Путешественник - Бенцони Жюльетта - Страница 14

• Предыдущая
• 14/76
• Следующая

Гийому казалось, что время остановилось. Как и все канадские церкви, часовня была богато украшена: картины на библейские сюжеты, статуи молящихся в исступлении святых (одна из них принадлежала знаменитому Левассеру), богатый, окованный золотом алтарь и, конечно же, яркие настенные росписи, — все это создавало мир, который ребенок всегда был склонен воспринимать как что-то похожее на филиал Рая. Но сейчас опускалась ночь, медленно приглушая лазурь и золото, не освещаемое больше» лампами на китовом масле, и от этого еще более явными становились распростертые на полу истерзанные, окровавленные и грязные тела…

Приходившие известия были одно другого тревожнее. Квебек, благодаря своим укреплениям, пока держался, но на поле боя англичане брали верх, вынуждая франко-канадские войска к отступлению. По странному стечению обстоятельств, главнокомандующие обеих армий были смертельно ранены. Молодой генерал Вольф, и без того слабого здоровья, находился при смерти в наспех устроенном на поле сражения стане. Что касается маркиза де Монкальма, то его в безнадежном состоянии только что отвезли в замок Сен-Луи. Но еще более странным было то, что и тот, и другой получили по три ранения…

Невысокий священник, который, казалось, чудом держался на ногах, отслужил вечерню. На ней не было и половины монахинь: слишком много было других дел! Вскоре сестра Мари-Жозеф пришла сказать Гийому, что его мать отдыхает. Воспользовавшись тем, что она была без сознания, им удалось уладить пулю; рану обработали, перевязали, и, по мнению проводившей операцию настоятельницы сестер милосердия из монастыря Святой Елены, шансов на выздоровление было много. Сын увидится с ней завтра утром. А теперь он с Конокой может устроиться в риге на ночлег.

Гийом уже собирался поискать своего друга, как вдруг индеец вошел в часовню, с трудом поддерживая человека без кровинки в лице, ковылявшего на одной ноге, поскольку на другую были наложены шины. С бесконечной осторожностью индеец уложил раненого на свободный матрас и принялся устраивать его с бережностью, необычной для человека его роста и силы. Гийом машинально следил за ними, но успел заметить, что солдат был в форме Королевского русильонского полка. Им снова овладело беспокойство.

— Остаться рядом с раненым, — сказал Конока; заметив мальчика. — Идти на кухню за супом…

При этих словах человек, лежавший словно мертвый, приоткрыл один глаз и выдохнул:

— Мне бы уж лучше глоточек вина!

— Вино? — вытаращил глаза индеец. — Не легко найти! Может быть, сидр?

— Я так и думал! — вздохнул человек. — Не умеют жить в этой дрянной стране! Может, тогда водки, приятель?

— Он хочет сказать «огненной воды», — перевел Гийом, гордясь своими познаниями, которые он почерпнул во время прогулок в порту.

Конока бессильно развел руками:

— Не знать где найти!

— Я попробую! — заверил Гийом, решив завоевать симпатию солдата, поскольку у него внезапно возникла одна идея. Ты пойдешь за супом, а я постараюсь что-нибудь сделать…

Схватив кружку с водой, которую монахиня поставила около раненого, он дал ему напиться, чтобы, чего доброго, не опоздать, затем, забрав кружку, осторожно пошел через часовню по направлению к ризнице. Госпиталь он знал как свои пять пальцев, прекрасно знал он и то, в каком шкафу монахини хранили вино для причастия: чтобы доставить удовольствие матери, ему приходилось несколько раз быть служкой. Да и с Франсуа Ньелем они довольно часто пели в часовне коллежа.

Как-то раз он заметил, что аббат из Риговиля, служивший в госпитале священником, желая немного согреться в холодные дни, рядом с бутылями белого вина прятал флакон с яблочной водкой. Однажды он даже попробовал ее. Опыт оказался столь обжигающим, что с тех пор он остерегался его повторять. Но теперь, если немного повезет, он надеялся доставить радость человеку, уцелевшему на поле смерти.

Одно лишь беспокоило его: как открыть дверцу шкафа? Но, видно, сам дьявол был с ним, потому что большой ключ торчал из замочной скважины словно черный цветок. Повернуть его, открыть дверку, извлечь бутылку, в которой оставалось еще больше половины, плеснуть глоток в кружку, поставить все на место и вновь закрыть шкаф, — для этого Гийому потребовался лишь один миг.

Он уже хотел идти, как вдруг обратил внимание на одну деталь: налитый в оловянную кружку спирт распространял такой сильный запах, что вполне мог привлечь внимание. И тогда, вернувшись к шкафу, где он заметил стопку наглаженных омофоров (Предмет белой нижней одежды, которую священник надевает на шею под епитрахиль.), он взял один из них, повесил на руку, будто собирался отнести его священнику, и понес перед собой, предусмотрительно спрятав кружку под бельем. Минуту спустя он уже был рядом со своим подопечным, который встретил его как мессию и жадно сделал большой глоток, после чего вдруг ярко покраснел, и глаза его вылезли на лоб.

— Черт возьми! — выговорил он, откашливаясь. — Где ты взял это, сорванец? Ну и крепка!.. Мертвого поднимет!

— Вам не понравилось? — спросил, расстроившись, мальчик и потянулся за кружкой.

Но солдат крепко держал ее, и Гийом заметил, что как только приступ кашля прошел, цвет лица его стал постепенно приобретать нормальный оттенок.

— Не горюй! Все будет хорошо! Чего только я не пил в своей жизни… Но скажи, с какой стати ты так печешься обо мне?

— Вы один из солдат господина де Бугенвиля, правда?

— Да, имею честь. Ты его знаешь?

— Да. Он был другом моего отца, и я хотел бы знать… он что…

— Мертв? Не волнуйся! Судя по тому, что я видел, он еще живой. Когда сегодня утром на Красном мысу мы узнали о том, что здесь творится, то сразу поспешили на помощь… К несчастью… когда мы явились, было слишком поздно. Англичане стояли стеной, и тогда господин де Бугенвиль приказал нам отходить к Жак-Картье. А сам — как сейчас его вижу — галопом поскакал к холмику и, привстав на стременах, что-то разглядывал вдали. Потом закричал, чтобы все уходили, и ринулся в самую гущу. Хотел подобраться к господину де Монкальму, чтобы получить от него приказания. Туда и поспешил, где заметил его флажок…

— Но его могли убить или ранить? — жалобно проговорил Гийом.

— Нет. Понимаешь, сорванец, я, сержант Ла Вьолет, очень люблю этого человека! Мы вместе были у индейцев. Так вот, все ускакали, а я отправился за ним. А потом упал с лошади и повредил себе ногу. И все же я видел, как он присоединился к штабу главнокомандующего и вместе с ним отошел к городу.

— Вы хотите сказать, что он в Квебеке?

— Наверняка! Не такие уж они плохие ребята, эти краснокафтанники! Увидев, что наши увозят генерала, они не стали мешать. К тому же они возились со своим, ведь и он был при смерти… Проклятый денек, малыш! Можешь мне поверить…

— Я знаю! — прошептал ребенок, посапывая, чтобы не заплакать, потом вдруг резко изменил тон. — Мне нужно встретиться с господином де Бугенвилем… поговорить с ним. Как это сделать?

— Ну, ты от меня слишком много хочешь! Сейчас он заперт в Квебеке, и город еще не сдался. Ты ведь не птица и не мышь, не знаю, как тебе удастся… Если хочешь, поговорим об этом завтра, — добавил он, глядя в расстроенное лицо мальчишки. — А пока, честное слово, так хотелось бы вздремнуть!

Сержант Ла Вьолет откинулся назад и натянул на плечо одеяло, которым был укрыт. Гийом собирался что-то добавить, как вдруг Конока взял его за руку:

— Больше не говорить! День прошел… Идти спать ты тоже! Не устал?

— О, еще как!

Гийом поднял на него такой печальный взгляд, что у индейца дрогнуло сердце. Он наклонился и взял мальчика на руки, собираясь вынести его из часовни. Тот попытался сопротивляться, правда без особого желания: он был совершенно без сил! Положив голову на плечо друга, Гийом вдруг разрыдался. Конока не пытался его сдерживать. Большой жизненный опыт говорил ему, что слезы, столь презираемые его братьями по коже, могли облегчить или хоть немного приглушить тоску мужчины. А Гийом был всего лишь девятилетним мальчиком…

• Предыдущая
• 14/76
• Следующая