Огнерожденный - Афанасьев Роман Сергеевич - Страница 59

• Предыдущая
• 59/84
• Следующая

Обсудив планы на будущее, перешли к разговорам о войне. Потом к политике. Через пару дней, видя, что наставник не вмешивается, воспитанники расхрабрились и развели разговоры о развлечениях. Сначала поговорили о выпивке, а потом перешли к разговорам о слабом поле – в любой мужской компании рано или поздно затевается такой разговор.

Грендир, судя по его словам, имел большой опыт общения с женщинами. Бывший уличный мальчишка рассказывал такие подробности, что братья таращили глаза, а Килрас краснел. Он признался, что тоже разок попробовал, с одной цветочницей, но, похоже, его опыт окончился неудачно, потому как здоровяк на самом интересном месте сбивался, и начинал путаться. У остальных воспитанников подобного опыта и вовсе не было.

Грендир же в красках расписывал свои любовные похождения, не скупясь на детали. Вскоре, друзья сообразили, что он сильно приукрашает реальное положение дел. Один раз бывший воришка так заврался, что Састион, обычно игнорировавший болтовню подопечных, расхохотался в полный голос. Тогда настала очередь краснеть Грендиру. Он сбился и перевел разговор на скакунов. Друзья, из солидарности, поддержали тему, вспомнив, что Састион хоть и молчит, но все слышит.

Через пять дней, когда минула неделя с того дня, как путешественники покинули Таграм, воспитанники выдохлись. Наговорились вдосталь, до упора, на всю жизнь. Новизна обстановки уже не радовала, обозные дни внезапно стали длинными и скучными. Теперь каждую остановку ждали как подарка – хоть какое-то развлечение. Время тянулось невыразимо медленно, дорога становилась в тягость. Развлечений было немного, самым главным оставалось обсуждение новых слухов. Их узнавали на вечерних остановках, от обозников, когда брали у них уголь и еду. И слухов и новостей было немного: Вторая Армия уверенно продвигалась на север, а вестей из Хальгарта обозники не знали. Это понятно – их дело заботиться о провианте, не более того. Обозники пополняли запасы в городках и деревнях попадавшихся по дороге – берегли припасы загруженные еще в Таграме до начала войны. Добыть удавалось немного: армия, шедшая впереди, обычно выметала все запасы до чиста. Воспитанники, как и все остальные, питались в основном копченым мясом быков, жестким как подошва, да кашами, что варили в котелке, прямо на печке. Иногда приходилось оставаться и без ужина. Наесться до отвала не получалось, припасы экономили, но ребятам было не привыкать, – в приюте тоже кормили отнюдь не по-королевски.

Когда вспыхнула первая ссора, – Сасим поцапался с Грендиром из-за дурацкой шуточки, – в дело вмешался Састион. Он рявкнул на подопечных, мгновенно возвратясь к роли наставника. Те затихли, разом вспомнив о том, что у них есть старший. Но воспитатель словно очнулся от сна. Он разговорился: выругал всех разом и каждого по отдельности – за лень и нерадивость. После чего объявил, что больше не позволит воспитанникам бездельничать и проводить в праздности дни. По мнению Састиона они уже достаточно отдохнули, и настала пора браться за ум.

С этого дня возобновил уроки, словно воспитанники и не покидали стен приюта. Как ни странно, ученики этому только обрадовались. Нашлось, наконец, занятие способное развеять дорожную скуку. Пожалуй, еще никогда они не слушали Састиона так внимательно. Более того, еще никогда воспитанники так прилежно не выполняли все задания и упражнения. Даже Грендир, бездельник и лентяй, старался изо всех сил.

Уроки проходили очень просто. Састион, не оборачиваясь, диктовал ученикам задания – в основном моления, – а те повторяли за наставником, пытаясь интонациями превратить тексты в молитвы. Састион объяснял тонкости: ударения, продолжительность звуков, длительность пауз. Потом воспитанники должны были произнести моления самостоятельно. Слушая учеников, Састион часто ругался, не жалея крепких слов – чего никогда не позволял себе в приюте. Иногда даже бросал вожжи, оборачивался к ним, и высказывал все, что думает об их происхождении и умственных способностях. Потом, правда, подробно разбирал ошибки нерадивых учеников, поясняя, где и как те ошиблись. И как этого избежать. В приюте Састион так не делал, обычно он просто вдалбливал молитвы в головы воспитанникам, заставляя повторять нужные слова до тех пор, пока они не запоминались накрепко.

Новый подход к учению быстро принес плоды. Воспитанники, неглупые ребята, старались изо всех сил, и вскоре Састион перестал ругаться. Моления получались у них все лучше, нужные интонации усваивались на раз, слова запоминались быстро. Килрас и Грендир, обычно отстающие, схватывали все на лету, ничуть не отставая от других учеников. Однажды Васка набрался храбрости и заметил Састиону, что такой метод обучения гораздо эффективнее старого и неплохо бы по возращении в приют, продолжить занятия в том же духе. Састион раздраженно глянул на него, склонив голову на бок, словно птица. Потом поджал губы, ткнул в храбреца сухим длинным пальцем и сказал, что если им доведется вернуться в приют, то он не только сохранит такую манеру преподавания, но и на радостях пробежится голышом по двору. Воспитанники сначала онемели от такого замечания, потом захихикали. Тихо, в кулаки. Когда воспитатель промолчал – засмеялись уже в полный голос, представляя Састиона, скачущего по двору, в чем мать родила.

Лишь Фарах не смеялся. Конечно, сначала он улыбнулся, но потом подумал, что Састион и не думал шутить. Воспитатель дал понять ученикам, что если они вернуться в приют целыми и невредимыми это будет чудо. Такая вероятность ничтожно мала, как сказал бы Ламеранос. Ведь они ехали на войну, а это вовсе не загородная прогулка, это лотерея со смертью.

Фараху приходилось видеть смерть. От магии, от меча, от болезни. Он и сам едва не отправился на тот свет, причем не раз. И вот, впереди снова замаячил призрак костлявой старухи, рассыпающей порошок забвения. Подмастерье отвернулся к печке и сделал вид, что греет руки, хотя на самом деле он пытался скрыть слезы, внезапно навернувшиеся на глаза. Ему стало холодно. В горле застыл тугой комок, стало трудно дышать. Он помнил о гороскопе. Один раз ему удалось обмануть смерть. Но на войне… Два месяца. Два месяца!

Слушая как посмеиваются его друзья, Фарах угрюмо размышлял о том, что они, в сущности, еще дети. И Грендир, мечтающий о карьере гонца, и Килрас, уверенный в том, что война состоит лишь из подвигов и побед. Даже рассудительные Васка и Сасим, довольные судьбой, похоже, плохо понимали, что их ждет. Фараху стало почему-то больно и обидно. Ему хотелось сказать об этом друзьям. Предостеречь их, объяснить, или хотя бы напугать, чтобы они серьезнее отнеслись к этому путешествию. Не как к забаве, не как к большому приключению. Не надо шутить, не надо смеяться, – надо думать, как уцелеть. Смех его раздражал. Ему казалось, что друзья недостаточно серьезны и не понимают, во что ввязались. Подмастерье уже повернулся, чтобы сказать им об этом, но тут же поймал взгляд Састиона. Холодный взгляд прищуренных глаз, предостерегающий и повелевающий: "Молчи. Ты понял, но молчи". И Фарах промолчал. Натужно улыбнулся, кивнул смеющемуся Грендиру и промолчал.

На следующей остановке, Фарах выпрыгнул из фургона первым и отошел в сторону от дороги, чтобы набрать в котелок чистого снега: пришло время пополнить запасы воды. Остальные остались в фургоне. Набирая снег, Фарах услышал подозрительный шорох и резко обернулся, обмирая от страха. Но оказалось, что это всего лишь Састион. Покачиваясь с пятки на носок, заложив руки за спину, он внимательно рассматривал Фараха. Его крючковатый нос казался подмастерью птичьим клювом. Да и вообще Састион напоминал птицу – впрочем, как и половина южан.

– А ты умнее, чем я думал, – сказал воспитатель. – Посмотрим, насколько ты талантлив. Быть может, Эшмар и не ошибся в тебе.

После этого он развернулся и побрел к фургону. Не оборачиваясь.

• Предыдущая
• 59/84
• Следующая