Сурикэ - Эмар Густав - Страница 5
- Предыдущая
- 5/99
- Следующая
Такова внешняя причина неспособности к колонизации, в которой, как принято говорить, сделали такие успехи испанцы и англичане; но ведь испанцы одним ударом лишились всех своих колоний, а англичане были позорно выгнаны из богатейших своих владений и держатся в остальных только посредством всевозможных уступок или посредством устрашения; нечего и говорить, что система эта скверна и рухнет при первом серьезном толчке.
Вследствие всего этого было довольно трудно найти честных и трудолюбивых людей, которые бы согласились переселиться в Америку.
Но правительство все-таки настояло на своем; за неимением людей честных оно принялось за плутов, начало отправлять в Америку игроков, публичных женщин, прокутившихся сынков из зажиточных семейств, банкротов, убийц, жуликов и пр. Всякий годился, потому что из отдельных лиц составлялась масса.
Так именно поступали в то время, к которому относится наш рассказ, т.е. в 1756 г., в несчастливое царствование Людовика XV, который сам себя прозвал «Возлюбленным».
В главных городах королевства, как-то: в Париже, Лионе, Руане, Марселе, Нанте, Гавре, Ла-Рошели были устроены так называемые «fours» (печи). Малощепетильные агенты этих «fours» посредством ложных обещаний, а отчасти угроз и даже насилия, завербовывали в эмиграцию бродяг обоего пола, всевозможных неудачников, которыми кишат грязные улицы густонаселенных центров. Затем эти агенты набивали ими как попало фургоны или даже сковывали их цепями, как преступников, и отправляли их по этапу, партиями человек в двести и более за раз, в разные порты Атлантического океана, откуда немедленно пересылали их в Америку, несмотря ни на какие слезы и мольбы.
Высадившись в Канаде, эти несчастные не знали за что взяться; они селились где и как могли. Единственная уступка, какая им давалась, состояла в полнейшей свободе выбирать себе местожительство; это было крупной ошибкой, которая сделалась впоследствии одной из причин утраты колоний.
Новые поселенцы, не желая селиться в городах, в то время очень немногочисленных, забирались как можно дальше в глубь страны. Охваченные воздухом свободы, который, по выражению отца Шорльвуа, они вдыхали полной грудью и почти что против воли, они, вступив на почву Новой Франции, разбивали свои плантации на значительном расстоянии, желая только одного: уединиться, жить отдельно подальше от своих соотечественников.
Результатом такой системы было то, что европейское население Канады, в последние годы нашего владычества там едва достигшее количества 82 000 душ, оказалось разбросанным на пространстве, в пять раз превышающем территорию Франции; на таком пространстве легко могли бы благоденствовать или, по крайней мере, очень сносно существовать 40 000 000 душ.
Отсюда постоянные опасности, которым подвергались жители, удаленные от больших центров, в стране, лишенной путей сообщения; отсюда беззащитность их от постоянных набегов ирокезов и англичан. Одна Нью-йоркская колония, недавно приобретенная у голландцев, заключала на сравнительно большом пространстве более 80 000 европейцев.
Ко всему этому, если не считать канадскую милицию, очень храброе войско, но с плохой дисциплиной, регулярная сила страны состояла из 28-ми рот береговой стражи, по 75 человек в роте, что на всю Канаду давало совершенно недостаточную цифру в 2100 человек; в последние годы это войско было увеличено на 5000 человек, взятых из разных полков, что составило 7000 человек для защиты территории, простирающейся от Гудзонова залива до Миссисипи, т.е. пространства, в пять раз превосходившего Европейскую Францию.
Однако с этими силами Канада в течение целого века боролась против Англии.
Милях в десяти-двенадцати от города Трех Рек существовала великолепная плантация, устроенная на барскую ногу и принадлежавшая одному французскому дворянину, предок которого был одним из первых колонистов Канады.
Эта обширная плантация имела почти вид деревни благодаря многочисленным хижинам, которые принадлежали охотникам и другим служащим на плантации и переходили от отца к сыну в течение многих лет. Обитатели этих хижин все были преданы владельцу плантации и считали себя как бы принадлежащими его семейству.
Эта плантация называлась «Бобровое поле», потому что была построена на том месте, где прежде был пруд с бобрами, теперь высохший.
Владелец плантации, граф Меренвиль, купил Бобровое поле у гуронов, заплатив за него всевозможными товарами: ножами, ножницами, плащами, ружьями, порохом, свинцом, зеркалами и пр., и пр., что на французские деньги составляло 1700 ливров. Это было задаром; купчая была засвидетельствована канадским правительством; новый собственник тотчас же вступил во владения и решительно принялся за дело с помощью работников, нанятых во Франции еще тогда, когда он только собирался ехать в Америку, чтобы там поселиться. Эти работники остались при хозяине, никто из них не захотел уехать от него; их дети были сравнительно богаты; каждый владел на правах полной собственности домом и при нем садом, что ограждало от нужды все грядущее потомство первых работников, приехавших со своим хозяином из Франции.
Бобровое поле стоило в 1756 году более 700 000 экю; г-н де Меренвиль считался если не самым богатым, то одним из самых богатых лиц в Канаде, потому что, кроме Бобрового поля, у него были еще две богатые плантации в Луизиане, по своей стоимости, по крайней мере, равные Бобровому полю.
Скажем теперь, кто был сам г-н де Меренвиль. Его фамилия была одна из самых аристократических в провинции Руэрг, он носил титул граф де Меренвиль-
Шалюс и был родственником семейства де Монкальм, с которым его семейство поддерживало тесные и дружеские отношения.
Теперешний граф де Меренвиль был свежий, прекрасно сохранившийся мужчина лет пятидесяти; в молодости он, должно быть, был очень красив, это был человек высокого ума, благородного характера и испытанной энергии; он был полковником милиции, женившись рано на женщине, которую боготворил, и имел от нее пятерых детей — трех сыновей и двух дочерей; супружество графа было самое счастливое, какое только можно себе представить, а семья его — самая патриархальная.
Его сыновья Оливье, Люсьен и Октав — все трое уехали в армию, первые двое были капитанами в испанском полку, а младший, Октав, имевший всего двадцать два года от роду, был лейтенантом в руссильонском имени его величества полку; это был прелестный юноша, с виду робкий, но храбрый как лев, чувствительный до нежности, умный, трудолюбивый, образованный — словом, один из самых блестящих офицеров армии. Генерал Монкальм привез его с собой из Франции, он очень его любил и оставил при себе адъютантом.
Дочерей господина де Меренвиля звали Клара и Жанна; первой было 19 лет, второй — 17, обе были белокурые, с черными глазами и бровями, красота их была несколько странная, но симпатичная, они никогда не расставались с матерью, которую ужасно любили, и на вид казались скорее ее сестрами — до такой степени графиня сохранила свою красоту.
Со времени приезда генерала Монкальма в Канаду граф с семейством переселился в прелестную виллу милях в шести от Квебека; дом был несколько уединенный, но граф, полагаясь на большое число окружавших его слуг, считал себя в безопасности от ирокезов.
Накануне того дня, с которого начинается наш рассказ, все семейство Меренвиль уехало из Бельвю, как называлась вилла, в Квебек, куда было приглашено дня на два или на три в гости генералом Монкальмом.
Это приглашение было одним из тех, от которого граф не мог отказаться.
Семейство уехало, поручив дом мадемуазель де Прэль и г-же Сален, бывшей чем-то вроде экономки, обязанной надзирать за слугами и вести все хозяйство в доме.
Г-же Сален было лет тридцать пять-тридцать шесть; это была превосходная женщина, деятельная, толковая и преданная своим господам, которые очень ее уважали; она была вдовой канадского охотника, за два года перед тем убитого в стычке с ирокезами; тогда граф взял ее к себе в дом, сделав доброе дело, потому что бедная женщина осталась после мужа без всяких средств.
- Предыдущая
- 5/99
- Следующая
