Арканзасские трапперы - Эмар Густав - Страница 3

• Предыдущая
• 3/68
• Следующая

Две двустворчатые двери вели в залу. Та часть ее, которая была напротив входа, несколько возвышалась над остальным полом и была покрыта ковром. На нем стояли низенькие, украшенные старинной резьбой табуретки, крытые пунцовым бархатом, с подушками для ног, и маленький квадратный рабочий столик, высотой не более восемнадцати дюймов. Эта часть комнаты предназначалась для женщин, которые обыкновенно сидели по-турецки, поджав ноги. По одной стенке залы стояли обитые пунцовым бархатом стулья, в другой была дверь в спальню. На возвышении, в алькове, находилась роскошная кровать с парчовым занавесом, украшенным золотым и серебряным позументом и такой же бахромой. Простыни и наволочки были изготовлены из самого тонкого полотна и обшиты широкими кружевами.

Позади дома находился другой двор, где помещались кухни и кораль, а дальше

— огромный, устроенный по английскому образцу сад, в котором росли экзотические растения и деревья.

На асиенде справлялось что-то вроде праздника: в этот день обыкновенно осматривали и забивали рогатый скот. Рабочие устроили загон в нескольких шагах от ворот дома, пригнали туда быков и, отделив самых толстых и жирных, выпускали их по одному из ограды.

У самого выхода из нее стоял вакеро, держа в руке что-то, похожее на большой, острый, зазубренный серп и, как только животное показывалось из ограды, необыкновенно ловко и быстро подрезал ему жилы над суставами задних ног.

Если же ему случалось промахнуться, — что, впрочем, бывало очень редко, — другой, конный вакеро, несся галопом за быком и, набросив ему на рога лассо, удерживал его на месте до тех пор, пока ему не подрезали жилы.

Прислонившись к портику асиенды, стоял с сигареткой в руке человек лет сорока, одетый в богатый костюм землевладельца. Легкая шляпа из панамской соломки, защищавшая его лицо от лучей заходящего солнца, стоила не менее пятисот пиастров. Он был высок, хорошо сложен и очень строен. По выражению его лица было видно, что он обладает сильным характером и непреклонной волей. Черные глаза его глядели кротко и добродушно; но когда он бывал раздражен и на смуглом лице его вспыхивал румянец, они загорались таким блеском, что и самые смелые люди не могли выносить его взгляда.

Маленькие руки и ноги, печать аристократизма, лежащая на его лице и всей фигуре, служили признаком его происхождения от самой чистой кастильской ветви испанского дворянства.

Это был владелец асиенды дель-Милагро, дон Рамон Гарильяс де-Сааведра. Род его давно уже жил в Мексике. Предок дона Рамона приехал сюда вместе с Кортесом и поселился здесь после того, как этот гениальный авантюрист овладел землей ацтеков.

У дона Рамона было огромное состояние; но, несмотря на это, он вел уединенную жизнь и занимался почти исключительно обработкой земли, причем вводил в своих обширных владениях различные сельскохозяйственные новинки. У него почти не было знакомых из того общества, к которому он принадлежал: все знатные испанские семьи отдалились от него после того, как он женился на девушке смешанного происхождения, предки которой были ацтеками.

Со времени женитьбы дона Рамона прошло уже семнадцать лет. Теперь он был отцом многочисленного семейства, состоящего из шести сыновей и трех дочерей. Рафаэль, с которым читатель познакомился в предыдущей главе, был самым старшим из его детей.

Брак между доном Рамоном и донной Хесуситой был браком по расчету. Несмотря на это, они были относительно счастливы. Говорим «относительно» потому, что молодая девушка вышла замуж тотчас же по выходу из монастыря, и между женихом и невестой не было и речи о любви. Но привычка и совместная жизнь сблизили их, и они привязались друг к другу.

Хесусита проводила все время с детьми; дон Рамон был поглощен делами по хозяйству, отдавал приказания слугам, охотникам и вакерос, виделся с женой только за столом, часто уезжал на охоту и проводил целые месяцы на берегах Рио-Хилы.

Впрочем, нужно прибавить, что, несмотря на свои частые отлучки из дому, дон Рамон всегда очень внимательно относился к жене и не жалел ни трудов, ни денег, чтобы исполнять не только желания ее, но и малейшую прихоть.

Хесусита была замечательно красива и добра, как ангел. Казалось, она примирилась с той тихой, уединенной жизнью, какую ей пришлось вести, и не желала ничего другого. Но ее бледное, грустное лицо и большие черные глаза говорили другое. Видно было, что у этой чудесной статуи пылкое сердце, что вся страсть, к которой она была способна, не найдя другого выхода, обратилась на детей и на великий подвиг святой материнской любви.

Дон Рамон не потрудился изучить характер своей жены. Он обращался с ней с неизменной добротой и думал, что трудно найти женщину счастливее ее. И в некотором отношении он был прав: она, действительно, считала себя вполне счастливой с тех пор, как стала матерью.

Солнце зашло, и через несколько минут пурпурный отблеск его погас. Небо потемнело, загорелись звезды, а потом вдруг поднялся сильный ветер — предвестник одной из тех страшных бурь, которые часто бывают в этой местности.

Дворецкий, заперев в загоне оставшийся скот, созвал слуг и вакерос и направился вместе с ними к дому. В эту минуту зазвонил колокол: наступил час ужина.

Когда дворецкий проходил мимо дона Рамона, тот остановил его.

— Ну что, Эусебио? — спросил он. — Сколько у нас голов скота в нынешнем году?

— Четыреста пятьдесят, Ваша Милость, — отвечал дворецкий, высокий, худощавый человек с седеющими волосами и красным лицом, остановившись и снимая шляпу, — на семьдесят пять больше, чем в прошлом году. Наши соседи

— апачи и ягуары — не причинили нам большого вреда.

— Потому что ты заботился о том, чтобы охранять скот, — сказал дон Рамон.

— Я очень благодарен тебе, Эусебио, и не оставлю тебя без награды.

— Вашу благодарность я ценю выше всякой награды, — отвечал дворецкий, лицо которого осветилось улыбкой. — Разве не следует мне смотреть за вашим имуществом совершенно так же, как если бы оно принадлежало мне?

— Спасибо! — сказал тронутый дон Рамон, крепко пожимая руку дворецкого. — Я знаю, что ты предан мне.

• Предыдущая
• 3/68
• Следующая