Мода на умных жен - Арсеньева Елена - Страница 60
- Предыдущая
- 60/81
- Следующая
– А кто спорит? Как только перерыв между вызовами, мы немедленно падаем и давим койку. За нас не беспокойтесь, мы свое возьмем!
– Ну, не буду мешать вам брать свое, – усмехнулась Алена. – Только ответьте на один вопрос.
– Валяйте!
– Помните, вы мне рассказывали, как познакомились с Алексеем Сергеевичем?
– Конечно, помню. Это и есть ваш вопрос?
– Нет, на самом деле я хотела знать: не помните ли вы фамилию того бедолаги, который в ту ночь покончил с собой?
– Фамилию новогоднего самоубийцы? Нет, не помню – прежде всего потому, что я ее не знал. При нем не было никаких документов, мы отправили его в морг как неопознанный труп, а уж милиция должна была его опознавать и… Что?
– Я ничего не говорю, – удивилась Алена.
– Да нет, это я не вам. Погодите-ка… – попросил Иван, и голос его зазвучал глуше, как будто он обернулся к кому-то стоявшему в стороне: – Что ты говоришь, Костя? Ну да, речь о том парне, которого мы в новогоднюю ночь разбившегося подобрали. Да фамилию надо… Никаких документов, конечно, какая может быть фамилия… Что? Имя? Каким образом ты мог его имя узнать? Да что ты говоришь! А я не заметил… Вы слушаете, Алена?
– Конечно, – взволнованно ответила она.
– Представляете, Костя, водила наш, он ведь со мной и в ту ночь работал, так он запомнил, что у парня была татуировка на пальцах: СЕВА. Наверное, его так звали, да?
– Наверное, – выдохнула Алена. – Наверное, да… Хорошо, Иван, спасибо большое, не буду больше мешать, отдыхайте…
Она бормотала вежливые слова, а сама поднялась наконец со стула, выскочила из кабинета Николая Дмитриевича и, чуть не споткнувшись о жирного котяру, лежавшего поперек пути, бросилась вниз по лестнице – на улицу. Внезапно до обморока захотелось глотнуть свежего осеннего воздуха, напоенного прелестным запахом осенних листьев и чуточку дымком, горьковатым, слоисто-белесым даже на вкус, – где-то неподалеку жгли палую листву.
Чудилось, никогда в жизни она не глотала с таким наслаждением этот осенний воздух… как лекарство от пугающего открытия, которое, кажется…
Лекарство помогло.
Да нет, нет. Снова какое-то нелепое совпадение. Как можно было заподозрить Алексея только потому, что в его телефонном справочнике в особом списке значится имя Сева и то же имя было на пальцах человека, которого, получается, Алексей знал, но почему-то не открыл этого врачам «Скорой»…
Почему?!
Нет ответа.
Совпадение. Не факт, что Сева – тот самый. Не факт, что погибший Сева носил фамилию… О Господи, какой была фамилия того бедолаги, о котором рассказывал Николай Дмитриевич?
Лесков? Ласков? Лысков? Лысаковский, вот как!
И он работал в художественном музее…
Алена вышла из больничных ворот и остановилась около старого, покосившегося деревянного дома – одного из многих, к счастью, еще сохранившихся на тихой, пока еще почти не затронутой новостройками улице. Листву, оказывается, жгли во дворике детского сада напротив. Алена постояла, принюхиваясь к дымку и бездумно шевеля носком туфли ворох листьев. Они так довольно шелестели, словно, лежа тут, только и ждали, когда же хоть кто-нибудь пошуршит ими.
Потом Алена медленно пошла по обочине, загребая листья ногами и снова доставая из сумки телефон…
– Алло, это художественный музей? Вахта?
– Да-да! Вы что хотели?
– Извините, нельзя ли к телефону вашего шофера позвать?
– Какого шофера? У нас их два, но оба во дворе, с машинами. Может, передать, чтоб перезвонили?
– Да, передайте Севе Лысаковскому, чтобы…
– Кому?!
В голосе прозвучало такое изумление, что у Алены упало сердце.
– Севе Лысаковскому. А что?
– А вы… А вы ему кто?
– Знакомая.
– Знакомая?
– Ну да. Знаете, я уезжала… в Пензу… – Как хорошо, что есть на свете спасительный город Пенза, можно в него «уезжать» при надобности. – Давно уехала, еще в прошлом году, и вот вернулась, звоню ему, звоню, а никто трубку не берет. Думаю, дай-ка на работе спрошу. Он не заболел случайно?
– Да нет, он не заболел, только… – В голосе незнакомой женщины отчетливо прорезалась нотка сочувствия.
– Что только?
– Да не работает он здесь больше!
– Уволился? Ну надо же! А где? Где он теперь работает?
– Ох, миленькая вы моя, – послышался тяжкий вздох в трубке, – нигде он больше не работает! Я даже и не знаю, как вам сказать… Севочка-то наш… Севочка-то ведь умер!
– Что?!
– Да-да. Трагически погиб!
– Господи, неужели авария?
– Ох, да кабы авария… Покончил с собой, вы представляете? И когда, это же не придумать! В новогоднюю ночь! Все люди праздновали, а он…
– Боже мой… Боже мой, не могу поверить! Но как, почему?
– И неведомо, и никому ничего не известно. Он ведь одинокий был, вы же знаете небось, коли знакомая. Ни записки никакой не оставил, ничего ровным счетом. И вы представляете… – Голос вахтерши окреп, она разговорилась, теперь ее даже спрашивать ни о чем не нужно было, слова лились неостановимым потоком: – Вы представляете, он когда бросился с недостроенного дома, чтобы, значит, жизненные счеты свести, он тогда был без всяких документов. Свезли его в морг как неопознанный труп. И стали ждать, когда о нем кто-нибудь справится, когда его искать начнут. А никто и не чешется! Были ж новогодние праздники, да Рождество, да старый Новый год. Мы, конечно, не как все – не закрывались чуть ли не на две недели и там хоть трава не расти, – мы, наоборот, работали, чтоб людям в каникулы и выходные было куда пойти, а все же то у одного, то у другого сотрудника отгулы да краткосрочные отпуска. И Сева значился в отгулах, у него накопилось аж на десять дней, короче говоря, помнится мне, никто и не удивлялся, что он на работу не выходит. Но вот уже праздники прошли, а его все нет и нет. Думали, заболел. Стали домой звонить, там молчок, и сотовый тоже не отвечает. Наконец курьера послали к нему – дверь заперта, никто не открывает, соседи плечами пожимают: давно, мол, его не видели, да и жил он тихо, ни с кем почти не общался. Ну, общался, не общался, а если человек пропал, его надо искать. Сначала никто не хотел этим заниматься, говорили: может, уехал или запил, да какое наше дело… А директорша наша, женщина боевая, говорит: как так, мой сотрудник бесследно исчез, а я ничего о нем не знаю? И посадила секретаршу на телефон: милицию обзванивать. Не было ли, мол, в сводках происшествий такой фамилии? Нету, говорят. Потом уже решились мы – спросили о неопознанных… покойниках… царство им небесное! – Алена словно бы увидела, как словоохотливая вахтерша быстренько перекрестилась. – Ну так вот и нашли его в морге, беднягу. Все лицо разбито, только по татуировке на пальцах и опознали его!
Она всхлипнула, и Алена невольно всхлипнула тоже. Причем она ни на граммулечку не притворялась: так вдруг жалко сделалось этой одинокой (даже хватиться о нем было некому!), никчемно погибшей жизни, самовольно брошенной в адские бездны… ведь самоубийцам уготованы адские мучения, как говорят…
Алена тряхнула головой, отгоняя грустные мысли, сейчас было не до них, сейчас надо было довести разговор до конца:
– Да как же так, неужели не известно, по какой причине он это сделал? Может быть, у него была какая-то смертельная болезнь? Может, он боялся умирать в мучениях, потому и покончил с собой?
– Никому, моя хорошая, сие не известно, – печально проговорила вахтерша.
– Значит, он сошел с ума! – воскликнула Алена, мысленно прося прощения у неведомого ей Севы за то, что терзает бессмысленными, досужими разговорами его тень. Хотя… хотя говорят же ведающие люди, мол, существование там зависит лишь от того, насколько часто эту самую тень тревожат воспоминаниями живые. Думают о тебе, говорят – значит, ты где-то там, на розовых облаках, обретаешься в том или ином виде. Пропадаешь бесследно из памяти людей – значит, и в мирах иных рассеиваешься без следа и нет тебя, нет – до какого-нибудь случайного воспоминания, которое и помогает тебе обрести некий более или менее человекоподобный образ. – Значит, он просто сошел с ума! Никто не помнит, может, у него были приступы внезапного безумия, помрачения рассудка? Может быть, ему казалось, будто его кто-то заставляет сделать что-то такое, чего он делать ни за что не хотел? Что, если потому он и предпочел с собой покончить?
- Предыдущая
- 60/81
- Следующая
