Новая Бразилия - Эмар Густав - Страница 21

• Предыдущая
• 21/29
• Следующая

На другой день, в понедельник, я отправился во дворец, согласно приглашению императора. На этот раз дворец был совершенно безлюдным, точно дворец из сказки «Тысяча и одна ночь», где некая злая волшебница заколдовала всех обитателей, которых объял непробудный сон, а в живых остался всего только один человек.

Поднявшись по лестнице, я прошел картинную галерею и вошел в первую залу, где нашел камергера, который сказал мне, что император ожидает меня в той зале, где происходят его обычные приемы, в конце длинной галереи.

Я ускорил шаги, но уже на половине пути меня встретил император. Дружески пожав мне руку, он провел меня в маленькую домашнюю гостиную, пододвинул мне кресло и сам сел рядом со мной.

Между нами завязался длинный увлекательный разговор на самые разнообразные темы. Император прекрасно говорил по-французски — мало того, он говорил с известной изысканностью и элегантностью.

Как я уже говорил выше, император дон Педру II — человек очень высокого роста, с крупными характерными чертами, с длинной прямой бородой, некогда белокурой, но теперь уже с сильной проседью, открытым взглядом серых глаз и добродушным приветливым лицом. Но под этим видимым добродушием скрывалась железная воля.

Рожденный в эпоху смут и беспорядков, он рано узнал жизнь. Он имел у себя перед глазами такие примеры, которые могли бы сделать его скептиком на всю жизнь, но он был добр от природы и остался таковым, несмотря ни на что. Он не требовал от людей и от жизни больше, чем те могли дать, и потому в нем не появилось ни озлобления, ни раздражения против них. Бразильский император — не только человек с большим умом и сердцем, но и человек высоко образованный, многому обучавшийся, многое изучивший на пользу и для блага Бразилии.

Император до того деятелен и предприимчив, что положительно ни перед чем не останавливается; он неукоснительно ведет свою страну по пути прогресса; в течение нескольких лет он положительно пересоздал Бразилию, и все же ему кажется, что его страна развивается недостаточно быстро.

Поговорив о том о сем, император наконец обратился ко мне с милой улыбкой и сказал:

— «GazettadeNoticias» сообщила вместе с вестью о вашем приезде также и о том, что вы привезли мне какой-то подарок. Правда это?

— Совершенная правда, ваше императорское величество, я действительно желал предложить вашему величеству нечто такое, что могло бы быть вам приятно и вместе с тем полезно, и не нашел ничего более подходящего, чем фонограф, которым в момент моего отъезда из Парижа увлекались решительно все, как интересной новинкой.

— Неужели вы привезли мне фонограф?! — радостно воскликнул император. — Вот прелестный сюрприз! Благодарю вас от всей души, — добавил он, пожимая мне руку, — я помещу его в Политехнической школе… Где же он теперь находится, этот фонограф?

— Я думал было захватить его с собой, но это такая громоздкая и тяжелая вещь, что мне пришлось бы нанимать отдельную повозку для перевозки этих пяти больших ящиков, и я не успел бы прибыть к назначенному вашим величеством часу.

— Да, это правда, тем более, что мне пришлось бы перевозить их обратно в Рио… Где же он находится теперь?

— У меня на квартире, ваше императорское величество.

— А-а, у Лидена?

— Как! Вам это известно?

— Да, а иначе на что же мне дана полиция? — засмеялся император.

— Если позволите, я пришлю за ним сегодня же, — добавил он после некоторого молчания.

— Как вам будет угодно, ваше величество, а теперь позвольте мне откланяться, чтобы вернуться прежде, чем приедут брать фонограф!

— Ну поезжайте, поезжайте, я вас не держу, только знайте, что я в любое время буду рад вас видеть, а кроме того, во все время вашего пребывания в Рио, я желаю видеть вас у себя каждый понедельник в эти же часы.

— Я буду очень счастлив, ваше величество! — сказал я.

— Итак, до будущего понедельника! — повторил император. — Не так ли?

— Непременно! — ответил я, откланиваясь.

Прошло не более получаса как я успел вернуться себе, как к нашему дому подъехала коляска, запряженная парой мулов; из нее вышел камергер высочайшего двора и осведомился обо мне.

Ему сказали, что я только что вернулся. Он поднялся по лестнице и постучал в мою дверь.

— Войдите! — сказал я.

Камергер вошел, раскланялся и объявил мне, что прислан императором.

— Да-да, знаю, за фонографом. Он в полном вашем распоряжении; только предупреждаю вас, что он очень тяжел и что с ним следует обращаться крайне осторожно!

— Император уже предупредил меня об этом, и я принял все зависящие от меня меры. А теперь позвольте мне спуститься вниз и позвать носильщиков.

— К чему вам беспокоиться; их можно крикнуть через окно! — заметил я.

Так и сделали. Явились носильщики, сильные, здоровые, ловкие парни, подняли ящики и осторожно вынесли их из квартиры; десять минут спустя все было уже кончено, и, как я впоследствии узнал от самого императора, все было доставлено до места в целости, чему я, конечно, от души был рад.

За несколько дней до того я присутствовал на одном обеде, на котором мне никто из присутствующих не был знаком, кроме директора большого водочного завода в Порто-Реаль.

В числе гостей на этом обеде были два французских врача: господин Курти, профессор медицинской школы в Рио, и господин Бриссей, который только что блистательнейшим образом защитил диссертацию при медицинском факультете в Рио.

Следует заметить, что господин Бриссей получил звание доктора медицины в Париже, но местный закон требует, чтобы всякий врач, приезжающий в Бразилию с намерением практиковать, предварительно защитил диссертацию при медицинском факультете в Рио. Этот закон, кажущийся с первого взгляда обидным, на самом деле очень разумный.

Когда я в первый раз, лет тридцать тому назад, был в Америке, то множество всяких шарлатанов, которые не были даже фельдшерами, не говоря уж о врачах, не имея ни малейшего понятия о медицине и не зная, чем прокормиться, нахально называли себя врачами — на что они имели совершенно такое же право, как назваться каменщиками или столярами, так как не были сведущи ни в том, ни в другом.

В руках таких врачей больные мерли, как мухи по осени. Эта необычайная смертность обеспокоила правительство, и в Бразилии был издан закон, требующий, чтобы каждый, именующий себя врачом и желающий применять свои полезные познания в Бразилии, предварительно сдал своего рода экзамен и защитил диссертацию при медицинском факультете в Рио.

Одним из наиболее выдающихся гостей за столом, во время вышеупомянутого обеда, был некий господин Набук, депутат народного собрания, человек еще молодой, лет тридцати двух, с живым, проницательным взглядом и умной улыбкой. Это был человек в высшей степени образованный, владевший несколькими языками, с меткими суждениями и ясным, правильным взглядом на вещи. Кроме того, он был прекрасно знаком со всеми европейскими политическими деятелями и сам, как оказалось, был предводителем оппозиции совета, что в таком молодом человеке весьма удивительно.

Но о нем я буду еще говорить впоследствии, когда ближе узнаю его, а теперь скажу, что обед продолжался до половины десятого вечера, так что в конце концов я чувствовал себя крайне усталым и изможденным.

Выйдя на улицу, я нанял коляску за пятьсот рейсов. Подъехав к своему дому, я стал рассчитываться со своим возницей — и тот вдруг, без всякого основания, вздумал требовать с меня ровно вдвое больше, то есть тысячу рейсов. Я, конечно, не захотел позволить этому негодяю глумиться надо мной и вступил с ним в пререкания. Меня уже начало сердить его нахальство, и не знаю, чем бы все это кончилось, если бы один из полицейских инспекторов, следивший на протяжении некоторого времени за нашим разговором, не положил конец этому неприятному столкновению, вскочив в коляску и приказав вознице везти себя куда-то — но куда именно, я не расслышал. Предполагаю, однако, что разом присмиревший извозчик вынужден был ехать на один из полицейских постов, что не было для него большим удовольствием.

• Предыдущая
• 21/29
• Следующая