Имидж старой девы - Арсеньева Елена - Страница 73
- Предыдущая
- 73/82
- Следующая
– Я – литературный агент Мишель Дюпор, – нагло врет Бертран. – А это – моя клиентка. Она русская, – он делает кивок в мою сторону. – Она известная в своей стране писательница, автор многочисленных исторических романов. Некоторые из них сейчас готовятся к печати в издательстве «Глоб». Мою клиентку зовут… Алена? Е…Есени?н.
Матушка Пресвятая Богородица! Это имя Бертран повторил раз сорок, пока не выучил наизусть. И все же перепутал! Право, только французы с их манерой ставить ударение на последнем слоге, способны произнести имя Алена как Алена?. Просто фантастика какая-то. И что еще за Есенин?! Пусть простит меня моя любимая писательница Алена Есенина за то, что я прикрылась ее именем, как вуалью, но она правда пишет очень недурные исторические романы, и с этим «псевдонимом» я гораздо увереннее себя чувствую. Правда, я и не предполагала, что это красивое имя можно так исковеркать.
– О! Бонжур, мадам Есени?н! – галантно произносит «пират», неотрывно глядя на мои ноги, точнее, на то конкретно место, где они соединяются с бедрами. Причем это место – не сбоку… И не сзади… Кажется, я все-таки еще недостаточно похудела. Похоже, Аринины джинсы мне по-прежнему чрезмерно узки…
Очевидно, в эту лавочку не очень часто захаживают известные русские писательницы! Седой джентльмен уже не столь внимательно вчитывается в старинные письма. Он тоже косит глазом в мою сторону, но, как человек воспитанный, делает вид, будто вовсе и не прислушивается к нашему разговору.
– Мадам Алена? работает сейчас над новым романом, который посвящен пребыванию в Париже русского императора – Александра Первого, – вещает Бертран. – Вернее, той романтической истории, которая сопутствовала его знакомству с Жозефиной Бонапарт, бывшей женой Наполеона и бывшей императрицей.
– Романтическая история? – повторяет «пират», глядя своими выпуклыми глазами теперь уже на мою грудь. – А что, там была какая-то романтическая история? С чего вы взяли?
– Ну, об этом упоминает, к примеру, Ги Бретон, – небрежно произношу я, с великой признательностью вспоминая моего начитанного бо фрэр. – И многие другие историки. Не зря говорят, что, именно повинуясь любви к Жозефине, Александр отменил военную контрибуцию и сохранил за семейством Богарнэ такие привилегии, которые привели в негодование аристократию и Бурбонов вообще.
– Ну и чего бы вы хотели? – ухмыляется «пират». – Чтобы я возместил убытки, которые из-за вашего влюбчивого императора потерпела Россия? Ха-ха-ха!
Собственная шутка нравится ему просто-таки чрезвычайно, и он довольно долго покатывается со смеху.
Господи, какой глупец, оказывается! Я-то полагала всех антикваров образованными людьми! Я их, правда, знаю мало, но вот возьмите хотя бы Алика Фрунзевича из магазина «Берегиня», что в Нижнем Новгороде на Покровке. То, чего не знает он о кузнецовском, к примеру, фарфоре, просто не стоит и знать! А этот… Правда что: барыга – он барыга и есть.
Мы с Бертраном чувствуем себя по-дурацки. Да, зря он меня послушался… Это была моя выдумка, это я переусложнила нашу легенду. Бертран предлагал изобразить просто случайных посетителей, интересующихся работами Луи Поля Вернона, а я начала крутить-вертеть. Совершенно по классику: «Образованность хочут показать!» И вот вам результат.
Ну, пора поставить на место этого криминального хама!
– Если вы не в состоянии разговаривать нормально, без идиотских шуток, то мы можем покинуть эту лавчонку! – произношу я с величественным видом. – Мне говорили о вас как о человеке, среди клиентов которого есть люди, интересующиеся этим периодом истории.
«Пират» преображается на глазах. Его горбатый нос непостижимым образом вытягивается, приобретая удивительное сходство с лисьим. Ноздри раздуваются.
– Миль пардон, мадам! – отвешивает он поклон, весьма напоминающий придворный реверанс. – Я приложу все усилия, чтобы исполнить любое ваше желание. Соблаговолите только приказать! Что вас интересует? Документы начала девятнадцатого века? Частные письма? Добыть их сложно, однако возможно. Боюсь, конечно, они будут стоить огромных денег…
– Я не стеснена в средствах, – делаю небрежный жест. – Но мне нужны не собственно документы. Мне нужны услуги эксперта.
– Историка, вы имеете в виду?
– Нет, эксперта-антиквара, который может удостоверить подлинность одного документа, который попал ко мне совершенно случайно. Это… по моим предположениям, это дневник камеристки Жозефины.
– Вы имеете в виду Клер де Ремюза? – вдруг слышу я легкий голос, напоминающий дуновение ветра вечности. О, да это заговорил клиент «пирата»!
Спасибо за вопрос! Прямо в яблочко! Какое счастье, что я успела-таки пролистать дневник!
– Мадам де Ремюза была одной из приближенных дам императрицы, – изрекаю я со знанием дела. – Речь же идет о дневнике ее камеристки по имени Жизель.
– Пардон, мадам! – говорит клиент «пирата», поворачиваясь на своей крутящейся табуретке.
Я вижу его лицо, изрезанное морщинами. Твердый подбородок, подпертый крахмальным воротничком, бакенбарды… Вид франтоватый и интеллектуальный одновременно. Такое ощущение, что на меня смотрит оживший портрет начала девятнадцатого века! И я уже где-то видела этот портрет. Только не помню, где и когда. В Лувре? В Историческом музее? Просто в сборнике портретов минувших эпох?
– Позволю себе с вами не согласиться, – возражает он. – Боюсь, вы введены в заблуждение, стали жертвой мистификации! Ведь дневник Жизели де Лонгпре – не более чем литературно-исторический миф.
– То есть как это? – теряюсь я.
– Да так. Вы слышали, конечно, о прекрасной Елене, из-за которой погибла Троя? Многочисленные мифы говорят о ее невероятной красоте, однако не сохранилось ни одного, подчеркиваю, ни единого конкретного ее описания: цвета волос, цвета и разреза глаз, формы носа, фигуры, роста… Мы знаем только, что Елена была прекрасна.
А ведь он прав, ей-богу, прав, размышляю я. Ни у Гомера, ни у Вергилия, вообще ни у кого нет портрета Елены. Как это там, у Юрия Кузнецова?
– На примере Елены Троянской мы имеем прекрасную иллюстрацию к известному выражению: «Короля играет свита», – продолжает изысканный господин. – Так вот, дневник Жизели де Лонгпре – нечто вроде портрета Елены. О нем слышали, его ищут, им желают обладать, некоторые даже ссылаются на него – но его никто и в глаза не видел. И когда начинаешь всерьез расследовать ту или иную ссылку, выясняется, что она основана на каких-то словах Жизели, которая, как известно, не покидала бывшую императрицу до последних минут жизни. То есть кто-то кому-то сказал, будто Жизель говорила то-то и то-то. Дело доходит до совершенно скандальных, просто-таки непристойных обвинений людей, которые отдали жизнь преданному служению Франции, для которых судьба государства была дороже собственной жизни. Ссылаясь на дневник Жизели де Лонгпре, их обвиняют в страшных прегрешениях. Слухи плодятся и размножаются, а ни опровержения, ни подтверждения им не найти. Например, так называемая мемуаристка Франсуаза Пелапра, бывшая любовница Наполеона…
– Кажется, мадам Алена, перед вами именно тот эксперт, которого вы искали, – слышу я напряженный голос Бертрана. Это он напоминает: «Подводи ближе к делу!»
Он прав, конечно… К делу, да, пора… Но Бертран держал дневник Жизели де Лонгпре в руках только несколько минут. Он не успел вчитаться в текст, проникнуться его неувядаемым обаянием, отравиться этим тонким, почти неразличимым ароматом! Он не ощутил себя стоящим воистину между двух миров, как это произошло со мной… Бертран ничего такого не уловил. А этот человек с лицом какого-то давно умершего государственного деятеля, похожий на оживший музейный экспонат, – он такой же, как я! Нас с ним бьет та же дрожь первооткрывателей. Мы, чудится, больны одной болезнью – только он, чувствуется, хроник, а я как бы только что подцепила заразу библиофильства. Мы говорим на одном языке, и я никак не могу остановиться:
- Предыдущая
- 73/82
- Следующая
