Черное пальто - Петрушевская Людмила Стефановна - Страница 3
- Предыдущая
- 3/3
Женщина подумала и сказала:
– Пожалуй, я возьму одну. Мне еще кажется, что мои дети любят меня. Что они будут плакать. Что они будут никому на свете не нужны, ни их отцу, ни его новой жене.
Девушка сунула свободную руку в карман и вместо коробка спичек нашарила там бумажку.
– Смотри, что тут написано! "Прошу никого не винить, мама, прости". А раньше она была пустая!
– А, ты так написала! А я написала "больше так не хочу, дети, люблю вас". Она проявилась только недавно.
И женщина достала из кармана черного пальто свою бумажку.
Она стала читать ее и воскликнула:
– Смотри, буквы растворяются! Наверно, кто-, то эту записку уже читает! Она уже попала в чьи-то руки… Нет буквы "б" и буквы "о"! И тает буква "л"! Тут девушка спросила:
– Ты знаешь, почему мы здесь?
– Знаю. Но тебе не скажу. Ты сама узнаешь. У тебя еще есть запас спичек.
Девушка тогда достала из кармана коробок и протянула женщине:
– Бери все! Но скажи мне! Женщина отсыпала себе половину спичек и сказала:
– Кому ты написала эту записку? Помнишь?
– Нет.
– Ты сожги еще одну спичку, эта уже догорела. С каждой сожженной спичкой я вспоминала все больше.
Девушка взяла тогда все свои четыре спички и подожгла. Вдруг все осветилось перед ней: как она стояла на табуретке под трубой, как на столе лежала маленькая записка "Прошу никого не винить", как где-то там, за окном, лежал ночной город и в нем была квартира, где ее любимый, ее жених, не хотел больше подходить к телефону, узнав, что у нее будет ребенок, а брала трубку его мать и все время спрашивала "А кто и по какому вопросу", – хотя прекрасно разбиралась – и по какому вопросу, и кто звонит…
Последняя спичка догорала, но девушка очень хотела знать, кто спал за стеной в ее собственной квартире, кто там, в соседней комнате, похрапывал и стонал, пока она стояла на табуретке и привязывала свой тонкий шарф к трубе под потолком…
Кто там, в соседней комнате, спит – и кто не спит, а лежит глядит больными глазами в пустоту и плачет… Кто?
Спичка уже почти догорела. Еще немного – и девушка поняла все. И тогда она, находясь в пустом темном доме, в чужой квартире, схватила свой клочок бумажки и подожгла его!
И увидела, что там, в той жизни, за стеной храпит ее больной дедушка, а мама лежит на раскладушке поблизости от него, потому что он тяжело заболел и все время просит пить.
Но был еще кто-то там, чье присутствие она ясно чувствовала и кто любил ее – но бумажка быстро угасала в ее руках.
Этот кто-то тихо стоял перед ней и жалел ее, и хотел поддержать, но она его не могла видеть и слышать и не желала говорить с ним, слишком у нее сильно болела душа, она любила своего жениха и только его, она не любила больше ни маму, ни деда, ни того, кто стоял перед ней той ночью и пытался ее утешить.
И в самый последний момент, когда догорал последний огонь ее записки, она захотела поговорить с тем, кто стоял перед ней внизу, на полу, а глаза его были вровень с ее глазами, как-то так получалось.
Но бедная маленькая бумажка уже догорала, как догорали остатки ее жизни там, в комнате с лампочкой.
И девушка тогда сбросила с себя черное пальто и, обжигая пальцы, последним язычком пламени дотронулась до сухой черной материи.
Что-то щелкнуло, запахло паленым, и за дверью завыли в два голоса.
– Скорей снимай с себя свое пальто! – закричала она женщине, но та уже спокойно улыбалась, раскрыв свой широкий рот, и в ее руках догорала последняя из спичек…
Тогда девушка – которая была и тут, в темном коридоре перед дымящимся черным пальто, и там, у себя дома, под лампочкой, и она видела перед собой чьи-то ласковые, добрые глаза – девушка дотронулась своим дымящимся рукавом до черного рукава стоящей женщины, и тут же раздался новый двойной вой на лестнице, а от пальто женщины повалил смрадный дым, и женщина в страхе сбросила с себя пальто и туг же исчезла.
И все вокруг тоже исчезло.
В то же мгновение девушка уже стояла на табуретке с затянутым шарфом на шее и, давясь слюной, смотрела на стол, где белела записка, в глазах плавали огненные круги.
В соседней комнате кто-то застонал, закашлялся, и раздался сонный голос мамы: "Отец, давай попьем?"
Девушка быстро, как только могла, растянула шарф на шее, задышала, непослушными пальцами развязала узел на трубе под потолком, соскочила с табуретки, скомкала свою записку и плюхнулась в кровать, укрывшись одеялом.
И как раз вовремя. Мама, жмурясь от света, заглянула в комнату и жалобно сказала:
– Господи, какой мне страшный сон приснился…
Какой-то огромный ком земли стоит в углу, и из него торчат корни… И твоя рука…
И она ко мне тянется, мол, помоги… Что ты спишь в шарфе, горло заболело?
Дай я тебя укрою, моя маленькая… Я плакала во сне…
– Ой, мама, – своим всегдашним тоном ответила ее дочь. – Ты вечно с этими снами! Ты можешь меня оставить в покое хотя бы ночью! Три часа утра, между прочим!
И про себя она подумала, что бы было с матерью, если бы она проснулась на десять минут раньше…
А где-то на другом конце города женщина выплюнула горсть таблеток и тщательно прополоскала горло.
А потом она пошла в детскую, где спали ее довольно большие дети, десяти и двенадцати лет, и поправила на них сбившиеся одеяла.
А потом опустилась на колени и начала просить прощения.
- Предыдущая
- 3/3
