Истоки тоталитаризма - Арендт Ханна - Страница 22

Успехи и неудачи двух австрийских антисемитских партий показывают, что социальные конфликты не имели большого значения с точки зрения основных проблем эпохи. Завоевание голосов низшего среднего класса было явлением преходящей важности в сопоставлении с делом мобилизации всех оппонентов правительства. Действительно, опорой движения Шёнерера были те немецкоязычные провинции, где вообще не было еврейского населения, где никогда не существовало конкуренции с евреями или ненависти к еврейским банкирам. Сохранение пангерманистского движения с его яростным антисемитизмом в этих провинциях тогда, когда ослабли его позиции в городских центрах, было связано просто с тем обстоятельством, что эти провинции никогда не достигали такого уровня всеобщего процветания в предвоенный период, какой примирял городское население с правительством.

Полное отсутствие лояльности к своей стране и к ее правительству, которую пангерманисты заменили на открытую лояльность к бисмарковскому рейху, а также следовавшее отсюда представление о национальности как о чем-то независимом от государства и территории, привели группу Шёнерера к подлинно империалистической идеологии, в которой заключается разгадка временной слабости этой группы и ее конечной силы. Здесь же следует искать причину того, почему пангерманистская партия в Германии (Alldeutschen), никогда не преступавшая границ ординарного шовинизма, проявляла высшую степень подозрительности в отношении своих австрийских братьев-германистов и не желала принять протянутую ими руку. Австрийское движение стремилось к чему-то большему, чем просто получение власти в качестве партии, чему-то большему, чем обладание государственной машиной. Оно жаждало такого революционного переустройства Центральной Европы, при котором немцы Австрии, вместе и при поддержке со стороны немцев Германии, станут правящим народом, при котором все другие народы региона окажутся в том же состоянии полурабства, в каком были славянские нации в Австрии. В силу такой близости к империализму, а также фундаментальных изменений, привнесенных им в понятие национальности, придется отложить обсуждение австрийского пангерманистского движения. Оно уже не является, по крайней мере по своим последствиям, принадлежащим XIX в. просто подготовительным движением, оно, более чем какая-либо другая разновидность антисемитизма, относится к кругу событий нашего столетия.

Прямо противоположным образом обстоит дело с французским антисемитизмом. История Дрейфуса выявляет все прочие элементы антисемитизма XIX столетия в их сугубо идеологическом и политическом аспектах. Это кульминация антисемитизма, выраставшего из специфических условий национального государства. В то же время острота его формы предвосхищала будущее, так что главные действующие лица как бы осуществляют грандиозную генеральную репетицию того представления, которое пришлось отложить более чем на три десятилетия. Указанное дело воплотило в себе все факторы, явные и подспудные, политические и социальные, что выдвинули «еврейский вопрос» на столь заметное место в XIX в. Преждевременная вспышка этого дела удержала его вместе с тем в рамках типичной для XIX столетия идеологии, которая хотя и пережила все французские правительства и политические кризисы, но не годилась в полной мере для политических условий XX в. Когда после поражения 1940 г. французский антисемитизм получил свой высший шанс при правительстве Виши, он носил уже совершенно устаревший и с точки зрения масштабных целей довольно бесполезный характер, на что постоянно указывали немецкие нацистские авторы.[83] Он не оказал какого-либо влияния на формирование нацизма, и если и имел какое-то значение, то скорее сам по себе, чем как активный исторический фактор наступившей в конечном счете катастрофы.

Основная причина такой благотворной ограниченности заключалась в том, что антисемитские партии Франции, столь безудержно активные на внутренней сцене, не имели наднациональных притязаний. В конце концов, они были частью наиболее старого и наиболее развитого национального государства Европы. Никто из антисемитов не предпринимал всерьез попытки организовать «партию над всеми партиями» или захватить государство как партия в каких-либо целях, расходящихся с интересами партии. Несколько попыток coups d'etat, которые могли быть порождены союзом между антисемитами и высшими армейскими офицерами, были до смешного неадекватными и прозрачными по замыслу.[84] В 1898 г. 19 членов парламента были избраны благодаря антисемитским кампаниям, однако то была вершина, которую больше никогда не удавалось достичь и падение с которой было стремительным.

В то же время это был самый ранний случай успеха антисемитизма как катализатора всех иных политических процессов. Данное обстоятельство можно увязать с отсутствием авторитета у Третьей республики, победившей очень незначительным большинством голосов. В глазах масс государство утратило свой престиж вместе с монархией, и нападки на государство уже не воспринимались как святотатство. Ранняя вспышка насилия во Франции являет удивительное сходство с подобным возбуждением в Австрийской и Германской республиках после первой мировой войны. Нацистская диктатура столь часто увязывалась с так называемым поклонением государству, что даже историки в какой-то мере предали забвению тот трюизм, что нацисты воспользовались полным крушением поклонения государству, которое по природе своей связано с поклонением князю, восседающему на троне благодаря милости Бога, и которое крайне редко встречается в республике. Во Франции еще за 50 лет до того, как в центральноевропейских странах было повсеместно утрачено почтение к государству, поклонение государству испытало много потрясений. Здесь нападать совокупно на евреев и государство было гораздо легче, чем в Центральной Европе, где на евреев нападали для того, чтобы подвергнуть нападкам правительство.

Кроме того, французский антисемитизм настолько же старше своих европейских двойников, насколько старше эмансипация евреев во Франции, восходящая к концу XVIII столетия. Представители эпохи Просвещения, подготавливавшие Французскую революцию, презирали евреев и полагали такое отношение естественным делом. Они видели в евреях пережитки «темных веков», а также ненавидели их как финансовых агентов аристократии. Единственными открытыми друзьями евреев во Франции были консервативные писатели, которые осуждали антиеврейские настроения как «одно из излюбленных занятий XVIII в.».[85] Для какого-нибудь более либерального или радикального автора стало почти традиционным предупреждать о том, что евреи — это варвары, которые по-прежнему живут при патриархальной форме правления и не признают никакого другого состояния.[86] Во время Французской революции и после нее французское духовенство и французские аристократы присоединили свои голоса к общему антиеврейскому хору, хотя и по другим, более материальным причинам. Они обвинили революционное правительство в организации распродажи церковной собственности для того, чтобы оплачивать «евреев и торговцев, которым задолжало правительство».[87] Эти старые аргументы, каким-то образом сохранявшиеся в ходе бесконечной борьбы между церковью и государством во Франции, поддерживали насилие и озлобление, возникшие вследствие действия в конце столетия иных и более современных сил.

Главным образом из-за сильной клерикальной поддержки антисемитизма французское социалистическое движение приняло наконец решение выступить против антисемитской пропаганды в Истории Дрейфуса. До того времени левые движения во Франции XIX столетия выражали отчетливую антипатию в отношении евреев. Они просто следовали традиции просветительства XVIII в., которое было источником французского либерализма и радикализма, и рассматривали антиеврейские установки как составную часть антиклерикализма. Такие настроения левых подкреплялись в первую очередь тем фактом, что эльзасские евреи продолжали жить посредством одалживания денег крестьянам. Эта практика в свое время подтолкнула Наполеона к принятию декрета 1808 г. После того как условия в Эльзасе изменились, левый антисемитизм нашел новый источник силы в связи с финансовой политикой дома Ротшильдов, игравшего заметную роль в деле финансирования Бурбонов, поддерживавшего тесные связи с Луи Филиппом и процветавшего при Наполеоне III. За этими очевидными и довольно поверхностными побудительными мотивами лежала более глубокая причина, имевшая решающее значение для всей структуры специфически французской разновидности радикализма и почти приведшая к тому, чтобы все французское левое движение обратилось против евреев. Позиции банкиров в экономике Франции были значительно сильнее, чем в других странах, а промышленное развитие Франции после кратковременного подъема в период правления Наполеона III заметно отставало от развития других стран, так что докапиталистические социалистические тенденции продолжали быть весьма существенными. Низшие средние классы, проникшиеся в Германии и в Австрии антисемитизмом только в 70-е и 80-е годы, когда они уже отчаялись настолько, что их можно было использовать как в консервативных политических целях, так и в целях новой политики, направленной на мобилизацию толпы, — эти самые классы во Франции были подвержены антисемитизму еще примерно за 50 лет до этого, когда с помощью рабочего класса они привели революцию 1848 г. к кратковременной победе. В 40-е годы, когда Туссеналь опубликовал свое произведение «Les Juifs, Rois de l'Epoque», наиболее важную книгу из буквально потока памфлетов, направленных против Ротшильдов, оно было с энтузиазмом встречено всей левой прессой, бывшей в то время органом революционных низших средних классов. Их чувства, как они были выражены Туссеналем, немногим отличались — хотя были хуже оформлены и менее разработаны — от чувств молодого Маркса, а нападки Туссеналя на Ротшильдов являются всего лишь менее талантливой, но более разработанной вариацией писем из Парижа, которые Берне написал за 15 лет до этого.[88] Эти евреи также ошибочно считали банкира-еврея центральной фигурой в капиталистической системе. И данное заблуждение оказывало определенное влияние на муниципальную и низшую правительственную бюрократию во Франции вплоть до наших дней.[89]