Ожерелье для дьявола - Бенцони Жюльетта - Страница 9
- Предыдущая
- 9/92
- Следующая
– Не опасайся, у тебя будет время закончить.
Принцесса думает обо мне не больше, чем я о ней.
Между нами, твой гитарист был чертовски смел, а что до меня, то я предпочитаю прекрасных танцовщиц Лос-Рей. Ну, прощай, Франсиско. Я зайду до конца недели, чтобы пригласить тебя поужинать.
– Прощай, француз. Я задерживаю тебя… ну, до встречи в моей мастерской в д'Эль-Растро.
Жозефа еще заставит тебя попоститься.
Друзья обнялись, Пако снова принялся за рисунок, а Жиль подошел к лошади, вскочил в седло и готов уже был покинуть Карабаншель. Он надеялся еще подъехать к Терезии, жадно отыскивавшей его взглядом, чтобы кивнуть ей напоследок, но его внимание было привлечено громкими звуками колокольчиков подъезжавшей кареты.
Это был маленький кабриолет, с блестящими медными полосками, в который была впряжена великолепная андалузская лошадь, экипаж был известен всему Мадриду, так как принадлежал знаменитому матадору, великому Педро Ромеро. Тот правил сам.
Громкие приветствия сопровождали появление идола, пышно разодетого в бархат канареечного цвета, расшитый золотом, и улыбавшегося ослепительной белозубой улыбкой. Жиль удостоил его рассеянным взглядом, так как рядом с ним, на красных подушках кареты, он узнал ту единственную женщину, пробудившую в нем интерес со времени его прибытия в Испанию. Это была великолепная маха с огненным взором, она вызвала в нем жгучие воспоминания о Ситапаноки, этой индейской принцессе, чей образ приходил к нему в бессонные ночи.
Испанка была не так красива, как индейская принцесса, но от всего ее образа исходила демоническая жизненная сила. Густая волна черных кудрявых волос, еле удерживаемая разноцветной лентой, спускалась до середины спины, обрамляя бледное лицо с громадными черными глазами.
Губы ее способны были пробудить чувственность старого отшельника. Черный корсаж с оплечьями, обшитыми позументом, был раскрыт до широкого ярко-красного пояса, к которому были прикреплены две темные розы, особо подчеркивавшие длинный треугольник отсвечивающей яркой белизной кожи между вызывающими грудями.
Тонкое коралловое колье охватывало прекрасную шейку. Черная мушка под левым глазом, черный узкий бант, удерживавший третью розу на запястье, и большой кружевной веер дополняли убранство подруги тореро. По его победоносному виду можно было не сомневаться, что эта прекрасная маха была именно его подругой.
Такое открытие было неприятно для Жиля.
Но ведь он лишь во второй раз встретил эту девушку. Первый раз это было, когда шел последний вечер карнавала в Мадриде на площади Себада.
Она неожиданно возникла среди толпы, схватила молодого человека за руку и увлекла его в кричащую и жестикулирующую массу людей, танцующих фарандолу в свете дымящихся факелов. Жилю сначала почудилось, что это какой-то призрак, поскольку она была одета во все белое. Кроме того, под мантильей на ней была надета маска смерти.
Он испуганно отшатнулся, и она расхохоталась.
– Ты солдат, и ты боишься смерти?
– Я никогда ее не боялся. Пусть моя смерть будет такой же прекрасной, как и ты. Я угадываю, кто ты.
Девушка засмеялась, и они были вовлечены в длинную цепочку танцующих, а затем она вдруг отстранилась от него, потянула его за собой, и молодые люди оказались на паперти церкви. Из открытых дверей виднелись освещенные хоры. Девушка сделала движение, чтобы войти в церковь, но Жиль удержал ее.
– Дай мне увидеть твое лицо, прекрасная Смерть, я хочу запомнить его.
Она мгновение колебалась. Под кружевами корсажа Жиль видел, как трепетала ее грудь. Ее дыхание было учащенным. Он привлек ее к себе, и она не сопротивлялась.
– Ты хочешь этого? – прошептала она.
– Умоляю.
Она сорвала ухмыляющуюся маску смерти, отбросила в сторону. Минуту они смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Затем в естественном порыве они потянулись друг к другу. Жиль сжал ее в объятьях, склонился к ней, девушка подняла голову и подставила губы…
Жилю показалось, что он погрузился в огненное пламя. Ее губы были горячими, поцелуй – настоящим произведением искусства, а тело, подобно курительнице, источало чарующие запахи амбры. Он снова потянулся к ней, но девушка, хохоча, выскользнула из его рук.
Увидев сейчас при ярком свете солнца свою мимолетную знакомую. Жиль нашел ее еще более прекрасной. Она улыбалась, и солнце играло на губах и острых зубках прекрасной хищницы. Самодовольное лицо тореро, его вид собственника взбунтовали молодого человека, и он стремительно направил коня к повозке с такой решительностью, что Ромеро вынужден был остановить свою лошадь, чтобы избежать столкновения. Мерлин, понукаемый твердой рукой своего хозяина, стал на дыбы, его передние ноги оказались так близко к голове Ромеро, что тот побледнел, испустил глухое ругательство, а Жиль, приподняв свою треуголку, широким жестом поприветствовал его спутницу.
Она вовсе не испугалась. По ее улыбке, по приветливому взгляду, который она ему послала, шевалье понял, что девушка его узнала. А Ромеро удовольствовался тем, что признал форму гвардии и, несмотря на спесь, свойственную людям его профессии, искривленным от негодования ртом пробормотал что-то невнятное. Глаза же его выражали смертельную ненависть.
Довольный тем, что вновь смог обрести карнавального призрака, Жиль бросил ей:
– Когда ты пожелаешь и где пожелаешь, красавица моя. Одно-единственное слово, единственный знак, и я устремлюсь к тебе. Меня зовут Жиль де Турнемин.
Не обращая никакого внимания на явное неудовольствие своего спутника, маха снова очаровательно улыбнулась. Черное крыло веера забилось чаще, рука девушки поднялась к груди, сняла одну из пурпурных роз и бросила молодому человеку. Тот поймал ее на лету, глубоко вдохнул ее аромат и опустил розу, еще хранившую тепло тела, к себе на грудь под куртку, поклонился низким поклоном, как будто королеве.
– Прощай, сеньорита, еще увидимся.
И, пришпорив Мерлина, он пустил его радостным галопом по южной дороге, не оборачиваясь, но черные глаза прекрасной махи следили за ним до тех пор, пока дорожная пыль совсем не скрыла очертания всадника.
И в этот момент перед церковью что-то произошло. Никто в Карабаншеле не понял, почему на самом радостном празднике, когда многочисленные обожатели толпились вокруг увенчанного цветами трона, самая распрекрасная из королев Мая внезапно покинула свой трон и вся в слезах бросилась бежать по дороге к отцовскому замку.
Построенный во времена мрачного Филиппа II, но перестроенный после пожара первым из Бурбонов, дворец Аранхуэс был отнюдь не самым величественным и самым богатым из королевских замков. Это стало особенно заметно после недавнего строительства монументального королевского дворца в Мадриде. Однако этот дворец был самым приятным.
Цвета розового жемчуга, благородный без чопорности, обрамленный пышной растительностью, высаженной среди бесконечных горизонтов коричневой степи, Аранхуэс привлекал взоры грациозностью зданий, расположенных в ласковой тени садов с лужайками и фонтанами. Все это изящно вписывалось в изгибы реки с берегами, поросшими ивами, с причалами для королевских гондол, обтянутых желтым шелком и золотой проволокой.
Это было излюбленное место для отдыха, праздности, игры чувств, и если в садах больше и не бегали страусы, газели, верблюды, как это было во времена Филиппа II, то сейчас их населяли тысячи и тысячи цветов.
Увы, злой рок повелел, чтобы этот прелестный дворец подвергся изменениям наравне с другими королевскими резиденциями в уравнивающей их всех скуке. Хоть он и был гораздо веселее, нежели суровый Эскуриал, более грациозен, чем королевский дворец, более удобен, чем дворец в горах Гранха, но это никак не избавляло его от гнета испанского этикета, от той мрачной суровости, которая царила вокруг короля Карла III.
Но все же это был прекрасный король, без сомнения, лучший из всей династии испанских Бурбонов. Строитель, большой политик, великий реформатор, умеющий выбирать слуг, он оставался вдовцом уже двадцать четыре года после смерти Марии-Амелии Саксонской, родившей ему тринадцать детей, и хранил упорную верность своим воспоминаниям. Целомудренный король-вдовец неумолимо преследовал незаконные любовные связи среди своего окружения. Он позволял себе лишь единственное удовольствие – охоту, носил все время одну и ту же одежду и всем сердцем ненавидел легкомыслие в любви. При его дворе никогда не было ни балов, ни концертов, ни празднеств. Единственным развлечением было «приложение к руке», скучнейшая церемония, проходившая по строго определенному порядку. Во время церемонии король, восседающий на троне, смотрел на двигающийся перед ним ряд придворных в пышных парадных одеждах. Каждый подходил к нему и в низком поклоне целовал королевские пальцы, лежащие на подлокотнике кресла, затем уступал место следующему. А затем все расходились.
- Предыдущая
- 9/92
- Следующая
