Лесник - Эмар Густав - Страница 47
- Предыдущая
- 47/50
- Следующая
— Которая вскоре превратится в трагедию!.. Впрочем, я нисколько не скрываю своего пристрастия к Хосе, а вам известно, ваше сиятельство, что я с бухты-барахты никем восхищаться не стану.
— Тебе надо отдать должное.
— Этого же человека, доложу вам, я просто полюбил от души; он храбр, честен, предан, я готов за него ручаться.
— Монбар знаток в людях и очень хвалил мне его.
— Стало быть, мы можем не волноваться. Разговаривая таким образом, Лоран с помощью Мигеля надел богатый костюм, на груди его красовался орден Золотого Руна, который в то время давали кому-либо чрезвычайно редко и за одни только величайшие заслуги.
Мигель улыбнулся, заметив, как Лоран небрежно прикалывал его.
— Чего зубы-то скалишь? — спросил мнимый граф. — Разве я не имею права носить этот орден?
— Да сохранит меня Бог сомневаться в этом, ваше сиятельство! — с живостью возразил буканьер. — Бесспорно, вы более всякого другого имеете на него право, только мне смешно видеть орден Золотого Руна на груди одного из главных предводителей Береговых братьев, ожесточенных врагов Испании.
— Правда, для нас с тобой это противоречие очень забавно. Положил ты мне золота в карманы?
— Положил, ваше сиятельство.
— Подай теперь мои бриллианты.
— Я поеду с вами?
— Нет, черт возьми! Я еду на корвет «Жемчужина», а ты так горячо возлюбил это очаровательное судно, что способен наделать там гвалта. Ведь я знаю тебя, друг сердечный, как облупленного, и мне приходится принимать свои меры… Серьезно, Мигель, чем ближе развязка, тем хитрее и осторожнее должны мы поступать.
— Вы же обещали мне «Жемчужину»!
— И получишь ее, жадный человек, но потерпи еще немного.
— Хорошо, — проворчал Мигель, словно собака, у которой отняли кость, — подождем, но ведь один же вы туда не поедете?
— Я возьму с собой Шелковинку.
— Вот счастливчик! Только ему такая удача на роду и написана!
— Не приревновал ли ты, чего доброго? — засмеялся Лоран. — Лошади готовы?
— Ждут у дверей.
— Тогда я немедленно отправляюсь; не жди меня скоро, я пробуду на корвете несколько часов, сам еще не знаю сколько.
— Ладно. Они вышли.
На дворе Шелковинка — или, вернее, Юлиан, так как это было его настоящее имя, — предвидя, что поедет с хозяином, уже вскочил в седло, надев богатый костюм пажа.
Граф также сел на лошадь, махнул Мигелю рукой на прощание и отъехал от дома в сопровождении Юлиана и ливрейного слуги, который должен был привести назад лошадей.
Испано-американцы не знают иного способа передвижения помимо поездки верхом.
Редко можно встретить их пеших: как для самого кратчайшего переезда, так и для самого продолжительного они садятся на лошадь и, так сказать, всю жизнь проводят в седле.
Возбуждая всеобщее оживление, граф неторопливым шагом проехал часть города и наконец достиг гавани. Он сошел с лошади и сделал знак своему пажу также спешиться. Ливрейный слуга взял в поводья лошадей и тотчас повернул назад, а Лоран тем временем подозвал одного из множества лодочников, лодки которых лепились вдоль пристани, и велел отвезти себя на корвет капитана Сандоваля.
«Жемчужина» была великолепным судном, изящным, стройным, с низкой кормой и высокими, слегка наклоненными назад мачтами, которое содержалось в величайшем порядке. На корвете было двадцать четыре пушки. Построенный на верфи Фьероля, он славился как одно из надежнейших судов по прочности постройки во всем испанском флоте, который в то время оспаривал у голландского право называться лучшим в мире.
Капитан дон Пабло Сандоваль, несмотря на свою хвастливость, коей славятся уроженцы Андалусии, был действительно превосходным моряком безупречной храбрости; он любил свой корвет, как дорогую возлюбленную, и то и дело придумывал для него новые изящные украшения.
Лодка подъехала к корвету с правого борта; дон Пабло ждал графа у спущенного парадного трапа. Увидев на графе орден Золотого Руна, дон Пабло не мог удержать восклицания восторга.
Дон Фернандо улыбнулся, заметив это невольное волнение.
— Я хотел оказать вам внимание, — обратился он к дону Пабло, протягивая ему руку.
Графа встретили на корвете с почестями, приличествующими его званию.
— Не заставил ли я себя ждать, любезный капитан? — спросил граф.
— Нисколько, ваше сиятельство, пока что еще никто не прибыл.
— Любезный дон Пабло, сделайте мне одно удовольствие.
— Весь к услугам вашего сиятельства.
— Раз и навсегда бросьте все эти сиятельства и титулы, мы достаточно знакомы и подобный этикет совершенно излишен.
— Но как же прикажете называть вас, сеньор граф?
— Опять! Честное слово, вы неисправимы! — засмеялся гость.
— Но я, право, не знаю, как мне быть.
— Называйте меня просто доном Фернандо, как я вас — доном Пабло, вот и все!
— Если вы требуете этого…
— Я не имею никакого права требовать, капитан; я могу только просить, что и делаю.
— Пусть будет по-вашему, я повинуюсь.
— Благодарю, дон Пабло, вы меня искренне обрадовали, вы не можете вообразить, как мне в тягость все эти формальности! Я люблю простоту.
— Вижу, сеньор, и рад этому.
— Вот так-то лучше, любезный дон Пабло, вы привыкнете, я вижу.
— Желаете закусить?
— Мне пока не хочется, благодарю. Не воспользоваться ли нам свободной минутой, чтобы осмотреть ваш прелестный корвет?
Ничто не могло так сильно польстить самолюбию капитана, как подобное предложение; разумеется, он охотно согласился.
Граф и капитан приступили к осмотру судна, оставив Юлиана на верхней палубе, где он тотчас познакомился с экипажем.
Внутреннее устройство корвета вполне соответствовало его наружному виду, везде царили роскошь и редкая чистота. Капитан потратил громадную сумму на меблировку и отделку не только своего помещения, но и кают офицеров; корма его судна превратилась в прелестнейшее убежище, какое можно вообразить.
Граф прикидывался довольно несведущим в морском деле, но осмотрел корвет с большим вниманием, не упуская из вида ни одной детали, имеющей маломальское значение. Хоть и равнодушно, однако он так подробно расспрашивал капитана, что непременно возбудил бы в нем удивление, если бы дон Пабло, потеряв голову от радости, что принимает такого высокого посетителя, не был целиком поглощен упоительнейшим делом: выставлять напоказ превосходные качества своей «Жемчужины».
Экипаж был очень многочислен для такого легкого судна, анесколько дней назад его еще усилили и довели до ста семидесяти человек отличных и храбрых матросов, приученных к дисциплине, очень строгой на «Жемчужине», вопреки тому, как было поставлено дело на всех других испанских кораблях.
Четыре офицера, опытных моряка, боготворили своего командира.
Кроме того, граф узнал, что «Жемчужина», превосходная на ходу, управлялась с большой легкостью в любую погоду; впрочем, он и сам мог бы увидеть это, исходя из внешнего вида корвета и расположения его мачт.
В кают-компании стол, богато сервированный серебром и заставленный разнообразными холодными закусками, ожидал гостей капитана Сандоваля. Однако по необычайной деятельности на баке можно было понять, что эти закуски, когда гости сядут к столу, составят лишь незначительную часть предстоящего пира.
Все осмотрев и всем налюбовавшись, граф вернулся на верхнюю палубу вместе со своим любезным провожатым.
«Хорошо же я сделал, — думал про себя флибустьер, усердно улыбаясь капитану, — ей-Богу, очень хорошо, что не взял с собой сорвиголову Мигеля: при виде этой великолепной „Жемчужины“ и такой кучи драгоценностей он способен был бы обезуметь, и еще неизвестно тогда, чем бы все кончилось».
В это время вдали показались лодки, направляющиеся в сторону корвета.
На ближайшей из них развевался испанский флаг. Это была шлюпка губернатора.
В ней сидели четверо — двое мужчин и две дамы. Эти четверо были: сам губернатор дон Рамон де Ла Крус при полном параде, весь в золоте и шитье, дон Хесус Ордоньес де Сильва-и-Кастро — в более скоромном, хотя и богатом наряде изысканного вкуса, донья Линда де Ла Крус, дочь губернатора, очаровательная девушка почти одних лет с дочерью дона Хесуса и ее близкая подруга, и, наконец, донья Флора Ордоньес, уже давно известная читателю, а потому и распространяться насчет ее красоты и привлекательности было бы совершенно излишне.
- Предыдущая
- 47/50
- Следующая
