Последний волк - Эрлих Генрих Владимирович - Страница 17
- Предыдущая
- 17/45
- Следующая
– Как я тебя! Давай еще раз, – крикнул Волчок, заняв привычную позицию.
– Ну давай, – ухмыльнулся Волк и неожиданным резким ударом носа под челюсть опрокинул щенка, только зубы лязгнули.
Волчок медленно поднялся, обескураженный.
– Давай еще? – посмеивался Волк.
– Ничего не понимаю, – сокрушенно сказал Волчок после третьего кульбита подряд.
– Тебе покажется это странным, но мы, волки, хуже всего видим то, что у нас непосредственно перед глазами. То есть видеть-то видим, но резкое движение доходит с каким-то опозданием, а много ли надо для удара. Поэтому ты, когда ожидаешь атаки, слегка поводи головой из стороны в сторону, так ты будешь лучше видеть противника.
– Но ты же учишь, что волк должен нападать первым!
– Это я могу нападать первым, да и то до поры до времени. А ты еще очень молод и противник может оказаться сильнее тебя.
– Что-то я не вижу здесь таких противников, – хвастливо сказал Волчок.
– А я и не говорю про здесь.
– Мы что, переезжаем? – возбужденно спросил Волчок.
– Надеюсь…
– Отец, вот ты разговариваешь с другими зверями, птицами, а потом передаешь мне всякие забавные истории, рассказанные ими. Я тоже хочу так, но не могу. Я бы с радостью поболтал с теми же пекари, пусть они и свиньи, ведь мы выросли почти что вместе, рядом, всего через две решетки. Им хорошо, их много, им весело, до меня доносится их задорное похрюкивание, но я ничего не понимаю.
– Ты не умеешь слушать, Малыш. Если я вижу, что какой-то пусть неизвестный мне зверь обращается ко мне, не злобится, не угрожает, а хочет просто познакомиться, поговорить о житье-бытье, я открываю навстречу ему уши и душу и вот из урчания, пыхтения, того же хрюканья, стрекота, писка вдруг начинают вычленяться слова и до меня доходит смысл сказанного, не полностью, конечно, у каждого есть какие-то свои ненужные звуки, которые он постоянно произносит, разрывая мысль, но, наверно, ему так проще говорить. Надо научиться пропускать это мимо ушей.
– Интересно! Я обязательно попробую. Но я же не смогу им ответить, не буду же я стрекотать как сорока или цокать как белка.
– И не нужно. Говори открыто и приветливо, говори, как говоришь, может быть, чуть помедленнее, поаккуратнее, не глотай половину слов, а то когда ты начинаешь что-нибудь рассказывать взахлеб, даже мне бывает тяжеловато тебя понять. И – все. Если они захотят тебя понять, они поймут. Мы ведь все говорим на одном языке, языке Природы, но Создатель дал нам разные голоса, чтобы наполнить живыми звуками леса, поля и небо.
– Зачем все это?
– Это тебе пригодится на свободе.
– Что такое свобода?
– Свобода?.. Это когда все преграды, которые тебе встречаются в жизни, воздвигнуты природой, Законом или тобой самим.
– Это очень сложно для меня. Я не понимаю.
– Я понимаю, что ты не понимаешь. Мне тяжело это объяснить тебе. Свобода внутри тебя, внутри меня. Мне трудно объяснить тебе то, что я чувствую. Это надо впитать, вобрать в себя или, что правильнее, вызвать изнутри это забытое, забитое чувство. Вот посмотри. Вокруг тебя решетка, за рвом, назовем ее преградой. Кто ее создал? Не суть, что двуногие, сейчас главное, что не ты. Если бы не было этой преграды, чтобы ты сделал?
– Пошел бы подрался с пекари, они что-то слишком расхрюкались последнее время!
– Ну а потом?
– Не знаю, сбегал бы вон к тому дальнему вольеру, я не знаю, кто там.
– Глупыш… Как объяснить тебе, рожденному в клетке, как рассказать, чтобы ты представил бескрайние просторы моей, нет, нашей Территории? Горы – край земли, из-за которых восходит солнце, и широкая река на закате, такая широкая, что на другом берегу ты не разглядишь белку на дереве, и множество ручейков и речек, которые дают тебе рыбу, когда нет другой добычи, и чистую воду, чтобы напиться после охоты. На холод, до территории медведей, целый день хорошего бега, и это летом, по траве. И на тепло тоже целый день хорошего бега, там, у границы лесов, заканчивается наша Территория, но не кончается земля, гладко убегает до самого видимого края, но и там не прерывается, а по преданию стелется еще много дней пути до самого Крайнего моря. Но я туда не ходил, и родители мои не ходили, и другие волки из нашей Стаи, пока она была, не ходили. Мы сами установили границу нашей Территории, как бы собственную преграду по границе лесов, и все обитатели леса знают ее, и признают, и уважают. А внутри своей Территории ты можешь делать, что хочешь: бежать куда угодно, охотиться, искать новые лежбища, обследовать неизведанные уголки, ведь она такая большая – всей жизни не хватит.
– А Закон? Что такое Закон?
– Закон – он для Стаи. Ведь в Стае есть старые и молодые волки, волчицы, волчата. Они собираются вместе в тяжелое время, зимой или в плохой год, когда мало добычи, чтобы вместе охотиться, помогая друг другу выжить. В Стае волк находит свою волчицу, которая будет матерью новых членов Стаи. Предки передали нам правила, как должна жить Стая, чтобы все было по справедливости, чтобы Стая росла, а не погибла из-за раздоров. Вот все эти правила и называются Законом. И все в Стае подчиняются этому Закону, даже если иногда он в чем-то им и не нравится.
– А если я не хочу подчиняться Закону? Если я хочу быть свободным?!
– Если ты нарушишь Закон – тебя убьют, если просто не захочешь подчиняться – изгонят из Стаи. Тогда ты будешь свободным одиноким волком. Это самое большое несчастье в жизни волка.
Много лун истерлось до ободка. Деревья, недолго покрасовавшись в девичих разноцветных сарафанах, застыли черными вдовами и вскоре поседели от серого городского снега. Пруды и рвы по привычке затянулись толстыми прозрачными панцирями, забыв, что в них нет жизни, которую надо защищать. Земля безуспешно пыталась укрыться легкой белой периной и всласть поспать после летней страды, но тепло, идущее от города, взявшего ее в кольцо, наполняло перину влагой, и земля коченела, мертвела. Прошла весна, одевшая землю и деревья в яркий зеленый наряд, но ненадолго – посерел он от пыльных летних будней и даже частые дожди не могли отмыть его. Вот и лето истекло жарой и солнце, притомившись, с каждым днем все раньше уходило на покой.
И в этом потоке времени как-то незаметно Волчок превратился в Молодого Волка.
Он сильно вырос, догнав отца, но не было еще в нем той мощи, которая исходила от Волка в первые дни несвободы. Не так широка была его грудь, хотя он уже почти всегда сбивал отца с ног при прямом, грудь в грудь, столкновении за счет резкого разбега и катапультирующего отталкивания при последнем прыжке. Не было той выносливости, хотя он не раз всю летнюю ночь наматывал круги по краю вольера, не сбиваясь и не сбавляя хода. Он мог проплыть столько кругов по рву, не касаясь лапами стенок, что этого с лихвой бы хватило, чтобы пересечь самую широкую реку, которую когда-либо видел Волк – ту, на закатной стороне их Территории. Он мог запрыгнуть на крышу их домика и удержаться на скате в любую погоду. Он мог на полном ходу развернуться в прыжке и уверенно приземлиться на все лапы в боевую стойку, готовый к защите или встречной атаке на преследователя. Он мог без всякой видимой подготовки молниеносно прыгнуть с места на длину туловища в любом направлении, вперед или вбок, и впоследствии противник часто осознавал, что Волк куда-то исчез, только когда в него вонзались острые клыки. Он всю зиму проспал на снегу, с подветренной стороны домика, научившись сворачиваться клубком и укутывать лапы и нос пушистым хвостом, и когда ему случалось заходить в домик, у него уже через несколько вздохов начинало теснить в груди и он вылетал на свежий воздух.
– Вот-вот, – приговаривал Одинокий Волк, – а мне и здесь дышать нечем. Вот бы в лес, так бы и полетел.
Одинокий Волк передал сыну весь свой опыт охоты, все, что он когда-либо слышал о повадках зверей, и очень опасался, что большая часть этих теоретических знаний выветрится из головы Молодого Волка при первой же настоящей погоне. Ведь и сам он дважды ошибался.
- Предыдущая
- 17/45
- Следующая
