Вождь окасов - Эмар Густав - Страница 29

• Предыдущая
• 29/125
• Следующая

Пир еще долго продолжался после их ухода.

Однако нам пора возвратиться к дону Грегорио Перальта, на ферму которого была отвезена донна Розарио после своего чудесного избавления. В первые дни после отъезда французов не случилось ничего особенного. Донна Розарио обыкновенно запиралась в своей спальне и оставалась почти постоянно одна. Молодая девушка, как все уязвленные души, старалась забыть действительность и предавалась мечтаниям, желая соединить и сохранить благоговейно в глубине сердца то счастливое воспоминание, которое иногда позлащало солнечным лучом ее печальную участь.

Дон Тадео, занятый политикой, виделся с молодой девушкой очень редко и очень непродолжительно. Перед ним донна Розарио старалась казаться веселой, но страдала еще более от необходимости скрывать в глубине сердца свое несчастье. Иногда она выходила в сад, задумчиво останавливалась в боскете, где происходила ее встреча с Луи, и по целым часам думала о том, кого она любила и кого сама принуждена была удалить от себя навсегда.

Эта прелестная девушка, кроткая, невинная, столь достойная любви, была осуждена неумолимым роком вести постоянно жизнь одинокую и страдальческую; она не имела ни одного родственника, ни одного друга, которому могла бы вверить тайну своей горести. Ей было едва шестнадцать лет, а уже душа ее была разбита: цвет лица ее увядал, большие голубые глаза, полные слез, все чаще устремлялись к небу, как к единственному прибежищу, остававшемуся у нее; казалось, она была соединена с землею самой тонкой нитью, которая могла разорваться при малейшем усилии.

История этой молодой девушки была очень странна. Никогда она не знала своих родителей; она не сохранила ни малейшего воспоминания ни о поцелуях матери, ни о нежных ласках юности. Она всегда была одна и жила в семье чужой и равнодушной. Наивные радости детства были ей чужды. Она знала только скуку и печаль, была лишена всяких дружеских связей юных лет, которые незаметно приготовляют душу к сладостным излияниям, вызывают смех сквозь слезы и утешают поцелуем.

Дон Тадео был ее единственным другом; никогда он не оставлял ее, с величайшей заботливостью пекся о ее материальном благосостоянии, улыбался ей, всегда говорил с ней ласково; но дон Тадео был человек слишком серьезный, чтобы понять тысячи мелочных забот, которых требует воспитание молодых девушек. Донна Розарио испытывала к нему только глубокую, почтительную дружбу, отдаляющую всякие наивные признания, которые в ранней молодости девушка осмеливается делать матери или подруге одного с нею возраста.

Посещения дона Тадео были окружены непонятной тайной. Иногда, без всякой видимой причины, он вдруг заставлял молодую девушку бросать людей, которым поручил ее, увозил ее с собою, заставив переменить имя, и принуждал к продолжительным путешествиям – таким образом ездила она во Францию, потом вдруг он привозил ее опять в Чили и переезжал с нею из одного города в другой, никогда не объясняя, по каким причинам несчастная должна была вести такую странствующую жизнь. Привыкшая полагаться только на себя с самого раннего детства, эта молодая девушка, столь слабая и деликатная по наружности, была одарена энергией и твердостью характера, которых сама в себе и не подозревала, но которые, без ее ведома, поддерживали ее и должны были во время опасности оказать ей большую услугу.

Часто донна Розарио, побуждаемая инстинктом любопытства, столь свойственного ее возрасту, старалась искусными вопросами уловить какой-нибудь луч света, который мог бы служить ей путеводной нитью в мрачном лабиринте, окружавшем ее; но все было бесполезно, дон Тадео оставался нем. Только однажды, он долго смотрел на нее с грустью, потом прижал ее к груди и сказал прерывающимся голосом:

– Бедное дитя! Я сумею защитить тебя от твоих врагов.

Кто могли быть эти страшные враги? Зачем преследовали они невинного, простодушного ребенка, незнакомого со светом и никогда никому не вредившего?

Эти вопросы донна Розарио задавала себе беспрестанно, но они всегда оставались без ответа.

В один вечер, когда печальная и задумчивая как всегда, она лежала в кресле в своей спальне, перелистывая книгу, которую не читала, дон Тадео пришел к ней, по обыкновению поцеловал ее в лоб, стал напротив нее и, посмотрев на нее с грустью, кротко сказал:

– Мне надо поговорить с вами, Розарио.

– Я слушаю вас, друг мой, – отвечала она, стараясь улыбнуться.

Но прежде чем мы приведем этот разговор, мы должны дать читателям некоторые необходимые объяснения.

Подобно всем другим странам Южной Америки, Чили долго находившийся под испанским игом, получил независимость скорее по слабости своих прежних властителей, нежели своими собственными силами. Мы говорили в прежнем нашем рассказе[3], что южные американцы не сохранили ни одной из добродетелей своих предков; зато они обладают всеми их пороками. Лишенные самых первых начал образования, без которого невозможно не только исполнить, но даже замыслить что-нибудь великое, чилийская нация, став свободною, естественным образом сделалась игрушкою интриганов, которые прикрывали лозунгами патриотизма необузданное честолюбие; напрасно она боролась; врожденная беспечность ее жителей и легкомыслие их характера были непреодолимым препятствием для всякого истинного улучшения.

В то время, в которое происходила наша история, Чилийская республика страдала под игом генерала Бустаменте. Этот человек, не довольствуясь тем, что был ее министром, мечтал сделаться протектором. Осуществление этой идеи не было невозможно. По своему географическому положению, Чили почти независим от тех беспокойных соседей, которые в государствах Старого Света наблюдают за всеми поступками других наций, готовые произнести свое veto тотчас, как только что-нибудь угрожает их интересам.

С одной стороны Чили отделен от Верхнего Перу обширной пустыней Амакама, почти непроходимой, так что одна Боливия могла отважиться на несколько робких замечаний, но Бустаменте намеревался включить эту республику в свою новую конфедерацию; с другой стороны огромные пустыни и Кордильерские горы отделяли его от Буэнос-Айреса, который не имел ни воли, ни силы противиться честолюбивым планам генерала. Только один народ мог вести с ним жестокую войну: ароканы. Эта маленькая неукротимая нация, земля которой вошла, так сказать, железным углом в самую середину Чили, сильно тревожила Бустаменте. Он решился вести переговоры с токи ароканским, намереваясь, если планы его удадутся, соединить все свои силы, чтобы завоевать этот край, который выстоял в борьбе с испанскими завоевателями. Словом, Бустаменте мечтал создать в Южной Америке, объединив Чили, Ароканию и Боливию. К несчастью для Бустаменте, в нем не было качеств великого человека. Он был просто солдат, выскочка, несведущий, жестокий и слишком самоуверенный.

Когда Америка затеяла войну с Англией, образовались многочисленные тайные общества. Самым могущественным из них было общество Мрачных Сердец. Люди, стоявшие во главе его, были люди умные, образованные, по большей части воспитанные в Европе. После провозглашения чилийской независимости тайные общества, не имея более цели, исчезли. Осталось только одно: общество Мрачных Сердец. Оно хотело образовать народ, сделать его достойным занять место между народами цивилизованными и в особенности освободить его от притеснений честолюбцев. Эту обязанность общество Мрачных Сердец выполняло неукоснительно.

Выздоровление Бустаменте опечалило Мрачные Сердца, но дон Тадео, распространивший повсюду известие о том, каким чудом пережил он свою казнь, и снова став во главе их, возвратил им если не мужество, которое им не изменяло, то надежду.

Как ни искусны были проделки, которые употреблял Бустаменте для того, чтобы прикрыть свои планы, Мрачные Сердца, повсюду имевшие приверженцев, угадали его намерения. Они старательно наблюдали за всеми его поступками, предвидя, что близка та минута, в которую враг их сбросит с себя личину.

• Предыдущая
• 29/125
• Следующая