Утро магов - Бержье Жак - Страница 94
- Предыдущая
- 94/103
- Следующая
Но чтобы благополучно провести это мероприятие и получить результаты, известное количество людей должно работать вместе.
Отдельный человек не может сделать ничего. Прежде всего, он нуждается в помощи. Но одинокий человек не может рассчитывать на помощь. Те, кто способен помочь, ценят свое время очень дорого. И, естественно, они предпочтут помочь, скажем, двадцати или тридцати людям, желающим проснуться, чем одномуединственному. Более того, как я уже сказал, человек может очень легко обмануться относительно своего пробуждения, принять за пробуждение то, что является всего лишь новым сном. Если несколько чело век решат вместе бороться со сном, они будут будить друг друга взаимно. Часто будет случаться, что два десятка из них будут спать, но двадцать первый проснется и разбудит остальных. То же самое и с будильниками. Один человек изобретет будильник, второй изобретет другой, после чего они смогут обменяться. Все вместе они смогут быть друг для друга отличными помощниками, и без этой взаимной помощи ни один из них не сможет добиться ничего. Так что человек, желающий проснуться, должен искать других, тоже желающих проснуться, чтобы действовать вместе с ними. Но это легче сказать, чем сделать, потому что начало такой работы и ее организация требуют знаний, которыми человек обычно не обладает. Работа должна быть организована и должна иметь главу. Без этих двух условий работа не может дать ожидаемых результатов, и никакие усилия их не разбудят. Кажется, некоторым людям труднее всего понять именно это. Сами, по своей собственной инициативе, они могут быть способны на большие усилия, их первые жертвы должны состоять в том, чтобы повиноваться другому, но ничто в мире никогда не убедит их в необходимости этого.
И они не хотят понять, что все их жертвы в этом случае ни к чему.
Работа должна быть организована. А это может быть сделано только человеком, знающим задачи и цели, знающим ее методы, поскольку он сам в свое время проделал такую организованную работу" (эти высказывания Гурджиева взяты из работы П. Д. Успенского «фрагменты неведомого учения», изд. Сток., Париж, 1950 г.).
«Возьмите часы, — сказали нам, — и посмотрите на большую стрелку, пытаясь сохранить ощущение самих себя и сосредоточиться на мысли: „Я Луи Повель и в этот момент нахожусь здесь“. Попытайтесь думать только об этом, просто следите за движением большой стрелки, продолжая сознавать самого себя, свое имя, самочувствие и место, где вы находитесь».
Сначала это показалось простым и даже немного смешным. Само собою разумеется, я в состоянии сохранить в уме мысль о том, что меня зовут Луи Повель и что я в этот момент здесь, смотрю за очень медленным движением большой стрелки моих часов. Потом я очень скоро заметил, что эта мысль очень недолго остается во мне неподвижной, что она начинает приобретать тысячу форм и растекаться во всех направлениях, как предметы, которые Сальвадор Дали изображает превращенными в растекающуюся грязь. Но я еще должен признать, что от меня требуют поддерживать живой и неподвижной не мысль, а ощущение. От меня не только требуется думать, что я существую, но знать это, абсолютно сознавать этот факт. Я чувствую, что это возможно и что это может произойти во мне, принеся мне нечто новое и важное. Я обнаруживаю, что тысяча мыслей или теней мыслей, тысяча ощущений, образов и ассоциаций идей, совершенно чуждых предмету моего усилия, непрестанно осаждают меня и отвлекают от такого усилия. А порой еще эта стрелка привлекает все мое внимание, и, глядя на нее, я теряю из виду себя. Порой мое тело, сокращение мускула в ноге, какоето движение в животе отрывают меня одновременно и от стрелки, и от меня самого. Порой же я думаю, что остановил свое маленькое внутреннее кино, устранил внешний мир, но тут замечаю, что погрузился в подобие сна, где стрелка исчезла или я сам исчез, и где продолжают сталкиваться друг с другом образы, ощущения, мысли, как за тюлем, как во сне, который развертывается сам по себе, когда я сплю. Порой в какуюто долю секунды я наконец существую целиком, полностью, я разглядываю эту стрелку. Но в ту же долю секунды я поздравляю себя с тем, что это произошло; моя мысль, если можно так сказать, аплодирует, и тотчас мой разум, воспользовавшись успехом, чтобы порадоваться, тут же сводит его на нет. Наконец, раздосадованный, невероятно уставший, я отказываюсь от этого опыта со всей поспешностью, и мне кажется, что я пережил самые трудные минуты в своей жизни, что я был лишен воздуха до такой степени, что уже больше терпеть было нельзя. Каким долгим мне это показалось! Но прошло не более двух минут, и за две минуты у меня не было настоящего ощущения самого себя дольше, чем в течение трех или четырех мгновенных вспышек. И я должен был согласиться, что мы почти никогда не осознаем самих себя и почти никогда не осознаем, как трудно это осознание.
Нам говорили, что состояние осознания — это вначале состояние человека, знающего наконец, что он почти никогда не осознает себя, и таким образом понемногу научающегося совершать необходимое внутреннее усилие, каковы бы ни были препятствия. В свете этого маленького упражнения вы знаете теперь, что человек может читать книгу, соглашаться, скучать, протестовать или увлекаться, ни одной секунды не сознавая того, что он существует и, таким образом, без того, чтобы его чтение было адресовано действительно ему. Его чтение — это сон, добавляемый к его собственным снам, погружение в вечное течение бессознательного. Потому что наше подлинное сознание может быть — и почти всегда бывает — совершенно отрешенным от всего, что мы делаем, думаем, хотим, воображаем.
И тогда я понял, что разница между состоянием во сне и во время обычного бодрствования, когда мы говорим, действуем и т. д., — очень мала. Наши сны невидимы, как звезды с наступлением дня, но они не исчезают, и мы продолжаем жить под их влиянием. Мы только приобрели после пробуждения критическое отношение к нашим собственным ощущениям, наши мысли стали лучше контролироваться, действия стали более дисциплинированными, появилось больше живости, впечатлений, чувств, желаний, но мы продолжаем оставаться неосознающими. Речь идет не о подлинном пробуждении, но о «бодрственном сне», и в этомто состоянии и проходит почти вся наша жизнь. Нас учили тому, что возможно совсем пробудиться, приобрести состояние самоосознания. В этом состоянии, как я убедился во время упражнения с часами, я мог объективно сознавать функционирование своей мысли, развертывание образов, идей, ощущений, чувств, желаний. В этом состоянии я мог пытаться совершить и развить реальные усилия, чтобы изучить, время от времени останавливать и изменять это развертывание. И мне говорили, что само это усилие создаст во мне некий феномен. Само это усилие так или иначе не исчезнет бесследно. Ему достаточно быть, чтобы во мне создалась, накопилась самая сущность моего бытия. Мне сказали, что тогда я, обладая ощутимым бытием, смогу достигнуть «объективного сознания» и что тогда мне будет доступно совершенно объективное, абсолютное сознание не только самого себя, но и других людей, вещей и всего мира («Господин Гурджиев». изд. Сей, Париж, 1954 г.).
Когда в «естественном» состоянии, в котором находятся все существующие, я «вижу» дом, мое восприятие самопроизвольно, и я воспринимаю этот дом, а не собственное его восприятие. Наоборот, в «трансцендентальном» положении воспринимается самое мое восприятие. Но это восприятие радикальным образом изменяет первоначальное состояние. Пережитое состояние, вначале наивное, теряет свою самопроизвольность именно изза того, что объектом нового размышления становится то, что было вначале состоянием, а не объектом, и что среди элементов моего нового восприятия фигурирует не только восприятие дома как такового, но и самого восприятия как пережитого процесса. Существенно важно в этом изменении то, что сопровождающее видение, возникшее у меня в этом двойственном состоянии, вернее, в мыслительнорефлекторном восприятии дома, которое было моим первоначальным мотивом, далеким от того, чтобы быть воспринятым полностью, теперь отдаленное или спутанное этим вмешательством «моего» второго восприятия перед «его» первоначальным восприятием, оказывается парадоксально усиленным, более ясным, более нагруженным объективной реальностью, чем прежде. Мы находимся здесь перед фактом, не объясняемым путем чистого спекулятивного анализа: фактом преобразования вещи сознанием, ее превращения в «сверхвещь», как мы скажем позднее, ее перехода из состояния изучения в состояние знания. Этот факт вообще неизвестен, хотя он наиболее поразителен среди всех экспериментов реальной феноменологии. Все трудности, на которые наталкивается вульгарная феноменология, и все классические теории «познания» состоят в том, что эти теории рассматривают пару сознаниепознание (или точнее, сознаниеизучение) как способную самостоятельно исчерпать всю совокупность пережитого, в то время как в действительности нужно рассматривать триаду сознаниепознаниезнание, которая одна только может позволить действительно онтологическое укрепление феноменологии. И действительно, ничто не может сделать очевидным это пробуждение, кроме прямого и личного опыта самого феноменолога. Но никто не может утверждать, что понял подлинно трансцендентальную феноменологию, если он не осуществил с успехом этот опыт и не был во время его проведения сам «озарен». Будь он самым тонким диалектиком, самым проницательным логиком, — но если он не пережил этого и не видел за вещами других вещей, — он может только произносить речи по феноменологии, а не вести действительно феноменологическую деятельность. Возьмем наиболее точный пример. Насколько простираются мои воспоминания, я всегда умел распознавать краски — синюю, красную, желтую. Мой глаз их видел, у меня был скрытый опыт на этот счет. Правда, «мой глаз» не спрашивал меня относительно этого опыта, да и как он вообще мог задавать вопросы? Его функция в том, чтобы видеть, а не видеть себя в процессе видения, но мой мозг был сам как во сне, он вовсе не был глазом глаза, но служил простым продолжением этого органа. И я только говорил, почти не думая об этом: вот красивый красный цвет, немного приглушенный зеленый, блестящий белый. Однажды, несколько лет назад, я прогуливался среди виноградников, охватывающих карнизом озеро Леман и образующих один из самых красивых пейзажей в мире. Он такой прекрасный и величественный, что мое «Я» расширилось и растворилось в нем, и неожиданно произошло событие, необыкновенное для меня. Я сто раз видел ниспадающую охру обрыва, синеву озера, лиловатость Савойских гор и глубины сверкающих ледников ГранКомбен. Но я впервые понял, что никогда не видел их, хотя жил там уже три месяца. Этот пейзаж, правда, не растворил меня в себе; то, что отвечало ему во мне, было только смутным восхищением. Правда, «Я» философа сильнее всех пейзажей. Мое «Я» лишь вновь овладело острым чувством красоты и укрепилось от этого бесконечного состояния. Но в тот день я неожиданно узнал, что я сам создавал этот пейзаж, что он был бы ничем без меня: "Это я тебя вижу, я вижу себя видящим тебя, и видя себя, я создаю «тебя». Этот подлинный внутренний крик — крик демиурга во время сотворения им мира. Он — не только остановка старого мира, но проекция «нового». И в одно мгновение мир и в самом деле был заново создан. Никогда я не видел подобных красок. Они были в сто раз интенсивнее, богаче оттенками, более живые. Я знал, что приобрел ощущение смысла красок, что мне стало доступно девственное восприятие цветов, которых я до гех пор в действительности никогда не видел на картине — прежде они никогда не проникали в мир живописи. Но я знал также, что этим воспоминанием о себе в моем сознании, восприятием моего восприятия я проник в суть преобразованного мира, не являющегося таинственным потусторонним миром, — но подлинным миром, миром, чья природа держит нас в изгнании. В этом нет ничего общего с вниманием. Преображение обладает полнотой, а внимание — нет. Преображение познается в его достаточной определенности, внимание же направлено к возможной способности. Нельзя сказать, конечно, что если внимание не полно, то оно пусто. Наоборот. Но жадность — не полнота. Когда я в тот день вернулся в деревню, встречавшиеся мне люди были по большей части «внимательны» к своей работе, тем не менее все они показались мне сомнамбулами (Раймон Абеллио, «Тетради кружка метафизических исследований», внутренняя публикация, 1954 г.).
- Предыдущая
- 94/103
- Следующая
