Сожженные Леса - Эмар Густав - Страница 1

• 1/43
• Следующая

Двадцать седьмого ноября 1859 года, в третьем часу пополудни, на изгибе одной из узких и глухих горных тропинок показался какой-то человек. Эта тропинка постепенно поднималась все выше и выше и огибала самые возвышенные пики Сиерры в районе реки Ветра, то есть в одном из пустыннейших и диких мест неизмеримых и грозных Кордильер, которые проходят через всю Америку и выглядывают как бы ее спинным хребтом и которым в этой стране дали характерное название «Скалистых гор».

Обогнув угол тропинки, человек, о котором мы начали говорить, остановился, машинально взглянул вокруг себя, опустил приклад своего ружья на землю и, облокотившись обеими руками на его дуло, на несколько минут погрузился в глубокую задумчивость.

Мы воспользуемся открытой и привлекательной позой, которую принял незнакомец, и постараемся схватить несколько характерных черт этой личности, которой суждено занимать если не главную, то по крайней мере одну из первых ролей в той истории, которую мы начинаем рассказывать нашим читателям.

Наш незнакомец был выше среднего роста и замечательно крепкого, вполне пропорционального сложения. Он был красив собой, хотя по его широкому открытому лбу прошли уже заметные морщины — эти неизгладимые следы, проложенные не столько количеством лет, сколько их тяжестью, глубокими думами, внутренним горем.

Его большие голубые глаза глядели прямо и загорались, когда он воодушевлялся каким-то особенным, словно магнетическим порывом непреодолимого могущества.

Его правильный, отчасти сгорбленный нос с широкими ноздрями опускался на замечательный рот, окаймленный пунцовыми губами и скрывавшийся почти весь в густой белокурой бороде, в которой уже проглядывали седые волосы, занимая всю нижнюю часть лица.

Лицо этого человека дышало откровенностью, добротой и смелостью и вместе с тем невольно привлекало к себе. При виде его всякий сразу признавал в нем могущественную и исключительную натуру.

Он, казалось, далеко уже пережил половину своей жизни, и его длинные белокурые волосы, видневшиеся из-под лисьей шапки, надетой на его голове, уже начинали мешаться с сединой. Но, несмотря на это, он был строен, крепок и, казалось, нисколько не утратил еще своей силы, которая, судя по его внешности, должна быть геркулесовскою.

Он носил с какой-то особенной гордостью и непринужденностью грациозный и живописный костюм охотника долин.

Этот простой костюм состоял из суконной шапки, опушенной мехом голубой лисицы, — из красной фланелевой рубашки, воротничок которой был схвачен черным шелковым галстуком. К галстуку была приколота длинная золотая булавка, украшенная превосходным бриллиантом. Рубашка наполовину скрывалась под широкой блузой, украшенной голубыми жгутами и перехваченной у пояса широким кушаком из шкуры лани.

К одной стороне этого пояса была привязана сабля, вроде штыка, которую можно было надевать на дуло ружья, — а с другой стороны находился маленький топорик, очень похожий на те, что носят моряки.

Кроме того, он имел еще при себе патронницу и пару великолепных длинных шестиствольных пистолетов, которые, имея приклады, в минуту нужды могли заменить собою карабины, так как стальные остроконечные пули их доходят до цели точнее, чем пули лучших ружей, — и эти пистолеты выходили из мастерской знаменитого Галланда и были тогда почти неизвестны в Америке. Костюм его довершался штанами из кожи лани и штиблетами, к которым были привязаны прелестные индейские мохитосы. Все это дополнялось еще ружьем, заряжающимся с казенной части и вышедшим из той же мастерской, где приобретено и прочее вооружение только что описанного нами человека. Напомним еще о туго надетой охотничьей сумке, висевшей у него на перевязи и заключавшей в себе, по всей вероятности, провизию.

Внимательный взгляд наблюдателя сразу заметил бы, что этот человек, смотря по обстоятельствам, мог быть или грозным врагом, или могущественным союзником.

Через несколько минут незнакомец медленно поднял голову и, дотронувшись рукою до своего лба, как бы желая прогнать те грустные мысли, которые овладели им, почти чуть слышно произнес три слова, заключавших в себе, как казалось, ужасный смысл:

— Так должно быть!

С того места, где стоял этот человек, открывалась неизмеримая местность.

Несмотря на все свое пресыщение красотами природы, пресыщение, бывшее следствием его долговременного пребывания в пустынях, — человек этот не мог удержаться от крика восторга при виде той картины, которая представлялась его глазам.

Перед ним, над ним, вокруг него возвышались в поэтическом хаосе покрытые снегом верхушки гор. Эти горы реки Ветра — этого неизмеримого резервуара, источники которого — озера и тающие снега, порождают несколько могущественных рек, ниспадающих с горных вершин и протекающих целые тысячи километров, посреди самых разнообразных стран, чтобы наконец исчезнуть бесследно в Атлантическом либо Тихом океане.

По склонам гор струилось множество потоков; вода на поверхности их искрилась и блистала на солнце, как бриллианты, и, падая со скалы на скалу, с пропасти в пропасть, скрывалась наконец в высокой траве пустыни.

Все внимание нашего незнакомца было сосредоточено на одном глубоком овраге, где перед ним разворачивалась странная и вместе с тем величественная картина.

Четыре путешественника: трое мужчин и одна дама верхом на мустангах — этих диких степных лошадях — с большими усилиями старались переехать через овраг, по дну которого стремился грозный поток, где их лошади рисковали ежеминутно сломать себе ноги, проходя под водами, которые ниспадали с такой высоты, что достигали до дна оврага в виде широко бьющегося дождя. В иных местах им приходилось брести в потоке, вода которого стремилась с одной скалы на другую, несясь со страшным шумом и покрывая волны массой пены.

Незнакомец пристально следил за этими четырьмя путешественниками, которые, несмотря на все затруднения и непреодолимые препятствия дороги, продолжали переходить овраг и подвигаться мало-помалу до той местности, где он теперь отдыхает.

Но вдруг в нескольких шагах от него раздался стук — такой стук, понять который мог только кто-либо из обитателей здешней местности.

Незнакомец живо зашел за скалу, около которой стоял, и, зарядив свое ружье, выдвинулся несколько вперед.

— Хуг, — проговорил чей-то грубый голос с резким гортанным акцентом.

Вероятно, звуки этого голоса были хорошо известны охотнику, так как он разрядил ружье и занял беспечно свое прежнее положение.

Почти вслед за этим появилась новая личность.

Эта личность — был индейский воин, раскрашенный и вооруженный с ног до головы.

Он был высокого роста — со сморщенным надменным лицом и мрачным бесстрастным взглядом, хотя в его черных глазах проглядывало много разума и хитрости.

Как ни трудно было определить возраст этого индейца, во всяком случае ему должно было быть уже около пятидесяти лет.

Его вооружение состояло из такого же оружия, которое было и на охотнике, и вышло из тех же мастерских.

— А вот и вы, вождь, — проговорил незнакомец, протягивая ему руку.

— Хуг! — повторил индеец.

— Почему же мой брат так запоздал? — продолжал охотник.

— Серый медведь силен, а двуутробка хитра и пронырлива; да дело не в том. Курумилла остался последить…

— За кем последить?

— За бледнолицыми. Мы заметили их лагерь.

— Как! Вы рискнули проникнуть туда?

— Янки — собаки, над которыми дети индейцев смеются. Курумилла обошел их лагерь, заметил их тропинки, слышал их голоса.

— Какая неосторожность! Вождь, уверены ли вы, по крайней мере, что вас там не узнали?

— Один кроу почувствовал врага и начал было следить за ним, но он ничего не расскажет, — добавил индеец с иронической улыбкой, — пусть мой брат поразузнает там еще кое-что. — Проговорив эти слова, он распахнул надетое на нем платье из шкуры бизона и показал висевшие у его пояса окровавленные волосы от человеческой головы. — Он охотится теперь в благодатных странах своих предков, — продолжал индеец.

• 1/43
• Следующая