Мост бриллиантовых грез - Арсеньева Елена - Страница 48
- Предыдущая
- 48/76
- Следующая
– Но! – подхватила Фанни, которая свою речь практически весь день обдумывала и даже набросала на листочке, да забыла его на своем столике. Надо надеяться, никто из обслуги не сунется в ее бумаги и не прочтет этот безумный текст, не то решат, что у мадам очень далеко уехала крыша. – Но я живу безбедно, поверьте мне. «Le Volontaire» приносит стабильный доход, и у моего дела прекрасные перспективы. Однако, конечно, управлять таким бистро должен мужчина, причем молодой мужчина. Что бы там ни говорили об эмансипации, наша страна – это страна мужчин, – слабо улыбнулась она.
– Успокойтесь: весь наш мир – это мир мужчин, – усмехнулась Эмма. – Впрочем, погодите, я что-то не возьму в толк: если Роман вернется к вам, вы предложите ему стать управляющим вашей собственности?
– Нет, я предложу ему стать моим мужем, – проговорила Фанни. Ну надо же, ей удалось-таки выговорить это! А она боялась, что онемеет от страха. Теперь главное – не останавливаться. – Он получит в свое распоряжение «Le Volontaire», мои доходы, мой банковский счет (повторяю, я не миллионерша, но деньги у меня есть), мою квартиру, а через некоторое время – все то, что мне перейдет в наследство от одной престарелой родственницы («прости, моя милая тетушка Изабо, но сейчас я все ставлю на кон. Или все получу, или… или ничего не проиграю, кроме счастья»). Словом, я предлагаю Роману именно ту стабильность, которой он лишен.
– Миленькая моя, – прошептала, видимо, потрясенная Эмма, – вы хотите замуж за Романа? Но он ведь мальчишка! Он вам годится…
– Я знаю, – с душераздирающим выражением сказала Фанни…
Если бы у ее собеседницы была душа или, к примеру, сердце, она, возможно, пожалела бы эту несчастную пешку на шахматной доске своих фантазий. Но в том-то и беда, что душа ее была продана дьяволу, а сердце… сердца у нее, очень может быть, никогда и не было, а с левой стороны груди был укреплен отличный, сильный, здоровый мотор для перегонки крови. Недаром же она считала любовь всего лишь средством для укрепления сердечной мышцы. И беспрестанно тренировать эту самую сердечную мышцу, рискуя ее надорвать, Эмме нравилось больше всего на свете…
– Я знаю, что вы хотите сказать, – продолжила Фанни, – но лучше не нужно. Ничего не говорите! Роман для меня – все, все на свете, вы понимаете?! Он может быть моим мужем, отцом, сыном, любовником, братом, другом, потому что рядом с ним я чувствую себя вовсе не старой, мудрой и опытной. То есть и это – да, и это тоже, но одновременно я чувствую себя и девочкой, которая полюбила впервые и не знает, что делать с этой любовью. У каждого из нас свой мир, в котором другой ничего не понимает. Мы можем быть друг для друга проводниками в этих мирах, переводчиками с чужих языков на наш общий язык… А любовь смягчит и сгладит все то, что должно отдалять нас друг от друга. Моя любовь, конечно, – тут же поправилась она с кривой, страдальческой усмешкой. – Моя любовь! Я понимаю, что рано или поздно Романа потянет к молоденькой девушке, ему захочется иметь детей, ну и все такое. Ради выгоды можно спать с не слишком-то молодой дамой лишь до поры до времени, но когда это время наступит, юный любовник должен будет уйти в другую жизнь – и уйдет…
Она осеклась, взглянув в лицо Эммы. Внезапное выражение страдания так исказило ее черты… Что с ней?!
Эх, если бы Фанни знала… если бы она только знала, что именно в эту секунду она положила незримый черный шар на незримую чашу весов, на которых незримые судьи взвешивали приговор: жить или умереть Роману Константинову после того, как безумное предприятие, в котором он участвовал, увенчается успехом! Шансы были абсолютно равны, мучительные pro et contra уравновешивали друг друга. Но после черного шара Фанни чаша с надписью «смерть» перетянула.
Что же такое с Эммой? А, ну понятно. Ведь Фанни все время забывает, что Роман – ее сын. Какой матери будет приятно, когда о страсти к ее молоденькому, свеженькому, гладенькому мальчику вдруг станет пылко рассуждать, просто-таки в голос петь ее ровесница, с теми же морщинками у глаз, с теми же поперечными полосками на шее, намеком на второй подбородок и складками у рта?
Ну, это слишком сильно сказано, конечно. Никакого второго подбородка и даже намека на него нет ни у Эммы, ни у Фанни. Морщинки у глаз обозначают, скажем так, те места, где раньше была улыбка (если вспомнить слова великого шутника Марка Твена), складки у губ совсем не такие уж клинические, а если прибегнуть к ухищрениям современной косметологии, их можно убрать буквально за один сеанс, а шея… Шея у Эммы гораздо лучше выглядит, чем у Фанни, это приходится признать. На ней нет никаких морщин, просто обидно.
Вот так они и смотрели друг на друга, эти две женщины, сделавшие ставки на одного и того же молодого мужчину… Только ставки эти были разные, такие разные… Но зато и выигрыши светили каждой несравнимые!
– Ну ладно, – махнула рукой Эмма. – Все это пустые разговоры, сами понимаете. Как вы себе это представляете – я должна прийти к Катрин… Господи, я даже не знаю, где она живет, где держит Романа!
И тут же в мозгу ее прозвучало: «Она держит его в своем тайном гнездышке на бульваре Сен-Мишель… Ну, там, где на постели черные шелковые простыни…» – Эмма мотнула головой, отгоняя непрошеное воспоминание об Армане. Чтоб ты сдох, козел!
– Я знаю, – торопливо сказала Фанни. – Я знаю ее квартиру на бульваре Сен-Мишель!
– Ну и что? – с трудом сдерживая раздражение, перебила Эмма. – Что я должна сделать. Пойти и стащить моего мальчика с его любовницы? Или вытащить из-под нее? И сказать: у меня есть для тебя другая…
Она оскалилась, коротким сдавленным смешком удержав готовое сорваться непотребное словцо, но Фанни мигом поняла, что имела в виду Эмма. Но не обиделась на нее. Наоборот – посмотрела с новым интересом. Да, это сильная женщина… Эта женщина способна на многое! И, кажется, сделать то, что намерена ей предложить сделать Фанни, она сумеет.
Если захочет, конечно.
А чтобы она захотела, ее нужно убедить!
– Эмма, вы можете употреблять по отношению ко мне какие угодно эпитеты, я не обижусь, – сказала она. – Быть может, вам покажется странным мое упорство, но Роман для меня – смысл жизни!
– Не для вас одной, – тихо проговорила Эмма. – Но наши любимые… наши любимые дети уходят от нас. Иногда уходят навсегда, причем мы сами выводим их на эту безвозвратную дорогу! И напутствуем, и машем вслед, и плачем… А потом поворачиваемся и тоже уходим, не обернувшись, чтобы забыть о них… и больше не вспоминать!
Фанни когда-то читала Чехова (это было модно!) и Достоевского (еще более модно!) и ничегошеньки не поняла ни в том, ни в другом. Осталась только оторопь перед безднами загадочной славянской натуры. Точно такая же оторопь охватила ее сейчас. Эта Эмма способна хоть на чем-нибудь сосредоточиться, интересно знать? Ее постоянно тянет на какие-то отвлеченные философствования, а тут решается конкретный вопрос!
Откуда было знать бедняжке Фанни, что Эмма не просто сосредоточена, но буквально зациклена на единственно интересующем ее вопросе, что и породило массу проблем и в ее жизни, и в жизнях других людей…
– Извините, – сказала Эмма, – я вас все время перебиваю. Ни слова больше, клянусь. А вы продолжайте.
– Итак, я не просто хочу, чтобы Роман ушел от Катрин ко мне. Я хочу отомстить ей посильнее. Я хочу, чтобы ее бросил Лоран!
– Так, понимаю, – проговорила Эмма, глядя на нее исподлобья. – Вы сообщите ему о том, что у Катрин завелся молодой любовник. И он, оскорбившись, бросит ее. А заодно даст задание своим бодигардам пристрелить Романа. Да? Но ведь тогда его точно никто не получит. Ни вы, ни Катрин. И я тоже его потеряю!
– Вы обещали молчать, если не ошибаюсь, – нетерпеливо напомнила Фанни. – Ну так и помолчите хоть минуточку! Дайте мне договорить!
- Предыдущая
- 48/76
- Следующая
