Выбери любимый жанр

Путешественник - Бенцони Жюльетта - Страница 12


Изменить размер шрифта:

12

Осторожно он заставил Гийома подняться.

— Настоящий мужчина никогда не плакать. Оставить слезы женщинам!

— Он чудовище… это Ришар убил их! — внезапно закричал малыш. — Ты слышишь? Он убил всех троих!

Индеец склонился над молодой женщиной.

— Два убитых! Мать не мертва… Смотри!

И правда, грудь женщины поднялась. Она издала вздох, перешедший в хрип. Душа ребенка встрепенулась от радости. Но когда он поднял глаза на единственного друга, который у него остался, взгляд его был по-прежнему полон тоски.

— Может быть, она тяжело ранена… Но почему, почему он это сделал? И зачем он привел сюда англичан?

— Это он предатель?

— Да. Я следил за ним сегодня ночью. Я видел, как он размахивал фонарем, чтобы указать путь к проходу. Я не понимаю, Конока…

— Трудно понимать! Ты слишком молодой!.. Зависть сначала… и деньги тоже. Ришар все хотеть: дома, земли. Быть друг англичан — только так иметь. Отец ни за что не согласиться. Друг Адам тоже…

— А я?.. Ты думаешь, он и меня бы тоже убил? Ответ последовал немедленно:

— Да. Большая опасность для тебя… Он вернуться наверняка! Бежать! Быстро!..

— А моя мать?

— Взять с собой. Нужно человек-медицина! Рана, возможно, не смертельная, — произнес индеец после короткого осмотра.

Матильда изредка стонала, во не приходила в себя. Индеец нагнулся, подхватил ее под плечи и под колени, собираясь поднять.

— Куда ты ее уносишь?

— К дочерям Бога! Нужно госпиталь…

— Так далеко? Можно было бы уложить ее в постель и…

— Нет времени! Слушай!

Снаружи послышался нарастающий шум. В нем выделялись несколько приближавшихся голосов, и среди них Гийом узнал металлический тембр сводного брата…

— Быстро! — поторопил индеец.

Но ребенок стоял посреди комнаты, пораженный каким-то священным ужасом.

— Я убью его! — прорычал он.

— Нет времени!.. Потом! Идти, и быстро! Ты нужен мать!

Мальчику именно это и следовало сказать. Не произнеся больше ни слова, Гийом бросился к вешалке, сорвал большую синюю пелерину Матильды, прихватил корзину, наполненную бобами и соленой треской — его мать, должно быть, принесла ее из кладовки перед тем, как в нее выстрелили, — и последовал за индейцем, который бесшумно устремился к низенькой дверце, выходившей во двор. В несколько длинных прыжков индеец достиг ее и скрылся со своей ношей. Гийом сначала последовал за ним, потом передумал; он вернулся и, словно эльф, бесшумно ступая в своих замшевых мокасинах, припал к перегородке рядом с дверцей и приоткрыл ее прутиком. Он хотел услышать, о чем будут говорить. До него донесся голос старшего брата, ставший вдруг удивительно плаксивым:

— Да… это я его застрелил! Когда я вернулся, этот жалкий акадиец, которого отец подобрал полумертвого от голода, уже убил его, чтобы обокрасть. Я не смог сдержаться!

— Упрекать вас за это не станут, — отвечал мужской голос, в котором слышался едва уловимый британский акцент. — Кто еще есть в доме? — Больше никого! Девка, жившая с моим отцом, должно быть, испугалась и убежала со своим внебрачным ребенком. Можете разместить здесь кого угодно; дом мой, как и все, что осталось от отца… если, конечно, вы ничего не заберете. — Разумеется, нет! Помощь, которую вы вам оказали, вполне того заслуживает. Однако я не советую вам здесь задерживаться. Посмотрим после сражения, устоит ли дом! Идемте! Сейчас будет потеха…

Голоса стали глуше. Выходя, люди закрыли за собой дверь. Затем послышался шум удалявшихся шагов. Тогда, не колеблясь, Гийом вернулся в дом. Ярость и отвращение боролись в его душе, и он не знал, какое чувство было сильнее. Но среди всего этого ужаса, поглотившего нежность детства, сквозила одна мысль: прежде чем он доберется до отцеубийцы, он должен помешать ему воспользоваться награбленным. Никогда дом На Семи Ветрах не будет ему принадлежать!

Быстро поднявшись по лестнице в спальню родителей, он побросал в платок молитвенник Матильды, ее скромные украшения, теплую юбку и шерстяную рубашку. Туда же он положил, забежав к себе, свою енотовую шапку, толстые чулки, башмаки и книжку басен Лафонтена, которую так любил, — в ней хранилась подаренная ему Милашкой-Мари белая розочка и еще лента, которую он у нее украл.

Треск ожесточенной ружейной перестрелки заставил его броситься к окну, и тут он осознал размер совершенного Ришаром преступления: вся английская армия была здесь, повернувшись к нему спиной, она выстроилась перед Авраамовыми равнинами — длинные толстые краевые линии словно процарапали еще зеленевшую траву, оставив в ней кровавые борозды. Темное оружие отливало тусклым светом бледного солнца, изредка пробивавшегося сквозь тучи. На слабом ветру тяжело хлопали расшитые знамена… А дальше двойная голубая река, казалось, вытекала из ворот Сен-Луи и Сен-Жан — это французская армия спешила вступить в бой под белой пеной знамен и снежных перьев, венчавших треуголки командиров. Из лагеря Бопер ей пришлось переправиться через реку Сен-Шарль по понтонному мосту и войти в Квебек через Дворцовые ворота, чтобы выйти из города как можно ближе к неприятелю. Со своего места Гийом не мог отличить офицеров от солдат, и все же он поклялся бы, что сине-золотистым пятном, во весь опор устремившемся вперед под трепетавшими знаменами, был сам полководец — маркиз де Монкальм во главе своего войска. У истоков любой легенды есть немного безумия…

Пушки у городских ворот открыли огонь. Тогда Гийом спустился: начинавшееся сражение его не касалось. Ему предстояло выполнить свой долг.

В большом камине огонь еще не угас. Он развел его, подкинув охапку пихтовых веток, затем, когда пламя достаточно поднялось, стал добавлять еще и еще, ни разу не взглянув при этом на неподвижные тела, отца и Адама Тавернье, которые никто, даже он, не подумал накрыть. Покрывало, которое он им готовил, было совсем другого рода…

Когда он бросал в пылающий костер прялку своей матери, вновь появился Конока. Ему не потребовалось объяснений: одного взгляда было достаточно для того, чтобы понять, что ребенок собирался делать. На миг его черные искрящиеся глаза заглянули в дикие глаза мальчика.

— Жечь дом? — лишь произнес он.

— Да. Ришар убил из-за дома, но он его не получит. Уж лучше я сожгу дом На Семи Ветрах, чем он ему достанется: Я люблю его, понимаешь?

Ничего не ответив, индеец принес широкую лопату, сунул ее в огонь и стал раскидывать угли и головешки по полу, бросив в очаг что полегче из мебели. Вскоре комнату наполнил дым, и дышать стало нечем. Огонь был повсюду: и на занавесках, и на коврах, в которые Конока поспешил завернуть трупы. Гийом кашлял, срывая голос, но оставался неподвижен, словно зачарованный жертвоприношением, которое должно было упокоить души убитых. Заметив, что он остолбенел, индеец схватил в одну руку сверток, другой взвалил на плечо мальчика и выбежал на улицу.

Остановился он лишь вод сенью леса, там, где оставил Матильду, положив ее на ложе из листьев, прежде чем вернуться за мальчиком. Грохот близкого сражения наполнял серый воздух — то была странная смесь разрывов, криков, приказаний и звона металла, среди которого выделялись звонкие трубы, а дробь барабанов лишь усиливала пронзительные голоса флейт и назойливую жалобу волынок генерала Марри. Этот смешанный с музыкой шум вполне мог сойти за суматоху праздника. В нем было что-то нереальное и несвязное, как в кошмарном сне, от которого — и это прекрасно понимал девятилетний Гийом — невозможно проснуться. Слишком явными были солдаты, которые сражались совсем рядом и падали, приготовясь к смерти; слишком реален был любимый дом, полыхавший словно огромный факел, погребая в клубах дыма и пронизывавших его высоких языках красного пламени двух людей, которых мальчик любил больше всего на свете.

Тем временем Конока сооружал из веток индейские носилки, куда он собирался впрячься, чтобы попробовать добраться через лес до Главного госпиталя: это была простая решетка, один край которой волокли по земле. Когда все было готово, он позвал Гийома, чтобы тот помог ему привязать к носилкам мать, укутанную в длинную накидку. Видно было, что Матильда страдает, лицо ее покраснело. У нее начинался жар, так как она не узнавала ни сына, ни индейца. Голова ее тихо перекатывалась из стороны в сторону, а из сомкнутых губ вырывалось подобие заунывной песенки.

12
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело