Крутой мэн и железная леди - Арсеньева Елена - Страница 71
- Предыдущая
- 71/72
- Следующая
Ну что ж, стреляю я неплохо…
До встречи, Алёна!
Алёна сошла с трамвая на Рождественке и первое, что увидела, это белую «Газель» с надписью «Барбарис» сбоку. Носачев сидел в кабине и что-то упоенно читал.
Уж не ту ли книгу по соционике, которую «забыла» у него в машине какая-то шалая дамочка?
Алёна прыснула.
Впрочем, ей тут же стало совестно. Начав с постыдного шантажа, Носачев потом искренне пытался помочь и ей, и Олегу… Другое дело, что не бескорыстно, да и ладно, в конце концов, каждый труд должен быть оплачен! Причем он оказался довольно храбрым парнем, Коля Носачев. Хватило же отваги прямо сказать Олегу, в чем его подозревает. Тут-то все и открылось. Впрочем, наверное, Николай с самого начала не вполне верил, что Нарцисс способен стрелять в человека. А вот она, Алёна, получается, верила, что Олег мог выстрелить в нее…
Ну ладно, между ними теперь все выяснено, все сказано, все ушло в прошлое, все прощено и забыто… Или не совсем забыто?
Когда Олег после того предательского укола проснулся в Алёниной постели (а куда его было еще девать, не на полу же оставить валяться, да и вызванный Львом Муравьевым врач сказал, что парень выспится и будет в полном порядке), у него не было никакого желания эту постель покидать. Более того, он явно не хотел лежать там один. И даже пытался взывать к лучшим чувствам Алёны, уверяя, что доктор Литвиненко прямо рекомендовал ему переспать с развратившей (ха-ха!) его женщиной, чтобы вытравить пагубную память о ней…
На это Алёна сказала, что рекомендациям доктора Литвиненко она с некоторых пор предпочитает не верить, а что касается памяти – то неужели в самом деле Олег хочет забыть ее и не вспоминать?
Он растерялся… А потом сказал, что не хочет ее забывать, а хочет… ее. Вот так вот. Правда, Алёне очень ловко удалось сыграть на его чувстве вины. Все-таки из-за него она столько ужасов натерпелась! Поэтому она сейчас не готова к возобновлению прежних отношений.
А когда будет готова?
Неизвестно. Может быть, потом. Если вообще будет…
А впрочем, почему нет? Потом, позже, когда уляжется память об этих жутких событиях. Ей-богу, Нарцисс вполне достоин заменить в постели шалой писательницы бесподобного психолога Алекса! Тот когда-то спас ей жизнь – так ведь и этот спас. Он закрыл ее собой от выстрела доктора Литвиненко. Он же не знал, что «стеклянный» пистолет стреляет не пулями, а всего лишь ампулами со снотворным!
Да, такая самоотверженность достойна награды.
Но не сейчас.
Потом.
Потом, когда она переведет дух после этих безумных приключений, когда закончит роман про Федру и Иго… то есть про Ипполита, конечно. Когда съездит в Париж по приглашению хорошей девочки Марины и, может быть, заглянет мимоходом в Афины – проведать сердешного друга Алекса, ну, или вообще попутешествует… Кажется, у нее теперь будут деньги. Простилкин поклялся, что не собирается менять свое завещание, согласно которому ей принадлежит третья часть содержимого банковского сейфа. Алёна попыталась было воззвать к остаткам его разума, а он серьезно сказал, что она заслужила не только эти деньги, но и гораздо большие – за свои романы, в которых серьезно и методично изничтожала Чупа-чупса и Глеба Чужанина. Их Простилкин ненавидел лютой ненавистью… как и большая часть населения нашей, так сказать, необъятной родины.
Ну и ну… Вот так пишешь-пишешь и не знаешь, какие сюрпризы ждут тебя за каждой буковкой, сорвавшейся с твоего пера… в смысле, отщелканной твоим многострадальным компом!
Что ж, если Простилкин так хочет, Алёна не станет отказываться. В конце концов, как она только что подумала, всякий труд должен быть оплачен!
А может быть, Капа переупрямит Костю. Что-то не было у нее на личике особенного восторга от перспективы поделить двести пятьдесят тысяч баксов на троих… Хотя, в принципе, господь велел делиться!
Алёна пересекла трамвайные пути и вошла в дверь «Барбариса».
– Жанна Сергеевна у себя?
– Да, только она пока занята. Вы посидите немножко вон на том диванчике, хорошо?
Хорошо. Алёна села, покосившись на сцену. Пусто-пусто… Танцоры не репетируют. Музыка не играет, их нет.
Где тут камера наблюдения? Наверное, вон там, над стойкой бара. Так или иначе, Жанна уже знает, что Алёна ждет ее и понимает, что сейчас к ней вернутся те сто долларов, которые писательница брала взаймы.
Наверняка Жанна уже вспомнила рассказ Алёны о том, как она пыталась купить час любви Игоря за столь ничтожную сумму – и в очередной раз посмеялась над глупенькой дамочкой постбальзаковского возраста, без памяти влюбившейся в молоденького красавчика, который ее и знать не хочет!
– Алёна, здравствуйте.
О Господи Боже… упомяни о… а он уж…
Ой, сердце сразу забилось где-то в горле, руки-ноги похолодели, голос задрожал:
– Здравствуйте, радость моя.
Можно давать себе сколько угодно страшных клятв, но при виде этих невероятных глаз все они рассыплются прахом. Ничего не остается от обиды, от горечи – только счастье смотреть на него, восторгаться им, греться в лучах этих черных солнц, блуждать в их черном тумане.
А он… угрюмый такой, смотрит исподлобья. Отнюдь не светится счастьем при виде ее. Тошно ему ее видеть, вот что!
Ужасно вот так проницать все насквозь, понимать подоплеку поступков всех и каждого. Ох уж этот интуитивист «Достоевский»! Правильно, правильно писал Георгий Иванов: «Мне исковеркал жизнь талант двойного зренья!» Если Алёна когда-нибудь напишет детективчик об этой истории, сии слова вполне могут стать к ней эпиграфом. И Алёна так и назовет этот романец: «Бедный, бедный Достоевский».
Да, тебя остается только пожалеть…
Может быть, Жанна права? Все дело в сумме? Да конечно! Предложи Алёна Игорю, к примеру, пятьсот баксов в час…
А что? Если Простилкин сдержит слово, она вполне сможет это себе позволить. Сколько у нее будет? Восемьдесят три тысячи? Ого! Это на сколько раз хватит!
Может быть, Федре надо было сразу предложить Ипполиту кругленькую сумму? С другой стороны, тогда бы не было такого мифологического сюжета!
Да бог с ним, с сюжетом! У Алёны свои сюжеты и свои методы.
– Иппо… то есть, извините, Игорь, – пробормотала она, – вы не могли бы присесть вот здесь? – Похлопала по диванчику. – Я хотела… я хотела извиниться перед вами за тот разговор… вчерашний.
Да неужели это было только вчера? Столько страданий!
Игорь неохотно сел.
– Какой разговор?
Голос ледяной, вид неприступный. Типа пошла вон, писательница, не путайся под ногами.
– Ну, про сто долларов.
– Совершенно не понимаю, о чем вы говорите.
Как же он ее презирает. Ему на нее и смотреть противно.
Неужели она скажет? Неужели снова решится? Нет, лучше умереть.
– Игорь, а если… это будет пятьсот долларов?
Вот. Выговорила. И жива осталась, ну надо же, как странно!
– Что?!
Ну и глазищи у него, Господи Боже!
– Я хочу сказать…
Отвернулся, вжался в спинку дивана. Молчит.
Считает, наверное: трынь, трынь, трынь…
– Я же говорил: никогда не делал это за деньги. И не собираюсь начинать.
Опять отказ? Нет, не может быть!
– Значит, нет?.. Никогда? Может быть, вы все-таки подумаете?!
– Никогда.
Ну вот тебе и дар двойного зренья! Пошли его подальше!
– Понятно… Ну ладно, извините. Я пойду… мне к Жанне…
Кое-как встала.
– Игорь…
Надо как-то извиниться.
Не надо. Прощайся и уходи.
– Алёна, а что… это обязательно должно быть только за деньги?
– Что?..
Обернулась так резко, что не удержалась, покачнулась – и рухнула к нему на колени.
Немедленно выяснились две вещи: во-первых, что Игорь совершенно не умеет целоваться, этому его придется долго обучать… какое счастье! – а во-вторых, что пылкому Нарциссу ничего не обломится от его «развратительницы» – кроме каскетки с надписью «Not forget me!».
Потом мелькнула мысль, что Жанна там, конечно, умерла от смеха рядом со своей камерой наблюдения… но этой мысли в голове писательницы Дмитриевой места не нашлось, поэтому она как пришла, так и ушла.
- Предыдущая
- 71/72
- Следующая
