Покаяние, Исповедь, Духовное руководство - Воробьев Протоиерей Владимир - Страница 6

— Нет, ты не будешь на празднике, ты пойдешь в школу и будешь учиться.

Пусть он лучше в своей школе плачет о том, что он не попал на Благовещение в храм. Это будет полезнее для него, чем прийти в храм и в храме совершенно ничего не ценить, ничего не чувствовать. Все должно в жизни ребенка быть переосмыслено с этой точки зрения.

И исповедь должна быть не столько уговорами, священник не столько должен стыдить, сколько он должен поставить все на свои места. Ему нужно брать на себя смелость вопреки родителям, сказать:

— Нет, пусть ваш ребенок в церковь пока не ходит.

Спокойно, не сердиться, не уговаривать, но сказать:

— Такие дети нам в церкви мешают. Пусть Ваш ребенок приходит в церковь, причащается раз в несколько месяцев…

Когда молодой человек хочет уклониться от армии, то и родители всячески пытаются его уберечь, спасти. А духовник говорит:

— Нет, пусть идет служить. Это для него будет полезнее.

Так и здесь. Ребенку нужно поставить суровые условия, чтобы он понял, что церковь для него — труднодостижимая цель.

На исповеди духовнику следует общаться с ребенком с большой любовью. Не быть занудным, строгим воспитателем, постараться донести до ребенка, что он его понимает, понимает все его трудности, должен ему сказать:

— Это все, конечно, так. Действительно тебе трудно, действительно ты не справляешься. Но это что значит? Это значит, что тебе не нужно причащаться каждую неделю. А раз так, то приходи через месяц или через два. Может быть, ты придешь по-другому.

Нужно с ребенком поговорить совершенно серьезно и заставить родителей все это поставить на свои места.

Церковь может быть лишь великим, радостным, праздничным и трудным переживанием. Церковная жизнь и исповедь должны стать для ребенка вожделенными, чтобы ребенок общение со своим духовным отцом воспринимал как нечто очень-очень для него важное, радостное и труднодостижимое, очень долгожданное. Это будет так, если священник сумеет в нужный момент найти с ребенком личный контакт.

Очень часто приходится пережидать переходный возраст, приходится дотягивать до 14, до 15, до 16 лет. Не всегда, но бывает так. Особенно с мальчиками, они бывают невозможными шалопаями, и с ними серьезно говорить просто невозможно. Нужно разумно ограничивать их пребывание в церкви и участие в таинствах. А потом наступит время, когда можно будет сказать:

— Ну вот ты теперь большой, ты вырос, давай поговорим серьезно…

И складывается какая-то общая жизнь с духовником, личные отношения на серьезном уровне, которые для подростка становятся очень ценными.

Все вышесказанное о детях можно резюмировать очень кратко. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы исповедь становилась для детей просто частью церковного быта. Если так случится, то это профанация, это очень трудно исправимая беда. Поскольку мы не всегда имеем возможность делать то, что нам кажется нужным, мы должны быть в общем русле, а у нас в церкви фактически допускается общая исповедь, можно объяснить ребенку, что если он знает, что у него нет тяжелых грехов, то в этот раз он должен довольствоваться разрешительной молитвой. Теперь перейдем к аналогичной проблеме со взрослыми. Для священника бывает большой-большой радостью, когда приходит какой-то грешник или грешница, после каких-то несчастий или жизненных катастроф, которые заставили их пересмотреть свою жизнь и обрести веру. Он или она приходит обычно с очень тяжелыми грехами и плачет у аналоя о своих грехах. И священник чувствует, что этот человек пришел покаяться по-настоящему, и вот сейчас, начинается его новая жизнь. Такое покаяние бывает для священника действительно праздником. Он чувствует, как благодать Божия проходит через него и обновляет этого человека, рождает его для новой жизни. Именно в таких случаях священник понимает, что такое таинство покаяния. Это действительно второе крещение, это действительно таинство обновления и соединения с Богом.

Такие случаи бывают, и не так уж редко. Особенно, когда приходят люди взрослого возраста.

Но потом человек становится обычным христианином. Он стал часто ходит в церковь, часто исповедуется и причащается, и со временем к этому привыкает.

А может быть, это тот самый ребенок, который вырос в верующей семье, а теперь стал взрослым. Может быть это какая-то хорошая целомудренная девушка. Хорошая, светлая, посмотришь на нее — загляденье. Но при этом она вовсе не живет духовной жизнью. Не умеет каяться, не умеет исповедоваться, не умеет причащаться, не умеет молиться. Она вычитывает какое-то свое правило, часто причащается, но при этом не умеет делать это как должно. Духовной работы у нее нет.

Такие люди, разумеется, не ведут себя как дети. Они не бегают по храму, не разговаривают и не дерутся.

У них есть привычка отстаивать все службы. Если с детства, то это уже довольно легко, это становится потребностью. И можно простоять так всю жизнь в церкви и быть хорошим человеком в общем-то. Ничего плохого не сделать, не убить, не наблудить и не украсть. Но духовной жизни при этом может и не быть.

Можно всю жизнь ходить в церковь, причащаться, исповедоваться и так ничего не понять по-настоящему, не начать жить духовной жизнью, работать над собой. Это бывает очень-очень часто. И, слава Богу, этому мешают скорби, которых довольно много в нашей жизни. Какие-то тяжелые переживания, даже тяжелые грехи, падения оказываются промыслительно допущенными в жизни человека. Недаром есть такая пословица: «Не согрешишь — не покаешься».

Оказывается, человек, который вырос в церкви, нередко для себя обнаруживает, что такое настоящее покаяние только тогда, когда как-то тяжко согрешит. До тех пор он тысячу раз ходил на исповедь, но никогда не понимал, никогда не чувствовал, что это такое. Это, конечно, не значит, что нужно желать, чтобы все впадали в тяжкие, смертные грехи. Это означает необходимость того, чтобы наша церковная жизнь была очень рельефной. Она должна быть обязательно чем-то трудным, чтобы человек начал внутренне работать. И задача духовника уследить за тем, чтобы человек работал, трудился, чтоб он не просто осуществлял какую-то свою привычную бытовую схему, отбывая какие-то праздники, какие-то службы. Нужно, чтобы у него была цель, чтобы он этой цели достигал. Каждый человек должен иметь свою программу духовной жизни.

Это очень трудно, особенно в наше время, когда священник фактически не может справиться с огромным количеством людей, которые приходят к нему. Вспомните, что до революции в Москве, которая была ограничена заставами, было 600 храмов и, соответственно, более 1000 священников. Сейчас в Москве, которая стала раз в десять больше, около 300 храмов и порядка 400 священников. Раньше в Москве был миллион жителей. Сейчас 10 миллионов. Конечно, возможности теперь у священника совсем другие. Он не справляется с таким огромным наплывом людей. И, тем не менее, нужно искать какого-то активного включения в жизнь каждого члена Церкви.

Для нашей Церкви это очень необычно, нетрадиционно. У нас уже, как правило, принято совсем другое: батюшка стоит у аналоя и слушает. А потом возьмет и скажет: «Ну так больше не делай, это нехорошо». Потом скажет: «Прощаю и разрешаю»… Ну, может, еще что-нибудь добавит, и все.

И даже старцы. Они, в основном, слушают, молчат и потом несколькими замечаниями как-то подправят и отпустят. Некоторая пассивность со стороны духовника у нас является традиционной. Нужно помнить, что у истинных старцев это была только внешняя пассивность. Настоящие старцы — это люди великого духовного подвига. Когда подходил к ним человек, они начинали прежде всего за него молиться, т. е. сразу же активно действовали духовно. И неизбежно включали этого человека в совсем другую, духовную жизнь. Каждый, кто был у старца Амвросия или у преподобного Серафима, остался с ощущением грандиозного события в своей жизни. Т. е. внешне пассивное поведение духовника не противоречило активному включению пришедшего человека в новую жизнь, здесь для него происходило откровение.