Творения - "Лактанций" - Страница 95

17. 1. Однако я стремлюсь продолжить дальше изобличение, поскольку рассмотрение вопроса показывает: то, что философы считали пороками, не только пороками не являются, но и оказываются великими добродетелями. Из них ради их же убеждения я возьму то, что, как я считаю, непосредственно относится к делу. 2. Страх или боязнь они помещают в число великих пороков и считают их немощью души, противоположность которых — смелость; если у человека была бы смелость, то не было бы никакого места страху. 3. Неужели же кто‑то верит, что может быть так, чтобы тот же самый страх оказался великой смелостью? Вовсе нет. Ведь никому не кажется, что природа потерпела бы то, чтобы нечто превращалось в свою противоположность. 4. Однако я без какого‑либо выразительного умозаключения, как это делает у Платона Сократ, который заставляет тех, с кем ведет спор, признать то, что они отрицали, но очень просто покажу, что великий страх является великой добродетелью. 5. Никто не станет сомневаться, что боязнь бедности, изгнания, тюрьмы или смерти является пороком слабой и робкой души; всякий, кто не страшится этого, считается весьма смелым человеком. Кто же боится Бога, тот совершенно ничего не боится. 6. Для доказательства этого не нужны аргументы. Ведь повсюду известны и до сих пор по всей земле видны истязания почитателей Бога, в ходе которых придумываются новые невиданные способы пыток. 7. И действительно, о видах смерти душа даже вспоминать боится, когда истязание лютых зверей свирепствует больше самой смерти. Но все же счастливая и неодолимая терпеливость переносит эти страшные страдания тел без всякого стона. 8. Эта добродетель являла всем народам, провинциям и самим мучителям великое чудо, когда терпеливость одерживала верх наджестокостью. 9. Но эту добродетель создал именно страх перед Богом. Итак, страх, как я говорил, нужно не искоренять, как стоики, и не умалять, как хотят перипатетики, но направлять на верную стезю, и нужно избавляться от боязней, но так, чтобы осталась только эта одна, [т. е. перед Богом]. Она, поскольку является законной и правильной, единственная делает так, чтобы все прочие страхи не могли быть сильны.

10. Вожделение они также перечисляют среди пороков, но если жаждать то, что является земным, это порок, то жаждать небесное — это добродетель. Ведь кто жаждет обрести справедливость, Бога, вечную жизнь, непреходящий свет и все, что Бог обещает человеку, тот презирает земные богатства, почести, господство и саму власть. 11. Стоик, пожалуй, скажет, что нужно с желанием идти к обретению этого, а не с жадностью. Напротив, желать недостаточно. Ибо желают многие, но когда появляется телесная боль, желание исчезает, а вот вожделение остается. Если оно делает так, что все то, что стяжается другими, презирается, то это высшая добродетель, ибо является матерью воздержанности. 12. И потому мы должны скорее сделать так, чтобы страсти, дурно пользоваться которыми является пороком, мы обратили в правильное русло. 13. Действительно, те возбуждения души подобны запряженной колеснице, главная обязанность возничего которой состоит в том, чтобы знать правильную дорогу. Если он будет держаться правильной дороги, пусть даже ехать он будет и быстро, не попадет в беду, если же будет плутать, пусть даже двигаться он станет медленно и осторожно, то или выедет на ухабы, или свалится в овраг, или по меньшей мере приедет туда, куда не нужно было. 14. Так та колесница жизни, которая везется страстями, словно быстрыми лошадьми, если держится правильной дороги, то правильно исполняет свою обязанность. Стало быть, страх и вожделение, если они обращены к земле, становятся пороками, если же к божественному, то добродетелью.

15. Бережливость они, напротив, включают в состав добродетели. Если она является рвением к обладанию, то не может быть добродетелью, так как полностью направлена на приумножение и сохранение земных богатств. Мы же высшее благо не связываем с телом, но суть его связываем со спасением души. 16. Если же, как я учил выше,[632] совершенно не следует беречь имущество, чтобы проявлять человечность и справедливость, то быть бережливым не является добродетелью. Понятие это сбивает с толку и вводит в заблуждение подобием добродетели. 17. Ведь умеренность хотя и является воздержанностью в наслаждениях, все же представляет собой порок, потому что проистекает из любви к обладанию, ибо следовало бы воздерживаться от наслаждений и в то же время не скупиться в деньгах. Ведь скупо, т. е. умеренно, тратить деньги — это своего рода мелочность души, которая или заранее боится, как бы не перестало хватать денег, или отчаялась вновь их обрести, или не в состоянии презреть земное. 18. Но те философы, наоборот, зовут расточительным того, кто не бережет свое имущество. В самом деле, они так отличают щедрого человека от расточительного: щедрым является тот, кто дает достойным, когда это нужно и сколько нужно, расточительным же тот, кто дает недостойным, без особой необходимости и без учета своего имущества. 19. Что же? Назовем ли мы расточительным того человека, который ради сострадания подаст нуждающемуся на пропитание? Напротив, крайне важно, щедр ли ты к развратницам из‑за похоти своей или к несчастным из‑за человечности, растащат ли твои деньги сводни, игроки в кости и прелюбодеи или ты обратишь их на благочестие и во имя Бога, бросишь ли ты их на благо чрева и глотки или поместишь в сокровищницу добродетели. 20. Стало быть, как пороком является растрачивать деньги на дурное, так добродетелью является растрачивать на благое. Если добродетель — не жалеть богатств (которые могут быть вновь нажиты), чтобы сохранить человеческую жизнь (которую нельзя вновь получить), то бережливость является пороком. А потому я не иначе бы как больными назвал тех, кто человека, это доброе и общественное [по природе своей] животное, лишает его собственного имени, 21. тех, кто, уничтожив страсти, на которых зиждется вся человечность, хотят довести человека до полного оцепенения ума, стараясь освободить его от побуждений и, как они говорят, вернуть ему покой и безмятежность. 22. Этого не только не может быть, поскольку сила и суть ума в движении, но это даже не нужно. Ведь как стоячая и безмятежная вода нездорова и мутна, так и безмятежная и недвижимая душа бесполезна даже для самой себя и не может сберечь жизнь, так как ничего не будет ни предпринимать, ни думать. В самом деле, размышление — это не что иное, как движение ума. 23. Наконец, те, кто защищают такую вот безмятежность души, хотят лишить душу жизни, так как жизнь энергична, а покойна лишь смерть.

24. Кое‑что философы правильно относят к числу добродетелей, но не понимают их границ. Добродетелью является твердость, но она не в том, чтобы мы были стойки в отношении тех, кто чинит несправедливость (в действительности, им следует уступать; почему так нужно делать, я скоро объясню),[633] а в том, чтобы мы, несмотря на всякие угрозы и пытки, противились тем, кто приказывает нам поступать вопреки Закону Божиему и справедливости, дабы предписаниям Божиим мы не предпочитали приказы человека. 25. Также добродетелью является презрение к смерти. Но оно не в том, чтобы мы жаждали ее и добровольно отдавались ей, как часто поступали многие великие философы, что является преступлением и злодеянием, но в том, чтобы мы, принуждаемые оставить Бога и отказаться от веры, предпочитали принять смерть. Она в том, чтобы мы защищали свободу от глупой и безрассудной жестокости и всем угрозам и страхам мира бросали вызов непоколебимостью души. 26. Так возвышенным и неодолимым сердцем мы попираем боль и смерть, которую другие боятся. В этом добродетель, в этом истинная твердость, в том только она состоит и проявляется, когда никакой страх и никакая сила не могут отвратить нас от Бога. 27. Итак, верно знаменитое высказывание Цицерона. Не может быть ни одного справедливого человека, говорит он, который бы не боялся ни смерти, ни боли, ни изгнания, ни бедности.[634] 28. Также у Сенеки в книгах моральной философии сказано: «Тот является достойным человеком, кто не выделяется апексом, пурпуром или окружением ликторов, но кто уважаем и без всякой власти; кто не испугается при приближении смерти, будто увидев нечто неожиданное; кто, если ему суждено испытать телесные пытки, гореть на огне или быть распятым, думает не о страдании, а о достойном перенесении его». 29. Кто же чтит Бога, тот терпит это и не страшится этого, а стало быть, тот справедлив. Из этого получается, что всякий, кто чужд религии единого Бога, совершенно не может знать и определить ни сути добродетели, ни ее точных границ.