За две монетки (СИ) - Дубинин Антон - Страница 18

Джампаоло или Лоренцо, подумал в отчаянии брат магистр. Ни за что не надо спрашивать, кто был этот добрый и премудрый исповедник. Вот спасибо, братец, удружили. Интересно, Джампаоло или Лоренцо, вы хоть знали, кому удружили, — или это был подарочек абстрактному брату, Марко не называл имен? Хоть бы у него хватило ума не называть, в припадке самобичевания заодно не угодить и по мне! Тайна исповеди свята, но что знаешь, то не забудешь усилием воли, а мне с этими братьями жить в одном монастыре. Как и с этим бедным идиотом, впрочем. Час от часу не легче.

— А с какой целью вам… сказал это сделать исповедник? Чего вы от меня-то ожидали?

— Сказал… еще и если паломничество не поможет… попросить помощи.

— Паломничество? — Гильермо был почти счастлив сменить тему, чтобы не выяснять, какого рода помощи Марко ожидает от него. Ситуация медленно переходила из области мерзкого психологического романа в комедию дель арте. Какая, к черту, помощь? Вытереть ему слезы вышитым платком? Дать ему по голове? Уложить его на пол прямо тут под столом и в медицинских целях отыметь по-содомски? Поможет ему это? Отличная идея, лучше не придумаешь. Вполне куртуазная история: «Дама, я пришел за наградой, могущей спасти меня от смерти!» Дочитался, Гийомет. Доигрался. Теперь попробуй только сблевать.

— Да, дал мне епитимью на каникулах собраться в паломничество… Лучше всего пешком, хотя бы из-под Терни или Витербо, чтобы километров сто пройти, пеший путь помогает… В Рим пойти.

— К Святому Петру или по доминиканским местам? — по инерции спросил Гильермо, спасибо хоть, больше не красный — желто-бледный от злости, в том числе и на себя самого. Пожалуй, на Марко в этой унизительной неразберихе он злился меньше, чем на кого бы то ни было.

— Нет, не к Петру… Отец Джампаоло сказал (ах, все-таки дорогой Джампаоло! Напрасно парень проговорился), там в Санта-Мария деи Монти мощи такого святого… Его мало кто знает, Бенедетто Джузеппе Лабра… Пилигрима. Тоже пешком везде ходил. Он помогает в… совсем безнадежных ситуациях, когда уж и не знаешь, к кому…

Гильермо надеялся только, что вместе с ним не вздрогнула вся комната.

Нет, откуда ему знать, Бенедетто и Бенедетто. В одном только Доминиканском Ордене три блаженных Бенедикта. Монашеское имя Гильермо мог, по идее, принять вслед за любым из них. Не говоря уж об отце монашества. И Джампаоло тоже не знает, не может знать… только в Сиене знали некоторые, и вот еще Винченцо. Это просто…

Это просто fatalitй. Ее штучки. Залезть в самое тайное, проникнуть в самое глубокое, и там…

— Отец Гильермо? Вы здеся? — в комнату сунулся длинный нос кого-то из братьев-первокурсников. А, этот пьемонтец с его деревенским выговором, когда ж они научатся стучаться?

— Что за «здеся»! Говорите грамотно, брат, вы будущий богослов! — насмешливое восклицание — его вариант рявканья — сорвалось с губ непроизвольно, опередив ответ. — Я занят, у меня важный разговор, я многократно просил не входить в кабинет без стука!

Изгнанный пьемонтец исчез, со страху шумно прихлопнув дверь. Марко не отрывал глаз от пола, теперь старательно считая трещинки в покрытии.

На самом деле отец Джампаоло сказал — в худшем случае вас ожидает немного унижения, а это никогда не вредило спасению. В лучшем вы встретите понимание, и поверьте, эта болезнь лучше всего лечится настоящей дружбой и сочувствием. На крик Марко — «Так что же мне теперь делать?!» — бывший приор засмеялся, накрывая его яростную руку своей, артритичной и синей от проступивших жил. «Знаете, брат, старый анекдот: упали два человека в глубокую яму. Один сидит спокойно, другой бегает по яме и кричит: что же теперь делать? Первый ему говорит: надо же, какой ты трудолюбивый! Тебе и в яме обязательно что-нибудь делать!»

Марко бледно улыбнулся. После того как плакал на исповеди, размазывая слезы рукавом и скапулиром, ничего уже не страшно.

А если серьезно, мальчик мой, по-отечески сказал Джампаоло, поглаживая его руку. Ладонь у него была по-стариковски холодная, скорее неприятная, но Марко был рад и такому дружескому прикосновению и не отнимал руки. Так вот, если серьезно. В первую очередь вам надо сесть и успокоиться. В тишине посмотреть на Крест, на который заводит любовь — вон он, видите, над алтарем? Никуда не девался, стоит, хотя мир колеблется, и мы вместе с ним.[6] Хорошенько промолите ситуацию, прежде чем предпринять что бы то ни было, даже исполнение моих советов и данной епитимии. Не мучайте так себя. Тот, кого вы полюбили, тоже человек, благой и несовершенный, как и вы сами. Сейчас вы этого не видите, он для вас, должно быть, нечто среднее между палачом и Господом Богом; однако и то, и другое — неправда. Это подмена, Марко. То же, что истинно в вашем чувстве — не вышедшая из-под контроля чувственность, а осознание единственности этого брата, его избранности для спасения. Возможно, Господь схожим образом любит каждого из нас. Возможно, Его любовь — не только отеческая или братская, но куда более всепоглощающая, о ней говорится в Песни Песней, и перед этой любовью святой Иоанн Креста именовал себя невестой. Не давайте нечистому вас использовать. Я не знаю, кто этот брат, о котором вы говорите, и не хочу спрашивать; однако попробуйте попросить у него помощи. Надеюсь, у него хватит для этого мудрости и милосердия. Чем раньше вы начнете видеть в нем человека, тем скорее избавитесь от недолжных чувств. Возможно, вам стоило бы реже видеться; но есть вероятность, что, потеряв его из виду, вы полностью замените его настоящего — образом, который будет куда опаснее в том числе и для вашего целомудрия. Поговорите с ним. Я знаю, что даю вам опасный совет, однако в новициате меня хорошо научили подозревать доброе о своих братьях… так что я не разучился до сих пор. Кроме того, открою вам тайну, подарок тому, кто только в этом году принес вечные обеты, от того, кто уже завершает свою монашескую жизнь после сорока лет таковой. Подобные шутки нашей чувственности — вещь вполне обычная, о ней знал еще святой Антоний Великий, на всякий случай запрещавший братьям спать под одним одеялом. Это случилось с вами не потому, что вы, упаси Господи, извращенец. Просто потому, что вы — человек, грешник, а эта часть нашей природы, как говорил Августин, наиболее подверглась последствиям грехопадения. Вам нужно не бежать от нее в ужасе, но изучить ее и научиться жить с ней, не давая ей власти над собой и своими настоящими чувствами… Чувствами, которые мы должны не убивать, но освящать. Вот и Томас Мертон о том же пишет, а уж он-то хорошо знал этот вопрос, не хуже Августина.

…Такие, и еще многие иные слова говорил добрый Джампаоло, совершенно не предвидевший, что брат Гильермо Пальма, встретив его вечером в трапезной, будет про себя считать до десяти, чтобы одолеть приступ ярости. А на другом конце стола брат Марко Кортезе, не поднимая глаз от салата, почти не услышит слов чтеца по причине того же жгучего чувства.

Впрочем, чтения не слышал и Гильермо. С каждым проглоченным куском его горло словно бы сужалось. Он хорошо знал, хотя и подзабыл с детства, что такое унижение; и орудием унижения более всего не хотел являться. Крайне чувствительный к эмоциям других, он кожей чувствовал, как у той стены бьется очажок боли; когда же Марко случайно толкнул бокал и разлил вино, притом еще и уронив вилку и рассыпав оливки, Гильермо мучительно покраснел за него, не зная, куда девать себя. Брат-дежурный безмолвно прибрал за неряхой. Жаль, страстно думал Гильермо, проглатывая такой неожиданно жесткий, несъедобный хлеб. Только недавно прижился во Флоренции. Уже считал этот монастырь своим. Придется уезжать. Завтра же поговорить с приором, потом звонить в Сиену. Увы, до окончания экзаменов не уехать — не отпустят. Можно в Сиену, можно попробовать в Рим. Только бы решить все это на уровне провинции. Еще ведь и провинциала придется просить. Плохо, что провинциал сейчас этот Джузеппе, был бы по-прежнему Доменико — он бы не расспрашивал много… Нужно еще придумать, что им всем сказать.