фримусом. А может быть, он бабник, известный своими скандальными похождениями? Кстати, это вовсе не исключено – при таких-то глазах и обворожительных манерах… Ну, тогда Жильбер может не беспокоиться. Марина по уши влюблена в своего мужа, к тому же сразу видно, она из тех милейших женщин, которые рождены быть только женой и матерью, но никак не любовницей, для коих семья на первом месте, ну а Алёна уже большая девочка, для нее чем хуже, тем лучше, в смысле, чем опаснее противник, тем интересней схватка…
Она бы с удовольствием довела это до сведения Жильбера (с тем, чтобы он при случае довел это до сведения кузена Фримуса), однако сделать это, конечно, было совершенно невозможно.
А жаль… Ведь нынешний день уже, считай, пропал, осталось ей пробыть в Мулене только завтра и немножко, совсем чуть-чуть послезавтра, а призрак Никиты Шершнева отнял у нее утро, когда она могла бы встретиться с Фримусом на дороге в Тоннер.
«Удар иль поцелуй произойдет меж нами?» – «Удар, сто тысяч раз удар!»
Между прочим, далеко не факт. Когда на уединенной лесной дороге встречаются мужчина и женщина – взрослые, искушенные мужчина и женщина, давно утратившие веру в романтику, однако отлично знающие, чего хотят от особы противоположного пола… и если при этом они оба скорее раздеты, чем одеты (ну разве это одежда – шорты да майка?!), тут всякое может случиться, и если не сто тысяч раз, то уж один – почти наверняка!
Господи, до чего же не вовремя примерещился Алёне этот несчастный Никита Шершнев!
Марина, конечно, тоже ощутила, как напряглись гостеприимные хозяева, и принялась разруливать ситуацию.
– Мы тут с Алёной видели из нашего сада какие-то странные развалины неподалеку от церкви, – сказала она как ни в чем не бывало, словно в жизни не задавала предыдущего вопроса, на который так и не дождалась ответа. – Что там такое было?
– О! – хором воскликнули Жильбер и Жаклин с откровенной радостью, что гостья сменила тему разговора. – Вам, как русским, это будет чрезвычайно интересно! Здесь был дом одной дамы – русской, между прочим. Она унаследовала его от мужа, местного уроженца, Лорана Гренгуара. Гренгуар был ее второй муж, а первый оставил ей огромные деньги. Она была миллионерша, но жить предпочитала не где-нибудь, а в Мулене. Она очень любила Мулен. Мы были еще совсем юнцы, двадцать-то лет назад, а ей уже было около восьмидесяти… очень красивая, прямая, очень неприветливая дама. У нее была огромная семья, но все жили в Париже, а она в Париж только прическу делать ездила.
– Очень мило! – пробормотала Марина. – Прическу – в Париж?!
– Ну да, она вообще была со странностями, видимо, от больших денег, – снисходительно пояснила Жаклин. – Например, она сидела, сидела дома – говорят, писала мемуары, – а потом вдруг сорвалась и отправилась путешествовать куда-то на север, кажется, в Финляндию. В восемьдесят пять лет, вы представляете?! Ну и умерла, конечно, там, сердце не выдержало. Сколько хлопот родственникам: привезти тело из Финляндии, похоронить…
– В Мулене? – спросила Алёна, уже решив, что непременно найдет время и заглянет на старое кладбище близ старой церкви, навестит могилку этой неведомой мадам Гренгуар… русской, ну надо же!
– Нет, ее похоронили в Париже, хотя она желала бы, наверное, лежать в Мулене. Но как раз когда пришло известие о ее внезапной смерти, в дом ударила молния. Вы представляете?! И он сгорел. Все сгорело, все ее вещи, хотя ее правнучка Моник очень старалась спасти записки своей бабушки. Ну куда там, все так полыхало!.. – махнула рукой Жаклин.
– Жаль! – чуть ли не простонала Алёна.
Да уж! Если бы удалось каким-то чудом добраться до записок этой неведомой мадам, какой романчик смогла бы создать на их основе писательница Дмитриева!
Ага, так бы тебе их и дали потомки миллионерши!
Ну и ладно, все равно они сгорели… в смысле, записки, а не потомки, – на нет и суда нет.
Еще раз поблагодарив за косточковыбивалку и пообещав вернуть ее к вечеру, Алёна и Марина отправились домой, где свалили воспитание ребенка на Мориса, а сами чуть ли не в драку взялись за выбивание косточек, причем продвинутая Марина получала от пользования «полным отстоем» ничуть не меньше удовольствия, чем отсталая Алёна.
День прошел сугубо в хозяйственных хлопотах, в сугубой и приятной реальности, и к исходу его, когда на столе выстроилось двадцать шесть банок и баночек с вареньем, по-тутошнему говоря, конфитюром, Алёна почти убедила себя в том, что никакого Никиты не было, не было, не было, что он ей померещился, померещился, померещился!
Эта уверенность укрепилась за ночь, во время которой Алёна почти непрерывно видела эротические сны… правда, с участием не Фримуса и даже не киллера Шершнева, а сны вполне традиционные – с участием этого проклятущего мальчишки из Нижнего Новгорода. Господи, ну как же он любил ее в этих снах, как волновал, до какого исступления ее доводили эти черные, сияющие, смятенные глаза, эти тяжелые, прерывистые вздохи, эта его привычка вдруг, накануне рокового мига, просунуть руки ей под спину и прижимать, прижимать к себе так, что она начинала задыхаться, уткнувшись в его горячее атласное плечо, и не было никакой возможности разомкнуть хватку его железных мышц, и тогда, словно в отместку, она запускала пальцы ему под мышку, касалась коротких, мягких завитков, которые он нарочно не сбривал по ее просьбе… У него пресекалось дыхание… другой рукой она начинала гладить его спину, медленно ведя пальцы от взмокших завитков на затылке и ниже, ниже… и вот, когда ее рука касалась поясницы, он начинал умирать, начинал биться в нее всем телом, хрипло, вздох за вздохом, снова и снова выдыхая ее имя: Алёна, Алёна, Алёнушка моя… Тут уже не выдерживала и она, и тогда стоны их сливались, и сливались их пот, их любовная влага, их кровь на искусанных губах, их внезапные слезы…
Впрочем, все это чудо случалось наяву, она помнила, никогда не забывала, как это было, ну а сны, словно нарочно, прерывались на самом интересном месте, так что Алёна просыпалась раз двадцать: слушала шум дождя, в котором ей чудился шепот Игоря, отсчитывала удары часов на старой церковной колокольне… – а потом снова проваливалась в сон, и утром кое-как вытащила себя из постели – с головной болью, вялая, потная…
Небо было серым, а ветерок – прохладным. Но завесу туч вдруг просверлил сверкающий солнечный луч, и вялость Алёны как рукой сняло. Она торопливо умылась, оделась, бесшумно выскользнула из дому и на перекрестке повернула туда, куда указывала стрелка с надписью: «Tonnerоua – 17». До Тоннеруа семнадцать километров…
Спустя несколько шагов Алёна заметила, что по мокрому асфальту впереди тянется узкая извилистая дорожка, словно здесь проползло какое-то длинное-предлинное пресмыкающееся. На миг вспомнилась давешняя змея… но тотчас она увидела впереди, метрах в двухстах от себя, на седловине небольшого перевала, сгорбившуюся фигуру велосипедиста в черной майке – и улыбнулась.
- Предыдущая
- 56/79
- Следующая
