Мышьяк за ваше здоровье - Арсеньева Елена - Страница 18

• Предыдущая
• 18/71
• Следующая

Невропатка. Нет, больше – законченная психопатка!

Вдруг вспомнилось: однажды Анна застала ее в момент такого вот неконтролируемого испуга. Как-то особенно сильно взвинчены были нервы у Марины – ну, бывает, доходит человек до точки! – она даже вскрикнула, истерические слезы брызнули из глаз. Анна не стала ее успокаивать: просто сказала, что все эти новомодные печи с таймерами (без разницы, муфельные, для обжига керамики, или обычные хозяйственные, газовые или электрические, для приготовления пищи) только кажутся нам великой находкой человеческого ума. Анна, к примеру, отлично помнит, как в какой-то старой русской сказке поставленный в печь пирог вдруг начинал говорить: «Я уже испекся, я уже испекся!», а каша в горшке ворчала: «Я уже сварилась, я уже сварилась!» Как-то так она смешно это изобразила, что Марина невольно засмеялась сквозь слезы и рассказала, как давным-давно они с сестрой очень любили сказку «Гуси-лебеди» – не за страшные приключения любили, а за эти разговоры с печкой, и яблонькой, и речкой с кисельными берегами: «Съешь моего ржаного пирожка… моего дикого яблочка… моего простого киселька с молочком…»

Она рассказывала это Анне, а сама думала, что хочет к маме. Но мамы давно нет, и любимая сестра ее бросила, давно покинула, назвала сумасшедшей, даже попыталась однажды предать… потом бросила, исчезла бесследно. И оставила Марину совсем одинокой. С бывшим мужем тоже нет охоты встречаться, права была сестра – вся эта история с браком ненадолго. Так, попытка заполнить пустоту в жизни. Сестра все ей предсказала как по писаному. С другой стороны, ей тоже не повезло в браке, вот они теперь две разведенки, им бы поддерживать друг друга, но пути разошлись именно на том перекрестке, который должен был их сблизить. Если бы не эти двое, Анна и Петр Манихины, к которым Марину прибило волной ее злой судьбы, она и не знает, как жила бы. Чем жила бы…

До чего странно все сложилось! Какая молния вдруг ударила ее в самую макушку в тот жаркий майский день, когда отравленный человек вдруг вывалился из машины и Марина поняла, что Манихин сейчас умрет… умрет, если она не попытается его спасти? Потом, в Пятой градской больнице, доктор из приемного покоя так и сказал Анне: «Повезло вам, господа хорошие. Давление настолько упало, думал, не выкарабкается. Кровь была уже шоколадного цвета… И если бы не эта боевая подруга…» Он кивнул на Марину, а потом сообщил, что больному промыли желудок, ввели антидот, сделали все нужные укрепляющие уколы. Организм крепкий, все будет хорошо. И добавил: «Завтра, а лучше послезавтра заберете его. Пусть у нас пока полежит, а то сейчас, после промывания желудка, после уколов, релашкой накачанный, он слабее листка осеннего. И не надо, не надо, – строго глянул он на Анну, – знаю, о чем вы хотите попросить: остаться при муже! Ни к чему это. Он сейчас вне опасности, ему спать надо, а не ваши вздохи слушать. Послезавтра приезжайте. А теперь идите, идите отсюда, девушки, у меня и без вас дела есть!»

И тут выяснилось, что Анна не сможет вести машину. Прав нет, да и ездить не умеет. Пришлось опять Марине сесть за руль, снова проехать той же дорогой, через Четвертый микрорайон, но не она, а Анна вдруг жалостливо вскрикнула, поглядев на обочину:

– Ничего! Ничего не осталось из ваших вещей!

Марина только усмехнулась, унимая все еще не утихшую дрожь в руках. Анна и не подозревала, какой необыкновенный, почти экстатический восторг испытывала Марина, когда выбрасывала из машины свои вещи, чтобы поудобнее уложить бесчувственного Манихина на заднем сиденье. Даже не задумалась о том, что ее барахлишко незамедлительно сделает очень длинные ноги. Все было неважно! Ничего в тот момент так не хотелось, как спасти этого человека. Она ощущала себя не просто глиной в руках неведомого мастера – она сама творила чью-то судьбу, чью-то жизнь, страдания, счастье… Это было похоже на то ощущение, когда, долго и безуспешно переминая в пальцах глину, она критически смотрела на некую фигурку, восставшую из этого самого праха, и вдруг сплющивала ее и стискивала, а потом из этого комка неосуществленных надежд восставало нечто иное – воплощение упования или отчаяния, порыва или упадка, счастья или горя, но всегда новое…

Она думала, что это ощущение мимолетно. Она ведь собиралась только отвезти Анну домой – и уйти к себе, продолжать жить, как жила, но… но Анна ее так просто не отпустила. Пригласила хоть чаю с дороги попить, дом посмотреть. Марина поняла, что дело не только в безмерной благодарности, которую к ней испытывала Анна, чего Марина чуточку стыдилась, а потому с негодованием отмела всякие попытки компенсировать потерю вещей, всучить деньги. Она задержалась у Манихиных потому, что поняла: женщине просто страшно остаться одной после такого шока.

Ну что ж, Марина согласилась побыть еще немного. Во-первых, дома ее никто не ждал, во-вторых, к чаю подавались самые что ни на есть дорогие конфеты и печеньица, а Марина была такая сладкоежка, что сестра, помнится, когда-то говорила чуть ли не с отвращением: «Ты за шоколадку государственную тайну продашь!» А главное, ей и самой было интересно посмотреть, как живет эта загадочная пара, путь которой так таинственно переплелся с ее жизненным путем. Можно сказать, схлестнулся в тугой-претугой узел! Они выпили чайку, потом пошли осматривать дом. Тогда Манихины жили в другом доме – тоже очень красивом, но поменьше: двухэтажном, немножко, может быть, тесноватом и отсталом с точки зрения бытовых изысков, однако, по всему видно было, любимом ими обоими и очень уютном.

– Для нас двоих здесь даже слишком много места, – сказала Анна, показывая гостье комнаты второго этажа с робкой улыбкой, словно извиняясь за что-то. – Хорошо еще, что есть Серега. Это… ну, наш шофер и охранник, он у нас и живет, занимает первый этаж, правда, уехал на несколько дней. Так вышло, что мой муж ему жизнь спас два года назад, ну, он к нам прилепился – и никуда. Да и мы теперь без него не можем обойтись.

– Жизнь спас?! – ахнула, помнится, Марина. – И как же это вышло?

– Да вот так же, как вы Петра спасли: по нечаянности. Мы гуляли в лесочке, припозднились. А зашли очень далеко, километров за пять. Возвращались уже в сумерках, ну и, чтобы не блуждать по лесным тропам, вышли на окольную дорогу. И вдруг сзади послышался шум мотора. Оглянулись – приближается автомобиль, но у него только одна фара горит, причем свет из нее такой странный льется, как бы мертвенный, неоновый. Жуткое зрелище, хотя вроде бы что особенного – ну, разбили люди где-то фару… Петр, словно почуял недоброе, меня с дороги оттолкнул, сам отпрыгнул. «Тихо!» – говорит. И только мы успели затаиться, как автомобиль промчался мимо. Они нас не заметили, на наше счастье. Иначе… не знаю, что было бы.

Машина вдруг начала тормозить и остановилась. Петр меня удержал – сиди, мол, тихо! Да я сама от страха шевельнуться не могла, даже от комаров забыла отмахиваться. Слышим, дверцы открылись, выходят люди, переговариваются… и вдруг выстрел! Другой! И тут завыла сирена. Милиция проснулась! Эти раз – в машину, и та рванулась, исчезла.

Я говорю: «Петя, ради бога, бежим!» А он: «Я хочу посмотреть, что там». Уж я ему и так и этак: давай, дескать, уйдем, ну зачем связываться с милицией, ведь ты-то знаешь, они, если вцепятся, не отвяжутся! Он меня и слушать не стал. Пошел по обочине. Я следом и каждую минуту жду: вот сейчас вынырнет ментовозка… Но никто не появился. Видимо, дежурная машина просто так мимо проезжала, выстрелов никто не слышал. Или решили не соваться в явно бандитскую разборку. Словом, на дороге воцарилась тишина, я даже слышала, как шуршит песок на обочине под ногами Петра. И вдруг шаги затихли. Я поняла, что он подошел к этим… убитым. И так страшно мне стало, помню, одной! Я рванулась вперед, подбежала, смотрю, он стоит над двумя неподвижными телами… То есть один лежал неподвижно, как-то особенно неподвижно, сразу видно – мертвый. А другой чуть шевельнул головой, открыл глаза и прошептал… он прошептал: «Я Серега Лукьянов… Лукьянов моя фамилия… Сергей Николаевич…» И потерял сознание.

• Предыдущая
• 18/71
• Следующая