Рубин королевы - Бенцони Жюльетта - Страница 35

• Предыдущая
• 35/74
• Следующая

– Не сомневаюсь в этом, но не всегда получается так, как хочется. Благодарю вас за вашу любезность...

Снова сев в машину, Альдо вздохнул с облегчением. Его не волновала реакция Иды: он вообще не собирался с ней встречаться. Единственное, что было важным, – в полночь оказаться у входа в королевский дворец... Тут Альдо услышал, как старинные часы пробили одиннадцать раз, и подумал, что, кажется, явится раньше, чем назначено. Впрочем, это куда лучше, чем заставлять ждать великого раввина. Кроме того, у него будет достаточно времени, чтобы найти укромное место, где можно оставить автомобиль...

Он тихонько тронулся с места, прислушиваясь к далеким отголоскам музыки. В Праге – как, впрочем, и в Вене – воздух всегда был наполнен какими-нибудь мелодиями, слабыми звуками скрипки, флейты или цитры, – и это составляло немалую часть ее очарования. Опустив все стекла, Альдо вдохнул ночной аромат и заметил, что погода, похоже, начинала портиться. Небо, совсем еще ясное, когда он пришел в театр, сейчас заволакивали тяжелые тучи. День был жарким, и заход солнца не принес с собой прохлады. Далекие раскаты грома извещали, что близилась гроза, но Морозини до этого не было дела. Он чувствовал, что его ждет удивительное приключение, и испытывал приятное внутреннее возбуждение. Он не знал, зачем великий раввин ведет его во дворец, но сам Иегуда Лива представлял собой настолько загадочную фигуру, что Альдо ни за что, ни за какие сокровища не отказался бы от этой встречи.

Пока его маленький «Фиат» карабкался вверх по склону Градчанского холма, Альдо представлял себе, что погружается в нечто загадочное и неведомое. Темные и до того безмолвные, что шум мотора казался здесь неприличным, улицы были скупо освещены далеко стоявшими друг от друга фонарями. Там, наверху, чернел огромный дворец богемских королей. Иногда в лучах фар сверкали огоньки кошачьих глаз. Только оказавшись на Градчанской площади у монументальных ворот дворца, Морозини почувствовал, что вернулся в ХХ век: несколько фонарей освещали серо-белые полосатые будки часовых, охранявших президента, и восемь скульптурных групп, которые красовались на колоннах, разделявших решетки с монограммой Марии-Терезии.

Морозини, которому совершенно не хотелось привлекать внимание охраны, поставил машину у дворца князей Шварценберг, запер ее, а потом вернулся к проходу между домами, откуда двойная арка вела к садам, тоже огражденным решетками. Каким бы странным ни казалось место, встреча была назначена именно здесь, и Альдо, запасшись сигаретами, приготовился ждать. Поначалу тишина казалась ему полной, но спустя некоторое время он начал различать слабые звуки: отдаленный шум засыпающего города, шелест крыльев летящей птицы, кошачье мяуканье. А потом где-то на севере, словно щепотка магния, вспыхнула и озарила небо молния, и тут же упали на землю первые капли. В тот же самый миг часы на соборе святого Витта пробили полночь, решетка ворот бесшумно повернулась на своих железных петлях, и показалась длинная черная фигура – Иегуда Лива поманил к себе Морозини. Тот бросил сигарету и повиновался. Ворота у него за спиной сами собой закрылись.

– Иди сюда, – прошептал великий раввин. – Возьми меня за руку!

Кругом была полная темнота. Чтобы найти дорогу в этих садах, заполненных статуями и павильонами, надо было обладать сверхъестественным зрением.

Держась за крепкую холодную руку раввина, Альдо добрался до монументальной лестницы, соединяющей здания дворца. Впереди был большой двор, над которым возвышались башни собора; главный портал приходился как раз напротив свода, но Морозини едва успел оглядеться: пройдя низкую дверь, он оказался, как он понял, в средневековой части дворца. Альдо был здесь сегодня днем, воспоминания были еще совсем свежи, и он знал, что они направляются к огромному Владиславскому залу, занимавшему весь второй этаж. Совсем недавно он слышал, как гид говорил, что это – самый большой светский зал в Европе. Правда, помещение внутри очень напоминало кафедральный собор с его высоким сводом и прихотливыми нервюрами, сплетавшимися в сложный и вместе с тем гармоничный растительный узор. Настоящая жемчужина пламенеющей готики, хотя высокие окна указывали уже на наступление Возрождения.

– Богемские короли, а позже императоры принимали здесь своих вассалов, – проговорил великий раввин, не заботясь о том, чтобы приглушить прозвеневший бронзовым колоколом голос. – Трон стоял там, – прибавил он, указав на дальнюю стену.

– Зачем мы здесь? – спросил Морозини, непроизвольно стараясь говорить тише.

– Мы пришли получить ответ на вопрос, который ты задал мне сегодня утром: что сделал император Рудольф с рубином, доставшимся ему от бабушки?

– В этом зале?

– По-моему, это самое подходящее место. А теперь замолчи и, что бы ты ни увидел, что бы ни услышал, оставайся нем и недвижим, словно каменный! Встань у этого окна, смотри и помни только об одном: один-единственный звук, одно движение, и ты погиб...

Гроза за окном разбушевалась вовсю, и зал время от времени озарялся вспышками, но глаза Морозини уже начинали привыкать к темноте.

Вжавшись в глубокий проем окна, Альдо смотрел, как его спутник вышел на середину зала и остановился метрах в десяти от голой стены, перед которой некогда стоял императорский трон.

Из складок длинного одеяния Лива извлек несколько предметов: сначала кинжал с широким клинком – этим кинжалом он очертил в воздухе воображаемый круг, в центре которого оказался сам; потом четыре свечи, они зажглись сами собой, и он прикрепил их к плитам пола к северу, югу, востоку и западу от себя. Казалось, гигантские лианы свода оживают, ветви сплетаются над головой этого священнослужителя древности.

Лива не шевелился. Склонив голову на грудь, он надолго погрузился в глубокие размышления. Наконец, выпрямившись во весь рост, раввин откинул голову назад, воздел над головой обе руки и громко заговорил. Безмолвному наблюдателю показалось, что раввин произносит древнееврейскую молитву. Потом он уронил руки, выпрямил шею и тотчас, в повелительном жесте разъединив пальцы, протянул к стене правую руку и отрывисто произнес какую-то фразу – не то призыв, не то приказ. И тогда произошло невероятное. На фоне голой стены обрисовалась фигура. Вначале ее очертания были зыбкими и неопределенными, словно сами камни испускали неясный свет. Затем бесплотное очертание стало заполняться светом, и вскоре можно было разглядеть красную мантию на плечах, а еще немного погодя над ней показалось скорбное, с резкими чертами лицо мужчины, наполовину скрытое бородой и длинными светло-рыжими усами, обрамлявшими полные губы. В благородных чертах этого лица читалось страдание, тусклый взгляд, казалось, туманили слезы. Надо лбом видения смутно колыхалась корона...

Между великим раввином и призраком завязался странный, почти литургический диалог на каком-то славянском языке; завороженный и вместе с тем испуганный, Морозини не понял ни единого слова. Ответы следовали один за другим, иногда длинные, но чаще всего краткие. Загробный голос звучал слабо, как у совершенно обессилевшего человека. Казалось, протянутая рука раввина вытягивает из горла призрака слова. Наконец тот произнес последнюю фразу, и по тому, как мягко и сочувственно она прозвучала, Альдо понял: это было утешение и вместе с тем просьба. Медленно, очень медленно Иегуда Лива опустил руку. И пока она опускалась, призрак растворялся в стене...

Теперь были слышны лишь удаляющиеся раскаты грома. Великий раввин застыл в неподвижности. Скрестив руки на груди, он продолжал молиться, и Морозини в своем углу беззвучно прочитал «De profundis». Наконец, все еще не двигаясь с места, чародей сделал легкое движение рукой, словно приказывая свечам погаснуть. Наклонившись, собрал их и повернулся к окаменевшему в ожидании венецианцу. Лицо раввина было смертельно бледным и выражало беспредельную усталость, но вся его фигура словно светилась торжеством победы.

– Пойдем! – только и сказал он. – Больше нам здесь нечего делать...

• Предыдущая
• 35/74
• Следующая