Морские цыгане - Эмар Густав - Страница 26
- Предыдущая
- 26/37
- Следующая
Говорить по-христиански — значило говорить по-испански, по выражению американцев, и они подразумевали под именем еретиков, с которыми добрые католики не могли вести никаких дел, без всяких исключений англичан, французов, немцев, евреев или мусульман. Бесполезно говорить, что инквизиция, верная хранительница невежества, не пропускала никаких книг, кроме дозволенных ею, и с крайней строгостью преследовала несчастных, у которых находили какое-нибудь сочинение, которое она заблагорассудила запретить. Правда, эти строгости коснулись только мелкого люда и туземцев, высшие классы обращали мало внимания на инквизицию, которую открыто презирали.
Мы скажем в заключение, что заморские владения приносили испанской казне от пяти до шестисот миллионов пиастров ежегодно, несмотря на грабежи вице-королей, интендантов и всех чиновников. Вот откуда происходило стремление испанцев закрыть Америку для иностранцев, вот откуда происходило желание иностранцев пробраться туда.
Из всех испанских колоний остров Эспаньола был самым недоходным и, следовательно, хуже всех управляемым. До середины семнадцатого столетия этот огромный остров целиком оставался под владычеством испанцев, еще не представлявших его истинной ценности по той простой причине, что их внимание было направлено исключительно на колонии на материке, где драгоценные металлы сполна удовлетворяли их ненасытную алчность. Словом, это была колония, ничтожная в глазах Испании, потому что она не только ничего не приносила правительству, но, напротив, еще и стоила ему каждый год значительных сумм, идущих на жалованье чиновникам, солдатам и так далее.
В то время, когда разворачивается наша история, население Эспаньолы едва насчитывало четырнадцать тысяч жителей — испанцев, креолов и мулатов, не считая; невольников, число которых, без сомнения, гораздо более значительное, не представлялось возможным определить. Справедливость требует упомянуть о полутора тысячах беглых негров, которые укрылись в горы с последними остатками карибов. Эти первые обитатели острова боролись за независимость и часто спускались в равнины опустошать плантации и грабить их владельцев.
В столице, Санто-Доминго, насчитывалось около пятисот домов, она была окружена стенами и защищена тремя крепостями, довольно хорошо для того времени снабженными пушками. Сантьяго был вторым по величине городом. Там поселилось множество торговцев и ювелиров, но его стены разрушались, и укрепления были очень плохи. Другие места обитания, кроме, может быть, одного или двух городов, были плохими селениями, совершенно незащищенными и населенными жалкими горстками жителей.
Прибытие французов на остров осталось незаметным для горделивых кастильцев. Чего они могли опасаться со стороны колонии, состоявшей не более чем из двухсот пятидесяти плохо вооруженных жителей, которые поселились в долине, находящейся на значительном расстоянии от центра испанских владений? Это надменное пренебрежение дало флибустьерам необходимое время укрепиться в Пор-де-Пе, а особенно на Тортуге. Так что когда испанцы, постоянно тревожимые своими беспокойными соседями, вышли наконец из летаргии и вздумали прогнать их из области, которой те так дерзко овладели, то поняли, какую ошибку они допустили: им пришлось затратить неимоверные усилия для того, чтобы возвратить земли, которые они позволили у себя захватить, и еще они поняли, что отныне им никогда не суждено быть мирными обладателями Тортуги и той части Эспаньолы, на которую ступили флибустьеры.
Так и случилось. Флибустьеры, для которых обладание Тортугой было очень важным, каждый раз, как их прогоняли оттуда, храбро принимались за свое и хитростями снова овладевали этим островом, который через некоторое время опять у них отнимался. Вот почему, когда началась наша история, мы вновь увидели их занимающимися организацией экспедиции, чтобы опять овладеть островом, и на этот раз окончательно.
Теперь, когда мы сообщили читателю необходимые подробности, мы попросим его последовать за нами в Санто-Доминго, столицу острова, где будут происходить события, о которых мы обязаны рассказать.
Маркиз дон Санчо Пеньяфлор с удивлением, смешанным с ужасом, присутствовал при коварном рассказе, так неожиданно поведанном герцогом дону Гусману де Тудела; макиавеллевский тон, которым старик, вдохновляемый неумолимой ненавистью, успел не только заинтересовать молодого человека своими планами, но даже заставить почти с радостью взяться за исполнение мщения, поразил его. Но, сдерживаемый уважением, а особенно страхом, который внушал ему старик, он не смел протестовать, что, впрочем, не принесло бы никакого результата, да и на какие причины мог он сослаться, чтобы вывести из заблуждения своего несчастного родственника и не дать ему подвергнуться почти верной смерти? Сестра исчезла уже двадцать лет назад, без сомнения она умерла. Графа де Бармона — или, лучше сказать, Монбара, старого врага его фамилии — касалось это дело, на него направил мщение герцог, его преследовал со всей ненавистью. Маркиз, будучи испанцем, не имел никаких благовидных причин защищать знаменитого флибустьера, которого, напротив, должен был бы считать самым страшным противником кастильского могущества и желать его смерти. Монбар был душой флибустьерства; если он умрет, Береговых братьев нечего будет бояться.
Он искренне любил своего родственника, дона Гусмана де Тудела, и с сожалением и ужасом видел, как тот взялся за поручение, которое должно было, если флибустьеры догадаются о нем, стать причиной его позора и привести его к страшной смерти.
Не смея объясниться яснее из боязни подвергнуться гневу отца, маркиз, насколько это было возможно, уговаривал молодого человека не совершать неосторожных поступков и в особенности ничего не предпринимать, не посоветовавшись прежде с ним. Он предполагал, что, став губернатором Эспаньолы, вдали от герцога он сумеет заставить молодого человека отказаться от пагубных планов и извлечь графа из бездны, в которую его толкала неумолимая рука. Несмотря на сдержанность, слова маркиза, казалось, произвели впечатление на дона Гусмана, и он дал требуемое обещание. Маркиз, почти успокоившись, думал только о приготовлениях к отъезду в Санто-Доминго, куда спешил приехать, чтобы избавиться от утомительной зависимости, налагаемой на него отцом, и, если будет нужно, помочь своему кузену.
К несчастью, в те времена путешествовать было не так легко, как теперь, средства передвижения были крайне примитивны. Кроме того, флибустьеры походили на хищных птиц, засевших во всех проливах Антильских островов, готовых налететь на испанские суда, как только они появлялись на горизонте, так что те отваживались выходить в море только когда считали себя довольно многочисленными, а в особенности достаточно сильными для того, чтобы отразить нападение тех, кого они клеймили именем негодяев.
Прошло несколько дней, прежде чем довольно значительный караван собрался в Веракрусе, тем более что вице-король хотел воспользоваться отъездом нового губернатора Эспаньолы, чтобы доставить необходимые припасы в эту колонию, которая из-за безобразного управления испанской администрации начала приносить серьезные убытки казне метрополии, вместо того чтобы давать ей доход, которого она была вправе ожидать от страны, столь щедро одаренной природой.
Наконец пятнадцать больших кораблей собрались у острова Сакрифичиоса, и маркиз Пеньяфлор уехал из Веракруса.
Переезд прошел благополучно — оттого ли, что флибустьеры на время оставили свои обычные засады, или, что вероятнее, оттого, что они не считали себя достаточно сильными, чтобы атаковать испанскую эскадру; ни один флибустьерский парус не показался в проливах, и новый губернатор добрался до Эспаньолы, не будучи потревожен. О его приезде было объявлено заранее, так что когда эскадра бросила якорь на рейде, все было готово, чтобы принять маркиза. Прием был великолепный: трезвонили колокола, народ, собравшийся большой толпой вдоль пути следования губернатора, приветствовал его радостными криками, безостановочно гремели пушки; переход с пристани в губернаторский дворец явился для маркиза триумфальной процессией.
- Предыдущая
- 26/37
- Следующая
