Час игривых бесов - Арсеньева Елена - Страница 21

• Предыдущая
• 21/80
• Следующая

Я был очарован Кореей, однако, вернувшись домой, в Россию, с легкостью забыл эти чары. Хотя, если честно, в Нижнем сначала показалось мне отвратительно да и в Москве жить не хотелось. Российские города в период становления капитализма – ну, это нечто! Тот, кто знает, тот поймет! Поэтому я только обрадовался, когда Гнатюк сказал, что работать мне придется в лесном реабилитационном центре, который находится на речке Линде, в Семеновском районе, рядом с деревней Маленькой.

Как ни странно, эти места я неплохо знал: у одного моего товарища, друга детства, так сказать, в этой деревне жила бабулька, и года три подряд мы там проводили все каникулы, и зимние, и летние. Потом бабулька померла (царство ей небесное!), а родители того парня деревню не шибко любили. Да и я в другую школу перешел, и учиться мы как раз заканчивали, нам не до деревенских радостей было. Потом я уехал, как известно, в Хабаровск, однако снова попасть в Маленькую был просто счастлив.

Строго говоря, наш реабилитационный центр находился в пяти километрах от Маленькой. Добираться было не слишком удобно: сначала час электричкой до станции Линда, потом автобусом до деревни – когда минут сорок, когда полчаса, когда и час, в зависимости от погоды и дороги, – ну а потом еще до санатория нашего полчасика пилить. Реабилитационный центр все в округе только так и называли – санаторий, ну и я для удобства буду так же называть. Кто из пациентов приезжал на своих автомобилях, за кем в Маленькую, а то и в Линду, на станцию, высылали специальную машину из санатория – за деньги, конечно. Это был частный санаторий, так что здесь все делалось за деньги, и очень даже немаленькие. Операции тоже стоили дорого...

Да-да, в этом реабилитационном центре имелось хирургическое отделение, и, как легко догадаться, это было отделение пластической и косметической хирургии. Очень небольшое: с одним врачом (это я), одним анестезиологом и тремя медсестрами. Когда я приехал в центр, мне было двадцать восемь, я там оказался по возрасту самый молодой, поэтому на посту начальника отделения ощущал себя в первое время не слишком уютно. Анестезиолог и все медсестры были люди, мягко говоря, немолодые, давно уже пенсионного возраста, зато это оказались спецы экстра-класса, практики, каких поискать, с ними я на любой, самой сложной операции мог чувствовать себя вполне уверенно. Конечно, после тех революционных методик, которым я научился в Сеуле, мои помощники казались мне порядком закосневшими, однако они с восхищением взирали на мои новации и во всем признавали мое преимущество. Сначала я этим жутко гордился, думал, ну, вот я какой крутой-крутейший, круче меня только Волжский откос, я этих деревенских докторишек просто наповал сражаю, они на меня взирают, словно на гуру какого-нибудь. И немало потребовалось времени, чтобы понять: мои помощники просто-напросто были очень дисциплинированными людьми, которые привыкли с полуслова, даже с полувзгляда подчиняться приказам человека, от которого они зависели, который им деньги платил и который, так или иначе, держал в руках их жизни.

Этим человеком был Гнатюк.

Санаторий принадлежал ему. Здесь все принадлежало ему, вплоть до земли, которую он взял на двадцать лет в аренду у местной лесопромышленной станции. Раньше в здании реабилитационного центра профсоюзный санаторий находился, но он дошел до последней степени разрушения, а Гнатюк его реанимировал. Дал людям работу, дал хорошие деньги – понятно, что здесь все на него молились, все его слушались, как говорится, ели его глазами. И при этом очень охотно закрывали эти самые глаза на то, чего не должны были видеть.

Отделение, которое я возглавлял, было секретным. О том, что в нем происходило, не было известно никому, кроме тех, кто там работал. Считалось, что в этом небольшом, очень уютном флигеле реабилитировались больные, перенесшие венерическое заболевание. И даже если кто-то умудрялся увидеть обитателей пятого корпуса (так называлось в обиходе наше отделение) в бинтах, которые закрывали их лица, считалось, что это, к примеру, тяжелые сифилитики. На них смотрели с опаской, их сторонились. И прекрасно! Они именно этого и хотели.

Иногда мне казалось, что такое легковерие обслуги могло быть только сознательным. Но эти люди из нижегородской глубинки, измученные безденежьем, жили по принципу: меньше знаешь – лучше спишь. И этот принцип себя вполне оправдывал.

Однако я всегда хотел знать все досконально о том, что делаю и зачем. С другой стороны, только идиот не догадался бы...

К примеру, Гнатюк сам, лично привозит в санаторий какого-то человека. Всегда ночью, всегда в темноте. Как правило, голова у гостя забинтована, однако никаких ран на нем нет. Эти раны предстоит нанести мне, потому что моя задача – сделать пластическую операцию этому человеку, изменив до неузнаваемости не только черты его лица, но и форму ушей, и фигуру, и пересадку кожи на подушечки пальцев, узоры на которых считаются уникальной и неповторимой приметой каждого человека. То есть убрать рисунок папиллярных линий.

Таких загадочных пациентов у меня был не переизбыток. Однако раз в месяц непременно кто-то появлялся. Гости носили имена и фамилии, имеющие такое же отношение к действительности, какое... ну, к примеру, какое свет электрического фонарика имеет к образованию хлорофилла в листьях африканской пальмы. Однако документы гостей – я пару раз видел их случайно – выглядели ну совершенно как настоящие! Мне бы не различить подделку. Спустя некоторое время мне было суждено узнать, что эти паспорта запросто проходят самый строгий контроль на самых высших уровнях, потому что «работал» эти документы для Гнатюка один совершенно уникальный мастер, который в конце концов тоже нажил себе своим мастерством кучу неприятностей и был вынужден сделаться нашим пациентом. Это был мой предпоследний пациент, я оперировал его примерно за пару недель до того, как у нас в пятом отделении появилась Алина, и мы с этим человеком почему-то сдружились. Он напоминал мне одного из моих старых друзей – кстати, того самого, у которого бабулька жила в деревне Маленькой. И при общении с Костей Катковым (так он назвался, этот гений фальшивых бумаг, и самое смешное, что именно так звали моего друга детства!) меня не оставляло ощущение, что я беседую со своим товарищем, что я знаю его с самого рождения. Дружба наша с Костей Катковым возникла, так сказать, с полпинка, с полоборота, это была странная дружба, в которой не было места откровенности, однако мы оба смутно ощущали, что можем друг другу доверять. К примеру, он жаловался мне, что всегда страдал оттого, что женщины относятся к нему насмешливо, а он в душе чувствовал себя заядлым сердцеедом, пиратом, оттого и служил когда-то во флоте да и теперь мечтал о путешествиях, о дальних странах... Костя был мало похож на пирата, прост и невыразителен лицом, однако с помощью трех операций я сделал его почти красавцем с дерзкими, чеканными чертами истинного флибустьера, победителя жизни. Он чем-то напоминал теперь Алена Делона, ну разве что малость попроще и посерьезнее получился, да и слава богу: ну зачем человеку, который ведет тайную жизнь, столь вызывающая красота? Однако, думаю, там, где он теперь живет, в этих своих дальних странах, Костя вспоминает меня с благодарностью. Не сомневаюсь, что прекрасные дамы отдают должное его новому облику!

Помню, Костя, когда сняли повязки, долго смотрел на себя в зеркало. Трогал свое новое лицо. Глаза его странно блестели, и я понимал, что мой друг едва сдерживает слезы. Потом он сказал:

– Мне нечем тебя отблагодарить, разве что вот этим...

И он подал мне паспорт. Я открыл его и с недоумением увидел свою фотографию. Имя, впрочем, было другое – я не хочу его называть сейчас. Ни к чему это. Паспорт оказался уже нового образца.

– Спасибо, конечно, – пробормотал я, изрядно растерянный. – Только зачем мне это?

• Предыдущая
• 21/80
• Следующая