Южане куртуазнее северян (СИ) - Дубинин Антон - Страница 22

— «Lucifer occubuit», — отдуваясь, возгласил непобедимый Аймерик, опрокидывая очередного врага, вооруженного камнем. — Закатился светоносец, а нам, братья, неплохо бы… уф… отступить!..

— Мы не отступаем, а наступаем назад, — поправил Гвидно, слизывая кровь с разбитой губы. — Кроме того, и справа враги… И слева… Ура! Теперь-то они от нас не уйдут!

Кретьен радостно приложил очередного врага по голове бутылью из-под водички, получил от него изрядный пинок в бок и изготовился — по команде, пришедшей с бочки — к отступлению, по дороге примериваясь и пиная под коленку любителя мудрости, желавшего сзади долбануть Ростана по голове.

Они все-таки отбились, тем более что среди дискутировавших на площади у Аймерика нашлось немало союзников. Особенно удивил один невысокий коренастый юноша с сильным каталонским акцентом, который полдороги до кабака бежал с Аймериком рядом, потирая подбитый глаз, и высказывал ему свое восхищение в небывало цветистых выражениях. Кажется, он хотел у Аймерика учиться; объяснение, что тот вовсе не собирается преподавать, его почему-то не остановило. «Вы настоящий праведник, сир, просто цвет католической церкви, — не унимался тот, пожимая и пожимая руку своему кумиру. — Если бы все наши магистеры, да и прелаты, да и монахи придерживались подобных мнений, царство Божие на земле уже давно наступило бы!»

Аймерик, похоже, не радовался столь пылкому поклоннику; по крайней мере, морщился от комплиментов он так, будто у него зубы болели. Но сам тот факт, что диспут окончился дракой, обозначал некую славу и успех, и хотя главный виновник успеха был так вымотан, что не хотел идти никуда — только домой, спать — четверо его друзей, гордясь не менее, чем гордились бы за себя самих, отправились на ночь праздновать Гавейновы успехи в кабак. Аймерика провожали до дома всей компанией; он только неосмысленно улыбался и обнимал всех за плечи — голос герой дня себе посадил надолго. Настырный Ростан, у которого только-только начали складываться отношения с его скорнячной девицею, все не отставал с вопросом — в самом ли деле друг так думает или просто проверял свои диалектические таланты? Аймерик несколько раз — «Правда, правда» — серьезно кивнул и скрылся наконец в доме, оставив друзей обсуждать его пристрастия и аскетические воззрения между собою самими.

К Кретьену в эти осенние мокрые дни тоже явилась настоящая слава. Слава пришла в его дом в образе Годфруа, объявившегося, как всегда, откуда ни возьмись; на этот раз нищий школяр выглядел весьма неплохо, с округлившимися щеками, довольный, чуть хмельной, а на плечах его красовался очень хороший плащ — зеленый, шерстяной, подбитый нежным белым мехом.

— Это на самом деле твое, — признался он стыдливо, стряхивая мокроватый плащ с плеч — на Кретьенову постель. — И вот это — тоже твое. Я сколько-то позаимствовал за труды праведные… Но для дворянина долг чести — превыше всего.

«Это» оказалось кожаным кошельком, в котором плотненько позвякивало серебро. Годфруа пришел с юга — через Бурбон и Орлеан аж из самого Вентадорна! И вернулся он со славою — положенные на музыку кусочки из Кретьенова «Клижеса» изрядно пополнили его кошелек, а кроме того, он продал сеньорской чете оба отличных списка с Кретьеновых романов, поимевших неожиданно громадный успех; плащ же был призом за победу в поэтическом прении — темою оного оказался вопрос супружеской верности и измены, и девица Фенисса спасла положение, принесла Годфруа победу и все всем подробно объяснила. Помимо того, Годфруа получил новый источник вдохновения: им стал не кто нибудь, а сама несравненная виконтесса Вентадорна. То, что эта дама старше его лет на двадцать, что она замужем за виконтом Эблесом, а кроме того, уже воспета и прославлена по всему Югу такой знаменитостью, как Бернар де Вентадорн, его не остановило. Шампанский дворянин уже успел сложить в честь своей высокой любви несколько песен и раз сорок за день успел упрекнуть Кретьена в том, что ему неведома истинная страсть.

— Настоящая любовь, она всегда безответна, — авторитетно заявил голиард, заваливаясь на чужую кровать. Но на вопрос, не оставит ли он теперь своих бесчисленных любовных похождений, Годфруа только изумленно замахал густыми ресницами: это же совсем другое, неужели ты не понимаешь? То — высокая любовь, от нее и не надо ничего, она как звезда в окошке, а это — просто жизнь, ну не монах же я, в конце-то концов… Пожалуй, подумалось Кретьену, этот пылкий влюбленный даже испугался бы, возьми да и ответь ему виконтесса взаимностью! Нет, для взаимности у Годфруа были равные ему, а донна — она не для того, донна — это недостижимое…

Плаща Кретьен у земляка отнимать не стал: тот, по всему видно, прикипел к нему душою — а сам поэт зеленого цвета в одежде не любил. Если бы плащ синим или голубым оказался — он бы еще подумал; а так сразу сказал Годфруа, что на самом деле это его победа, стало быть, и приз пусть забирает себе без зазрения совести. Тот не стал долго отпираться, быстренько поблагодарил и вновь накинул добычу на плечи, чтобы бежать за вином — встречу надлежало отметить…

А вот деньги поделили пополам. Это оказались тулузские солиды, но знакомый Кретьенов меняла сделал все честно и без обмана, и поэт в кои-то веки оказался при деньгах — деньгах, заработанных, как это ни смешно прозвучит, поэзией! При такой жизни можно было даже на время забросить скрипторство (натянув нос настырному чертенку Титивиллусу, в обязанности коего входило, по свидетельству монахов Шарлеманевских времен, дразнить переписчиков) — и заняться, наконец, тем, что по душе. А по душе Кретьену было сейчас только одно — его уже давно мучила, скребясь изнутри, новая история, сложившаяся из Гвидновых рассказов и собственных придумок перед сном, когда, толкая тяжелое мельничное колесо засыпания, школяр уплывал вовнутрь себя самого, в свои истории, в Камелот… Хорошее средство, чтобы заснуть, но и что-то неизмеримо большее.

Правда, в Кретьеновом франкском Камелоте, сильно отличавшемся от Гвиднова, валлийского, кое-что совсем изменилось. Начиная, как всегда, от имени рыцаря — ну не выносил тонкий Кретьенов слух этих кельтских наворотов, ну не могут нормального, хорошего человека звать так, что язык сломаешь произнести, что-то вроде «Овуайен», или еще похуже… Нет, в Кретьеновой Бретани его звали Ивэйн, и это опять был он сам — ну что ж поделаешь, наверно, так оно и будет всегда со всеми романами… И медведь из истории тоже куда-то девался — он превратился во льва, прекрасного золотогривого зверя, к которому поэт давным-давно питал какую-то слабость; а великаны, с которыми сражался герой, в новой истории стали чертями. Пожалуй, изо всех героев этот оказался все-таки более всех Кретьеном — то ли из-за дружбы с Гавейном, в котором ясно просвечивали серые волосы и здоровенные кулаки Аймерика, то ли из-за совсем Кретьеновских метаний и рассуждений о чести, любви и самоубийстве, то ли из-за того, что получался он менее всех прежних alter ego демонстративным и героичным — если б не лев, парень на протяжении имел истории столько превосходных шансов помереть!.. Как бы то ни было, история про рыцаря со львом, которой предстояло стать самой знаменитой и читаемой из рыцарских романов, продвигалась быстро, и почти сразу — начисто: никогда еще парижскому школяру не писалось так легко!

Годфруа, неизменно заботившийся о своих друзьях, умудрился устроить Кретьену большую неприятность. Неизменно скорбя о монашеской, нездоровой жизни приятеля («Ну и зачем себя истязать? Ты же школяр, а не святой какой-нибудь… Может, ты просто девушек стесняешься? Так сказал бы мне, я тебя мигом познакомлю с кем-нибудь…») однажды голиард привел Кретьену в дом самую настоящую девку.

Особа эта оказалась небольшой, беловолосой и слегка пьяной. Она попросту обнаружилась у поэта в комнате, когда он ввечеру вернулся домой; а сопровождал ее не кто иной, как Годфруа собственной персоной. Кретьен, усталый как собака, желая двух вещей на свете — спать и писать «Йвэйна», как раз колебался, какой из двух страстей отдать предпочтение. Дома же его ожидала оргия, вернее, готовый материал для нее. Едва он ступил на свой собственный порог, как услышал хрипловатый комментарий незнакомым женским голосом: