Текучая Вода - Эмар Густав - Страница 37

• Предыдущая
• 37/71
• Следующая

— Пусть мой брат слушает. Он был два дня и две ночи тому назад атакован краснокожими.

— Действительно, вождь. Было бы странно, если бы ты находился среди индейцев, напавших на нас.

— Текучая Вода был там, но он не знал о присутствии моего брата. Он видел только Vorris.

— Твои слова кажутся мне правдивыми. Однако, Белый Ворон приходил в мой лагерь, и я имел с ним довольно длинный разговор.

— Слова моего брата — истина, но в это время нападение уже было неизбежным.

— Тогда мне нечего говорить, все к лучшему: война имеет свои законы. Однако, слушай, вождь, твои слова навели меня на размышления.

— А! — сказал с горечью индеец. — Бледнолицый изменил теперь свои намерения?

— Не совсем, вождь. Однако, признаюсь откровенно, что после этих слов я несколько колеблюсь вмешиваться в твою судьбу.

— Что за дело бледнолицым до жизни индейца? Это не человек!

— Ты меня оскорбляешь, вождь. Но я знаю, что несчастье делает людей несправедливыми и прощаю тебя.

— Мой брат великодушен! — сказал с иронией индеец.

— Более, чем ты полагаешь. Если тебе угодно выслушать меня, не прерывая, ты убедишься в этом.

— Пусть мой брат говорит, мои уши открыты.

— Повторяю, что по некоторым причинам я предпочитаю остаться здесь, но, несмотря на это, я дам тебе средство бежать.

— Хорошо! А какое это средство?

Канадец вынул нож из-за пояса.

— Вскоре, — продолжал он, — тюремщик или какой-нибудь человек принесет нам есть, так как я не думаю, чтобы нас хотели уморить с голоду. Возьми этот нож. Заметь, кстати, что оружие чрезвычайно драгоценно для пленника и что я лишаю его себя в твою пользу. Когда человек, о котором я говорил, появится, ты увидишь, что надо делать. Постарайся только его не убивать. Никогда не следует убивать бесполезно, даже врага.

Индеец схватил нож, брошенный ему канадцем, потряс им над головой с радостным диким смехом и осторожно засунул его за пояс.

— Благодарю, бледнолицый, — сказал он тоном глубокой благодарности. — Ты сделал для меня больше, чем я ожидал от человека твоего цвета кожи. Я тебе буду обязан избавлением от смерти, свободой и исполнением мщения, которое я вынашиваю уже так давно. Моя жизнь принадлежит тебе, ты всегда ее господин. Помни, что ты брат индейцев команчей. Краснокожие никогда не прощают обид и всегда помнят благодеяния. Теперь я убежден, что ты не Vorris. Да покровительствует тебе Ваконда, и да будет он к тебе всегда милостив! Ты заставил мое сердце забиться счастьем, которого уже много лет оно не испытывало.

Произнеся эти слова со всей напыщенностью, свойственной его племени, индейский вождь присел на корточках против двери и с нетерпением стал ждать появления тюремщика.

Канадец в душе забавлялся выходкой, которую он намеревался сыграть с испанцами. По его мнению, то, что он хотел сделать, не противоречило понятию чести. Он не имел никакого желания помогать людям, которые, на его взгляд, не уважали человеческих прав и, пригрозив повесить, бросили его, как собаку, в зловонную тюрьму. Кроме того, он испытывал к индейцам невольную жалость как человек сильный — к стоящему ниже его с духовной точки зрения. А потом, разве индеец не пленник? Он глядел на него, как на союзника, и помогая его бегству, обеспечивал себе в будущем драгоценную поддержку на случай, если бы он попал, в свою очередь, в руки краснокожих.

Оба пленника продолжали хранить молчание: им более не о чем было говорить.

Так прошло несколько часов. Спокойный, холодный и неподвижный краснокожий, поджидающий прибытия тюремщика, как ягуар в лесах свою добычу, и охотник, равнодушный ко всему окружающему, старательно закутавшийся в свой плащ и наполовину спящий, прислонившись спиной к стене, застыли в своих позах.

Вероятно, человек, обязанный приносить пищу пленникам, в праздничной сумятице пропустил время, может быть — по забывчивости, может быть — по жестокой небрежности, так как солнце уже давно зашло, а о жителях тюрьмы никто и не думал.

— Черт возьми! — сказал, наконец, канадец с раздражением. — Неужели эти подлецы испанцы не дадут нам ужинать?! Я умираю с голода, carai! А ты, вождь, разве не чувствуешь жажды в пище, хотя бы то был кусок черствого хлеба?

— Краснокожие — не женщины-лакомки. Они умеют без жалоб переносить голод.

— Все это очень красиво, без сомнения, но я не индеец, и когда мне нечего положить на зубы, то, черт бы меня взял, если я не делаюсь свирепым!

— Тише! — произнес вдруг индеец, внимательно вслушиваясь. — Мой брат скоро утолит свой голод. Я слышу приближающиеся шаги.

Канадец замолчал. Он на минуту забыл свой голод, ожидая развития событий. Прошло еще довольно много времени, пока шум, уловленный чутким ухом дикаря, сделался слышимым для охотника.

Наконец он услышал звук шагов, становившихся все более явственными. Ключ повернулся в замке, засовы отодвинулись, дверь заскрипела на ржавых петлях, и вошел человек с фонарем в одной руке и корзинкой в другой.

В тот момент, когда этот индивидуум появился в проеме дверей, индеец бросился на него прыжком тигра, опрокинул и схватил за горло. Прежде чем бедняга, подвергшийся столь неожиданному нападению, мог крикнуть или защититься, его связали, заткнули рот и лишили возможности сделать малейшее движение.

Команч, перепрыгнув через его тело, выбежал в коридор и скрылся с необыкновенной живостью.

Все это произошло с такой быстротой, что охотнику показалось, что он ничего не видел.

Тюремщик оставался неподвижным, растянувшись во всю длину поперек двери, одной половиной тела в камере, другой — вне ее.

Когда индеец исчез, охотник встал и подошел к тюремщику.

— Черт возьми, что вы делаете там? — спросил он, наклоняясь над ним, медленно развязывая его путы и вынимая изо рта кляп, который вождь засунул с такой энергией, что почти задушил человека.

Когда тюремщик освободился и был поставлен худо ли, хорошо ли на ноги, он бросил кругом растерянный взгляд, вздохнул с усилием три или четыре раза и, испустив яростный крик, выбежал в коридор с криками и проклятиями, забыв даже запереть дверь тюрьмы.

— Ищи, — пробормотал насмешливо охотник. — Ты будешь очень ловок, если его поймаешь! Не знаю, что выйдет из всего этого, но генерал взбесится, а это главное.

И не думая следовать примеру индейского вождя, он поднял фонарь, не погасший еще, взял корзину, зашел в камеру, сел на землю, поставив фонарь перед собой, а корзину рядом, и начал с беззаботностью философа есть, ворча время от времени на скупость испанцев, приславших ему провизию в количестве, едва ли достаточном для утоления страшного голода.

Приятное занятие канадца было в самом разгаре, когда он вдруг услышал в коридоре страшный гам и шаги, смешанные с лязгом оружия.

Спустя несколько минут около двух десятков солдат и офицеров ворвались, как вихрь, в тюрьму. Тюремщик находился среди них, жестикулируя и крича больше, чем все остальные.

При виде охотника, мирно занятого едой, они остановились от изумления, так как были уверены, что он бежал.

Когда волнение и смятение немного улеглись, один из офицеров обратился к охотнику.

— Как! — спросил он. — Вы не ушли?

— Я? — сказал тот, поднимая с изумленным видом голову. — На что, когда я должен завтра освободиться?

— Вы помогли бегству своего товарища! — сказал тюремщик, показывая ему кулак.

— Вы идиот, друг мой. Этот человек не мог быть моим товарищем, так как это индеец! — сказал он с величайшим спокойствием.

Эти слова так отвечали мыслям присутствующих, которые в своей кастильской гордости не считали индейца за человека, что допрос на этом и кончился. К тому же, они никак не могли понять, как мог бы человек помогать бегству другого и сам не воспользоваться возможностью убежать?

Итак, вместо упреков испанцы извинились перед охотником и ушли, пораженные философией этого человека, который, имея возможность быть свободным, предпочел остаться в плену.

Когда дверь закрылась за ними, канадец залился гомерическим хохотом, а потом принял меры к тому, чтобы провести ночь как можно удобнее.

• Предыдущая
• 37/71
• Следующая