Рубин королевы - Бенцони Жюльетта - Страница 4

• Предыдущая
• 4/74
• Следующая

Один из этих камней принес несчастье и в семью самого Альдо: его мать, княгиня Изабелла, унаследовавшая сапфир от своих предков, была предательски убита. Как был убит и сэр Эрик Фэррэлс, богатейший торговец оружием, в убийстве которого принимал непосредственное участие его тесть (а возможно, и его собственная жена!) – граф Солманский, заклятый враг Хромого, также напавший на след утраченных драгоценностей. Не менее зловещую роль сыграла Роза Йорков – алмаз Карла Смелого, герцога Бургундского. Вокруг этого камня сложился сюжет почище шекспировского: полдюжины трупов только после объявления аукциона в Лондоне! И еще несколько впоследствии. Что же до опала, связанного с трагической легендой Габсбургов, с судьбами ослепительной Сисси и ее несчастного сына Рудольфа, не далее, как прошлой осенью он оставил на австрийской земле четырех мертвецов! И всякий раз охотники за камнями сталкивались с преступной волей графа Солманского.

Самому Морозини тоже досталось. Мало того что Солманский сделал убийцей любимую кузину Альдо – Адриану Орсеоло, он, прибегнув к низкому шантажу, ухитрился принудить князя Морозини жениться на своей дочери – очаровательной, но не слишком разборчивой в средствах Анельке, вдове сэра Эрика Фэррэлса, вполне вероятно, ею же самой и отравленного, хотя суд Олд-Бейли не сумел доказать ее виновности.

Ирония судьбы! Альдо оказался мужем женщины, по которой когда-то сходил с ума, а затем понял, что больше не любит ее. Да и любил ли он ее на самом деле? Так легко спутать желание с любовью...

Вернувшись в «Андалусию», Альдо отправился в бар выпить стаканчик на сон грядущий. Отличное средство прогнать мрачные мысли, которые неизменно овладевали им, когда он вспоминал о той, что носила его фамилию. Впрочем, она делала это не без грациозности. Прелестная блондинка, хрупкая и нежная, Анелька притягивала мужчин, словно горшок с медом – мух. Морозини завидовали. К нему ревновали. Если бы стало известно, что их брак так и остался фиктивным, Альдо сочли бы сумасшедшим, но он не изменил клятве, данной им над могилой матери, и ни за что не позволит дочери ее убийцы праздновать победу и стать продолжательницей одного из самых благородных и самых древних родов Венеции. Альдо знал, что не сможет посмотреть в глаза своим детям, если их дедом станет Роман Солманский...

Из этого чудовищного положения существовал один-единственный выход: только Ватикан мог признать брак, заключенный по принуждению и не приведший к созданию семьи, недействительным. Морозини сразу же принял решение: он возбудит процесс.

И если не занялся этим на следующий же день после свадьбы, то только по одной причине – он пожалел женщину, которую перед Богом обязался любить и защищать. А все из-за того, что когда-то и на самом деле страстно любил ее и готов был на все, лишь бы обладать ею.

Что и говорить, положение Анельки сейчас было незавидным. Дворец так и не стал для нее домом, слуги ее скорее терпели, чем принимали; муж, которому она то и дело признавалась в любви, держал ее на расстоянии, и лишь горничная Ванда, служившая ей еще с детства, сохраняла преданность своей госпоже. Ко всему этому прибавлялась тревога за судьбу отца, ожидавшего в английской тюрьме слушания дела об убийстве, которое вполне могло привести его на виселицу. Каким бы мерзким злодеем ни был граф Солманский, но он был отцом Анельки и она не могла приказать себе любить его меньше. И если Морозини радовался, видя своего врага поверженным, то вряд ли можно было ожидать от Анельки, чтобы она разделяла его чувства. И потому, пока не будет вынесен приговор, простая человеческая жалость не позволит супругу отправить свое прошение об аннулировании брака. Но после этого, умрет ли Солманский или останется в живых, Альдо сделает все, чтобы обрести свободу.

Правда, что потом делать с этой свободой? Да ничего особенного, по-видимому. Единственная женщина, ради которой Морозини с наслаждением отказался бы от нее, потеряна навсегда. Скорее всего она презирает, ненавидит его, и никто, кроме него самого, в этом не виноват. Слишком поздно Альдо понял, как сильно любит бывшую Мину ван Зельден, превратившуюся в один прекрасный день в обворожительную Лизу Кледерман...

Обнаружив, что коньяк пробуждает горькие воспоминания вместо того, чтобы заглушать их, Морозини поторопился покинуть бар, поднялся к себе в спальню, даже не взглянув на волшебный пейзаж ночной Севильи за окном, улегся в постель с твердым намерением заснуть и таким образом скоротать время, остававшееся до условленной встречи с нищим.

Вчерашний знакомец не преминул явиться на свидание. Ступив на маленькую площадь, Морозини заметил нищего, скорчившегося у входа в часовню. На нем красовались те же самые кораллового цвета лохмотья, что и ночью. Место было пустынным, подаяния просить было не у кого, и нищий, казалось, дремал. Однако стоило появиться тому, кого он ждал, нищий поднялся, сделал Альдо знак идти к дому и сам пошел туда же.

В ярком свете жгучего, будто африканского, солнца раны и язвы жилища обнажались во всей своей неприглядности, но даже они не могли испортить суровой красоты дома. Морозини подумал, что нигде в мире не умеют так горделиво носить отрепья, как в Испании.

Не говоря ни слова, нищий выудил откуда-то из глубин своего тряпья ключ и отпер им калитку, оказавшуюся более прочной, чем представлялось на первый взгляд.

– Вот видите, если вы не призрак, сюда не так-то легко и проникнуть, – заметил нищий. – Но Каталине-то ключи не требуются!

– А те, кого она заманивает, как же они проходят?

– Дьявол помогает им. Этой ночью и вы могли бы войти, если б я не вмешался.

Когда-то сад, несомненно, был восхитительным. Синие и желтые плитки, которыми были вымощены дорожки, растрескались, выцвели, а иные и раскрошились, но прекрасный весенний день превратил живую яркую зелень, сохранившуюся с прежних веков, в подобие джунглей, наполненных дурманящими ароматами. Весь этот роскошный хаос успешно скрывал раны старого дома. Служивший некогда скамьей огромный потертый камень, выложенный голубыми изразцами, располагался под не поддавшимся времени апельсиновым деревом, покрытым благоухающими белыми цветами. Здесь и расположились Альдо со своим новым знакомым.

– Не знаю, проживает ли здесь дьявол, – начал Морозини, – но сад скорее напоминает рай...

– Жаль только, выпить нечего, – откликнулся нищий. – Здесь мы почти что на исламской земле, а гурии Магомета обычно бывали более щедры.

– Что же вы сразу не сказали! – воскликнул Альдо, вытаскивая из дорожной сумки, которую захватил с собой, два порронес[4] с мансанильей, предусмотрительно завернутые в мокрые тряпки, чтобы вино оставалось холодным.

Один он протянул собеседнику.

– Сеньор, вы умеете жить! – обрадовался тот, запрокидывая голову и привычным жестом заливая в глотку солидную порцию.

Альдо последовал его примеру, но куда более сдержанно.

– Я подумал, – пояснил он, – что ваша память почувствует себя лучше, если ее несколько освежить. А теперь, когда это уже сделано, расскажите мне о загадочной Каталине, чья красота меня просто потрясла.

– Что-что, а потрясать она умела. В конце ХV века это была самая красивая девушка Севильи, а может, и всей Андалусии. И, поскольку ее отец был очень богат, у нее были возможности подчеркнуть свою красоту: она одевалась, как принцесса.

– Вы сказали, что ее отец был «конверсос». Это значит выкрест, не так ли?

– Да. Но не всякий мог так называться: он был именно крещеным евреем. Надо сказать, никогда, ни в одну эпоху после разгрома Израиля Титом, евреи не были так близки к построению Нового Иерусалима, как в средние века в этой стране. Гонения начались позднее, в эпоху Изабеллы Католички. А поначалу их влияние было огромно. К примеру, не без их участия в 709 году из Африки пришли сарацины. Под властью калифов, несмотря на преследования, евреи достигли наивысшего процветания. Они превзошли всех и в медицине, и в астрологии, а с помощью своих африканских собратьев из Африки завозили лекарства, травы, специи, все, что обеспечивало удачную торговлю и давало возможность разбогатеть. Но может быть, я вам наскучил, сеньор? Похоже, я читаю лекцию по истории и...

• Предыдущая
• 4/74
• Следующая