Час игривых бесов - Арсеньева Елена - Страница 32

• Предыдущая
• 32/80
• Следующая

– Стимул патологического полового поведения, это надо же!

– Мне продолжать? – с видом оскорбленного достоинства спросил Дима.

– Погоди пока что, мы уже около «Этажей», – сказал Раечкин отец. – Вон эти двое – твои дружки, что ли? Которые у входа топчутся? Честно скажу тебе: мне не нравится, что ты приятелей на такое дело, как эксперимент, притащил. Я бы предпочел вообще независимых, как говорится, экспертов.

– Вы не совсем правильно это понимаете, Альфред Ахатович, – официальным тоном проговорил Дима. – Да, ребята вместе со мной учатся в Водном институте, но это-то и хорошо! В нашем эксперименте должны участвовать люди доверенные, свои, можно сказать, которым я в случае чего морду мог бы набить, а они бы потом милицию не вызвали. А что до драки дойдет, я почти уверен. Раечка и сама по себе очень привлекательная девчонка, а уж с этими духами-то... вы сами ужаснетесь, какое впечатление она на парней может произвести. Именно поэтому я хочу, чтобы мы с вами непременно респираторы плотные надели – я вон привез, – он похлопал по своей сумке.

– Респираторы?! – взвизгнула Света. – Вот еще! Я не буду сидеть в наморднике, как собака!

– Вам и не понадобится, – не поднимая на нее глаз, скромно сказал Дима. – Женские феромоны женским же вомероназальным органом не воспринимаются, ну, разве что, в редких случаях, усиливают негативное отношение к особе, которая эти феромоны особенно сильно источает.

Света покосилась на Раечку через плечо, но тут же отвернулась, и та могла бы честное слово дать, что мачеха в это мгновение подумала: «Да я эту девчонку и так терпеть не могу, ну а с твоими феромонами ее вообще задушу, наверное!»

– Погоди, я тоже не понял, – с досадой вмешался отец. – А мне респиратор на х..? Я ж Райкин родной отец, на меня ее феромоны ни ... действовать не будут, так или нет?

Раечка поняла, что отец очень взволнован.

– Родственные отношения на снижение реактивности вомероназального органа не оказывают влияния, – сухо ответил Димка, и Раечка чуть не задохнулась от гордости за своего парня, который способен изрекать такие умные вещи, знает такие умные слова. – Конечно, в случае чего и я вам дать по морде смогу, чтобы Раечку защитить, но ваши с ней отношения это уже навсегда испортит. Поэтому лучше не рисковать.

– Есть выход, – сказала Света, с видом совершенной незаинтересованности поглядывая в окно на двух Диминых приятелей, которые терпеливо переминались с ноги на ногу в вежливом ожидании, когда их позовут. Один из парней был невысоким, худеньким, в короткой курточке, сильно расклешенных джинсиках и смешной повязке на рыжеватых волосах, другой – высокий красивый блондин с капризным выражением любимца девушек на несколько обрюзгшем лице. – Зачем девчонку такой психологической травме подвергать? Давайте я этими феромонами намажусь, и тогда никому из вас не понадобится сидеть в респираторе.

Голос у нее был деловой-деловой, но Раечка едва не задохнулась от ярости, представив, как отец дерется с тремя одуревшими от желания молодыми парнями, пытаясь отстоять честь своей беспутной жены. И Димка... это сейчас Димка на Свету даже не смотрит, а если она намажется этими ужасными феромонами?! Да Раечка просто умрет, если в ее присутствии Дима начнет домогаться какой-нибудь другой женщины, особенно такой пожилой, как тридцатилетняя стерва Светка!

Раечка никогда слова поперек не говорила новой отцовой жене, боясь испортить с папой отношения, но сейчас за ней не заржавело бы и послать Светку далеко и даже еще дальше, чем на три буквы. Однако ее вмешательства не понадобилось. Альфред Ахатович обернулся к супружнице... и Раечка сконфуженно покосилась на Диму: все-таки не слишком хорошо, что он слышит такие слова от ее отца. Димка – он ведь очень чувствительный. Если уж на мудака какого-то несчастного так болезненно среагировал...

Димка, впрочем, словно и не слышал ничего неформального – сидел с совершенно отрешенным видом, уставившись в окошко.

Наконец Альфред Ахатович, доведя жену до состояния побитой собаки, пусть и словесно, малость успокоился и отдал команду вылезать из машины. Настало время эксперимента!

Итак, вместо того, чтобы птицей долететь до служебного входа в магазинчик, Алена туда натурально доползла, придерживая одной рукой поясницу, а другой – сердце, которое вдруг тоже зашлось – видать, за компанию. Узкоглазый уставился ошарашенно: ну, конкретно, не мог понять, как же его угораздило назвать девушкой эту бабушку. Помирающую от любви, заметим в скобках...

– Это вы, что ли?! – выдохнул продавец – такое впечатление, еле ворочая языком от изумления.

– Да, а что такое? – сердито выдохнула Алена, изо всех сил пытаясь держать спинку.

– Алена Дмитриева?! Писательница? А я смотрю, вроде лицо знакомое! Я был на встрече с вами в городской библиотеке в прошлом году, вы мне там даже книжечку, «Любимый грех» называется, подписали: «Равилю Хаметдинову желает счастья его знакомый автор», – гордо процитировал парень. – У меня ее в училище (я в театральном учусь, здесь просто работаю в свободное время) до дыр зачитали, эту книжку. А вы правда с балкона прыгали в этом, как его...

Равиль Хаметдинов деликатно замялся, не зная, как назвать бордель для утех богатых дамочек, с балкона которого прыгала героиня романа Алены Дмитриевой... Может быть, и она сама шалунья, ох, шалу-унья... [7]

Алена только интригующе усмехнулась в ответ: авантюры двухлетней давности давно отошли для нее в область преданий, а те, с кем она в оные авантюры пускалась... иных уж нет, а те далече, как поэт некогда сказал! Для этой легкомысленной сочинительницы и искательницы приключений имел значение только день нынешний, слегка – день грядущий, но уж никак не день минувший.

Тем более – сейчас! В сей судьбоносный миг!

– Это художественный вымысел, Равиль, – изрекла она веско, устремляя на своего читателя и почитателя самый серьезный взгляд, на который только была способна. – Давайте лучше поговорим о реальных событиях.

– Давайте, – покорно кивнул Равиль, таращась на Алену все с тем же восторженным изумлением и, чудится, уже забыв, в каком неприглядном, в каком разобранном виде она только что предстала перед ним.

Итак, этот строптивец был мягкой глиной в ее руках! И Алена, моментально забыв о хондрозе, простреле, сердечных спазмах и прочих недугах обыкновенной женщины, а не знаменитой писательницы-детективщицы, немедленно принялась лепить из этой глины то, что ей требовалось: ценного свидетеля.

– Вы видели человека, который выбежал из «Барбариса»? Как он выглядел?

– Парень лет, мне показалось, двадцати трех, может, двадцати пяти, но никак не больше, – нахмурясь от усердия, отрапортовал Равиль. – Не очень высокий, но крепкого сложения. Одет был в черную короткую кожаную куртку, отделанную овчиной, в джинсы какие-то темные, перемазанные известкой или цементом, в ботинки на толстой подошве. Когда он по улице бежал, ужасно громко топал. Он был без перчаток, в руке держал пистолет стволом вниз, голова без шапки, волосы очень коротко, ежиком стриженные, вроде бы светлые, лицо... – Равиль слегка призадумался. – Лицо довольно обыкновенное, к тому же темно было и далековато, я не разглядел. Мне показалось, у него волосы на лоб таким острым мыском вдаются, а нос курносый.

Алена глядела на Равиля с уважением. Вот это глаз-алмаз! Сама она видела злодея почти в упор, рядом с ним была, на расстоянии выстрела, на расстоянии броска ананасом, так сказать, а вспомнить ничего не может, кроме этих стриженых волос и черной куртки. Нос курносый? А ведь, пожалуй, да. И глаза, такое впечатление, светлые. Круглый маленький подбородок, узкий рот, темные прямые брови, мысок волос, который доходит чуть не до переносицы... Она в самом деле вспоминает черты грабителя или это уже сочинение на вольную тему?

– Он кинулся сначала к трамвайной остановке, потом резко повернулся – и кинулся во-он туда, – махнул Равиль на боковую улочку, уводившую к Почаинскому съезду. – Там и скрылся. Вот все, что я могу об этом парне сказать. Я и в милиции то же самое говорил. Но...

• Предыдущая
• 32/80
• Следующая