Творения - "Лактанций" - Страница 48

40. Тот, кто услышит эти гнусности, не станет больше считать, что надо кому‑то делать добро, ибо добро он будет совершать на пользу другому, и не станет больше считать, что нужно воздерживаться от преступления, ибо преступление приносит прибыль. 41. Если бы какой‑нибудь предводитель пиратов или разбойников стал бы ободрять своих сообщников к нападению, какие бы другие слова он мог использовать, если не те, которые говорит Эпикур? 42. Он бы сказал, что боги не следят за людьми, что они не разгневаются и не наградят. Что не нужно бояться смерти, ибо души исчезают по ее наступлении, и после смерти мы — ничто. Что наслаждение является высшим благом. Что нет никакой человеческой общности, и каждый заботится о себе. Что нет никого, кто бы уважал другого иначе, как не ради себя самого. Что стойкий муж не должен бояться ни смерти, ни боли; такой муж, даже если он подвергается мучениям, если его истязают, не должен о себе заботиться. 43. Вдруг и найдется кто‑нибудь, кто посчитает, что эти слова, которые скорее подходят разбойникам, принадлежат мудрецу.

18. 1. Другие же философы, напротив, считали, что души сохраняются после смерти. Это в основном пифагорейцы и стоики, которых хотя и следует простить, поскольку думали они правильно, но все же я не могу их не осудить, ибо не по знанию, а по случаю они пришли к истине. Так вот, они допускали некоторые ошибки как раз в том, о чем думали правильно. 2. Ведь когда они испугались того самого довода, из которого следовало, что души необходимо умирают вместе с телами, поскольку вместе с телами рождаются, тогда они стали утверждать, что души не рождаются, а, скорее, вселяются в тела и переходят из одного в другое. 3. Они думали, что души могут сохраняться после смерти тела только в том случае, если они существовали до тела. Сходная и почти одна и та же ошибка у обеих школ. Но эта [пифагорейская] школа ошибалась относительно прошлого, а та [эпикурейская] относительно будущего. 4. Ведь ни та, ни другая не видели, что является самым верным, а именно, что души рождаются и не умирают, ибо они не знали, зачем появился человек и какова его суть. 5. И вот многие из тех, кто догадывались, что души вечны, что они якобы переселяются на небо, сами чинили над собой насилие, как Клеанф, Хрисипп, Зенон, Эмпе — докл, который низверг себя в кратер горящей Этны глубокой ночью, чтобы считалось, будто он удалился к богам, если вдруг не появится.[354]

А из римлян — Катон,[355] который был на протяжении всей своей жизни подражателем стоического заблуждения. 6. Демокрит, хотя и придерживался другого мнения, все же

Сам добровольно понес свою голову смерти навстречу,[356]

преступнее чего быть ничего не может. Ведь если убийца нечестив, поскольку является губителем человека, то таким же преступником является и тот, кто уничтожает себя, ибо уничтожает человека. 7. Мало того, злодеяние это следует считать самым худшим. Карать за него — во власти одного только Бога. Ибо мы как в эту жизнь вступаем не по собственной воле, так и обратно из этой обители — тела, о котором нам надлежит заботиться, должны уходить лишь по решению Того, Кто нас в это тело ввел, чтобы мы пребывали в нем до тех пор, пока Он не прикажет освободиться от него. И если причиняется какое‑либо насилие, его следует невозмутимо переносить, поскольку невинная душа не может не быть отомщена, и мы обретем великого Судию, единственно Которому дано право вершить месть. 8. Итак, все те [убившие себя] философы являются убийцами, как и тот глава римской учености Катон, который, как говорят, перед смертью прочитал книгу Платона, который учил о вечности души, и авторитетом философа был побужден к высшему нечестию. И все же Катон имел некую причину своего самоубийства, а именно нежелание попасть в неволю. 9. Что же, тот знаменитый амбракиец, который, когда прочитал ту же книгу, не по той же ли причине бросился в пучину, что поверил Платону?[357]Достойно проклятия и изгнания учение, которое отвращает людей от жизни. 10. Ведь если бы Платон знал и учил, Кем, каким образом, кому, ради чего и в какое время дано бессмертие, он ни Клеомброта, ни Като — на не подтолкнул бы на добровольную смерть, но скорее бы наставил их к жизни и справедливости. 11. В самом деле, мне кажется, что Ка — тон искал смерти не столько ради того, чтобы спастись от Цезаря, сколько ради того, чтобы последовать предписаниям стоиков, к которым он принадлежал, и чтобы каким‑нибудь великим поступком прославить свое имя. Я не нахожу, что плохого могло бы с ним случиться, если бы он остался жив. 12. Ведь Гай Цезарь, как человек снисходительный, ничего другого не хотел совершать даже в разгар гражданской войны, кроме того, чтобы, сохранив жизни двух лучших граждан, Цицерона и Катона, показать, что он несет благо государству. Но вернемся к тем, кто славит смерть как благо. 13. Ты сетуешь на жизнь, словно ты уже умер или когда‑то тебе открылось, ради чего ты рожден. Не тебя ли знаменитыми словами Теренция порицал истинный и всеобщий Отец:

…Сначала жить научись;

Противна станет жизнь — прибегни к этому[358]

14. Ты сетуешь, что терпишь несчастья, будто бы ты заслужил что‑то хорошее, когда не ведаешь Отца, Господа и Царя своего; пусть ты и созерцаешь очами ярчайший свет, однако сердце твое слепо и пребывает в безмерной тьме неведения. Это неведение привело к тому, что никому не было стыдно говорить, что для того мы рождены, чтобы нести наказания за [совершенные ранее] преступления. Я не представляю, что можно было бы сказать безумнее этого. 15. Ведь где и какие мы могли совершить преступления, пока еще не были рождены? Если только мы не станем верить тому безумному старику, который выдумывал, что в прежней жизни был Эвфорбом.[359] Он, как я полагаю, поскольку происходил из незнатной семьи, выбрал себе род из песен Гомера. 16. О, восхитительная и исключительная память Пифагора! О, ужасная забывчивость наша, тех, кто не помнит, кем был прежде! Но, возможно, по какой‑то ошибке или по какой‑то милости он единственный не коснулся течения Леты и не отведал воды забвения? Очевидно, что лживый старик сложил басню, как обыкновенно делают это досужие старухи для доверчивых детей. 17. Если бы он хорошо судил о тех, кому это говорил, если бы считал их [разумными] людьми, то никогда бы не позволил себе столь дерзко лгать. Впрочем, лживость ничтожнейшего человека достойна осмеяния. 18. Но что мы будем делать с Цицероном, который, сказав в начале своего Утешения, что люди рождены для искупления [совершенных ранее] преступлений, повторил потом то же самое, как бы порицая того, кто считает, что жизнь не является наказанием?[360] Правильно он сказал прежде, что пребывает в заблуждении и в несчастном неведении истины.[361]

19.1. Те, кто рассуждают о благе смерти, поскольку не знают ничего истинного, обосновывают свое суждение так: «Если нет ничего после смерти, то смерть не является злом, поскольку устраняет ощущение зла. Если же после смерти остаются души, то она является благом потому, что ведет к бессмертию». 2. Эту мысль Цицерон так выразил в книге О законах: «И порадуемся за себя, так как смерть принесет нам состояние либо лучшее, чем то, в каком мы находимся при жизни, либо, во всяком случае, не худшее. Ведь когда, при отсутствии тела, дух сохраняет свою силу, то это жизнь божественная, а при отсутствии ощущений, конечно, ничего дурного больше быть не может».[362] 3. Это тебе кажется остроумным, словно бы ничего другого и быть не может. Однако же и то и другое ложно. Божественные же Писания учат, что души не умирают, но получают либо за справедливость вечную награду, либо за преступления вечное наказание. 4. Ибо нельзя, чтобы преступник, который в этой жизни был счастлив, избегал заслуженного наказания, или чтобы человек, который, следуя справедливости, был в этой жизни несчастен, не получил за это воздаяние. 5. Это настолько справедливо, что тот же самый Туллий предвестил в Утешении, что справедливые и нечестивые люди обретают не одну и ту же обитель. 6. «Ибо не всем, — говорит он, — как считают те мудрецы, дан один и тот же путь на небо. Конечно, учат они, души, запятнанные преступлениями и злодеяниями, погружаются во тьму и лежат в грязи, невинные же души, чистые, непорочные, облагороженные благодеяниями, усердием и искусствами, легко и безмятежно спешат к богам, т. е. к сходной себе природе».[363] 7. Эта мысль противоречит вышесказанному доводу. Ведь согласно тому доводу всякий рожденный человек наделен бессмертием. 8. Ибо какова была бы разница между добродетелью и преступлением, если бы ничем не отличались Аристид и Фаларис,[364] Катон и Каталина?[365] Но эту разницу в поступках и в оценках почувствует только тот, кто держится истины.