Ранчо у моста Лиан - Эмар Густав - Страница 8
- Предыдущая
- 8/43
- Следующая
Американцы вообще народ очень умеренный в пище и вине, им нужна самая малость для поддержания жизни, а потому, имея в виду сытный ужин, наш молодой человек счел свой завтрак вполне достаточным и весело принялся уничтожать имевшиеся у него запасы, не забыв при этом поделиться по братски своими сухарями с Линдо. Запив завтрак водой с примесью нескольких капель водки, дон Торрибио свернул сигарету и закурил.
Надо сказать, что прежде, чем подумать о себе, молодой человек разнуздал своего коня и предоставил ему вволю наслаждаться сочной травой.
Часу в седьмом вечера, т. е. вскоре после заката, дон Торрибио остановил своего коня у хижины дона Хуана Педрозо. Там уже ожидали его; в момент когда он соскочил с коня, дверь хижины отворилась и на пороге появился приветливо улыбающийся дон Хуан.
— Добро пожаловать, мучачо, я уже давно поджидаю тебя, и даже начинал побаиваться, что ты сегодня не приедешь, carai!
На этот раз, старый охотник разговаривал со своим гостем совершенно иным тоном, чем по утру. Теперешний добродушный, сердечный тон был отнюдь не свойственен ему и дон Торрибио знал это лучше, чем кто-либо, а потому это непривычное, ласковое и любезное обхождение старика казалось молодому человеку подозрительным и возбуждало его недоверие. Он знал с кем имеет дело и решил мысленно быть настороже, но, конечно, не показал и вида, что заметил в поведении старика что-нибудь особенное.
Проводив в конюшню своего коня, он занялся им, расседлал, почистил на ночь и задал корма, делая все это не спеша и отвечая лишь односложными словами на речи старика, стоявшего тут же в дверях конюшни.
— Ну, вот, теперь готов! Я весь к вашим услугам, дорогой хозяин! — сказал дон Торрибио, — простите меня, что я так долго провозился с моим Линдо, но, ведь, вы знаете, как мы любим друг друга!
— Да конечно, мучачо, я в этом не вижу ничего дурного; каждый всадник должен заботиться о своем коне!
— Я рад, что вы того же мнения, что и я на этот счет, — сказал молодой человек, входя в главную залу хакаля, — а где же донна Леона, почему я не вижу её?
— Не беспокойтесь о ней, мучачо! — возвращаясь к своей прежней привычки говорить саркастически, проговорил старик, — она присматривает там, на кухне, и сейчас явится сюда. Ты видишь, стол уже накрыт, мы тебя ждали!
— Viva Dios! разве я не знал этого?! — воскликнул смеясь дон Торрибио.
Здесь следует сказать несколько слов в пояснение только что произнесенной доном Хуаном фразы: «ты видишь, стол уже накрыт».
В этих отдаленных от столичного центра, полудиких провинциях Мексики, лет тридцать, тридцать пять тому назад под этими словами подразумевалось нечто совсем иное, чем то, что мы привыкли подразумевать под этим. Даже и в самом Мексике, лет двадцать пять — тридцать тому назад самые богатые женщины, принадлежавшие к высшему кругу общества, охотно кушали на кухне вместе с прислугой, присев на матик или сенничке, из общей чашки или миски, выбирая руками лучшие куски и не прибегая к помощи ни ножей, ни вилок.
А у Хуана Педрозо и подавно было так. Столом служил просто матик или сенничек, разостланный на полу, а три маисовых тортилласа заменяли тарелки и обозначали места хозяев и гостя. — Ни чарок, ни кружек, ни каких бы то ни было напитков не было видно! Дело в том, что мексиканцы не пьют за столом решительно ничего, а только по окончании ужина или обеда. Против каждой из трех маисовых тортиллас — сухая лепешка из маиса — предназначенных служить и тарелками, и блюдами во время трапезы, а затем быть съеденными на закуску, были поставлены три низеньких скамеечки.
Эта странная манера кушать была завещана мексиканцам испанцами, к этим последним она перешла от арабов, так долго владычествовавших в южной Испании. Даже и по настоящее время на востоке всюду еще сохранился этот обычай; в Египте, в Персии, в Греции и даже в Индии. Но на востоке принято тщательно умывать руки перед едой, тогда как мексиканцы совершенно пренебрегают этим гигиеническим приемом.
При последних словах старика одна из внутренних дверей комнаты отворилась и в неё вошла молодая девушка лет 18-ти не более, чрезвычайно красивая. Но красота её гордая и надменная, энергичная и даже немного суровая, имела нечто властное, невольно импонирующее. Её огненный взгляд дышал порою какою-то неизъяснимой томной негой; — манящая улыбка сулила наслаждения; но этот самый улыбающийся, пышный, алый ротик в иной момент выражал нечто совсем иное, чем нежность и ласку.
Поступь её горделивая и величественная имела то неподражаемое Jalero, присущее, по-видимому, всем Андалузкам; ее милый и мелодичный голос звучал порою твердо и решительно, переходя в торжественные контральтовые ноты. Эта прелестнейшая девушка и привлекала, и отталкивала одновременно; про нее действительно можно было сказать, что она и ангел, и демон прекрасный: так сильно владели ее молодою душой кипучие бурные страсти.
— А, — сказала она, весело обращаясь к дону Торрибио, — необходима была случайная встреча с моим отцом, чтобы напомнить вам о нашем существовании!
— Не говорите так, Леона, — сказал любезно молодой человек, — все, кто когда либо имел случай видеть вас хоть раз, желали бы постоянно видеть вас перед собою!
— Изволите ли слышать?! да кто же это учит вас говорить так сладко и так красно? Уж не донна ли Ассунта? Но предупреждаю, со мной это напрасный труд, сеньор!
— Злая вы, — таким же шутливым тоном продолжал молодой человек, — не даром вас назвали Леона («львица») вам надобно почему то кусать всех тех, кто вас любит?
— Так, так, мучачо, — поддержал его старик, — однако, пора бы ужинать, становится поздненько!
— Сейчас, татито! — отозвалась молодая девушка все так же весело, — ведь я ожидала только приезда этого bueu mozo, si cortesante, — сказала она и скрылась за дверью.
— Что за милый характер у этой девушки! — сказал ей в след старик ранчеро, — какой я в самом деле счастливый отец!
— Хм, — подумал дон Торрибио, — что бы это могло быть? несомненно, однако, что здесь происходит что-то особенное: я положительно не узнаю сегодня этого старого лукавца! Во всяком случае буду на стороже: как видно, он затеял сыграть со мной какую-то скверную шутку! Однако я не имел еще удовольствия видеть донну Мартину, — сказал он вслух, — уж не больна ли она?
— Нет, жена моя стряпает на кухне, ты сейчас ее увидишь! Она будет прислуживать нам у стола! Да вот и она!
Действительно в комнату вошла женщина, неся обеими руками громадное дымящееся блюдо. Ей было уже не мало лет, а исхудалое, желтое лицо делало ее еще старше, чем она была на самом деле. Это была донна Мартина Педрозо, супруга местного ранчеро; в молодости своей она, очевидно, была очень красивой женщиной, но теперь, вследствие ли дурного обращения, или от нужды и бедности, или иных каких-нибудь причин, о которых она не говорила никому, женщина эта была теперь по истине страшна и безобразна.
Впрочем такова участь всех женщин в этих знойных, солнечных странах юга: чем с смолоду она была красивее и прелестнее, тем безобразнее она делается с годами.
Донна Мартина, по видимому была рада молодому человеку, с которым обменялась несколькими словами, и затем, воспользовавшись моментом, когда муж ее был занят чем-то посторонним, проворно наклонилась к дону Торрибио и шепнула чуть слышно:
— Берегись, мучачо!
Потом поставив блюдо на стол, т. е. на середину сенника она крикнула:
— Можете садиться за стол!
— Да, как видно, я не ошибся и против меня здесь что-то замышляют! — прошептал дон Торрибио.
- Предыдущая
- 8/43
- Следующая
