История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века - Чичерин Борис Николаевич - Страница 53

Таково содержание первой книги трактата „О правлении князей“. В ней заключается все существенное. В следующих книгах подробно излагаются средства и способы управления, отчасти же повторяются прежние суждения, хотя с некоторыми отступлениями, указывающими на другого автора. Так, например, образы правления разделяются на царский, деспотический и политический, или республиканский. Но различие между царским и деспотическим не выясняется: то они отличаются друг от друга, то сводятся к одному началу. Вообще, эти части сочинения далеко уступают первой в силе и последовательности мысли. В них видна ученическая рука. Первая же книга, бесспорно, принадлежит к числу самых замечательных произведений средневековой литературы.

Изложенная в ней теория конечной цели сделалась господствующею у католических богословов XIV столетия. Она послужила им для возведения папской власти превыше всего земного. Так, по поводу спора папы Иоанна XXII с императором Людовиком Баварским, явились два сочинения „Сумма о церковной власти“ (Summa de ecclesiastica potestate) асгустинского монаха Августина Триумфа и книга „О плаче церкви“ (De plainetu ecclesiae) францисканца Альвара Пелагия. В обоих теория папства доводится до самых крайних пределов. Весь мир, говорит Августин Триумф, составляет единое княжество, которого правитель — Христос, наместник же Спасителя — папа. Поэтому никто по праву не может освободить себя от повиновения папе, так же как никто не имеет права освободить себя от повиновения Богу. Приговор папы и приговор Бога одно и то же. Как Бог — создатель и правитель всех существ, так папа, заступая место Бога, является правителем всех царств. Император — служитель папы, тем самым, что он служитель Бога. Но по общему правилу главный деятель сам избирает служителей и орудия для своей цели. Следовательно, папа, который в земной церкви должен устроить всех верующих в виду мира и направлять их к сверхъестественной цели, может сам избирать императора, когда есть на то справедливая и разумная причина. Он мог дать эту власть избирателям, но он всегда имеет право отнять ее у последних. Обязанности императора в отношении к папе определяются его служебным положением. Он приносит папе присягу верности. Этим он обязывается возвеличивать церковь, защищать ее пастыря и охранять принадлежащие ей светские блага. Но зависимость его этим не ограничивается. Без папы император не может издать никакого закона, ибо всякий справедливый закон истекает из закона Божьего, а папа — наместник Бога на земле и посредник между человеком и Богом. Мало того, в силу подарка Константина Великого, не только высшая власть, но и непосредственное управление всей Империи принадлежит папе, так что вся императорская юрисдикция от него зависит. И этот подарок не есть дело случая или произвола, напротив, это не что иное, как восстановление нарушенного права, возвращение несправедливо отнятого у церкви. Ибо против церкви нет давности. Никакое право, никакой обычай не могут иметь силы против нее. Обычай, противный истине и праву, тем вреднее, чем он продолжительнее, и должен скорее быть назван злоупотреблением, нежели обычаем. Развивая эти начала, Августин Триумф утверждает даже, что папе следует воздавать такую же честь и такое же поклонение, как самому Богу[150].

Того же направления держится и Альвар Пелагий. Мирское, по его учению, не более как принадлежность духовного, а принадлежность должна следовать за главным предметом (Temporalia accessoria sunt ad spiritum, sed accessoria naturam habent principale sequendi). Управление духом принадлежит Христу, а папа его наместник. Следовательно, папа имеет царскую власть в светских делах не от Константина Великого, как утверждают некоторые, а от самого Христа, который выше достоинством как царь, нежели как священник, ибо священником он был в качестве человека, царем же он был и есть и как человек, и как Бог. Поэтому церковное достоинство папы выше его иерейского чина. „Как Сын Божий, — говорит Пелагий в другом месте, — в едином лице соединяет два естества, божественное и человеческое, так и наместник его, папа, в едином папском чин держит двоякий суд различного естества, духовный и светский. Имея таким образом власть Христа и как человека, и как Бога, папа является не просто человеком, а Богом (Papa non est homo simpliciter, bed Deus). Папа есть Бог императора (Papa est Deus imperatoris). Всякая власть от него исходит и устрояется в отношении к нему, ибо он начало и конец всякой власти. Он не связывается законами, даже им самим изданными, он выше всех вселенских соборов. Если бы весь мир в чем-либо был иного мнения, нежели папа, надобно все-таки следовать мнению папы. Одним словом, власть его не имеет числа, веса и меры“. Это положение, которое мы видели у Эгидия Римского, повторяется Альваром Пелагием[151].

Таковы были результаты, к которым привели схоластиков начала, заимствованные у Аристотеля. Приноровленные к церковному учению, первоначально для развития теории законного порядка, эти начала сами собою вывели эту теорию из настоящих ее пределов. Господствующий у Аристотеля идеализм разрешил раздвоение в полное единство во имя конечной цели. Нельзя отрицать силы и логической связи этой системы, которая явилась последним и самым крайним выражением папских притязаний; но она не могла не встретить самого сильного противодействия. Единство, которого требовали богословы, слишком противоречило и средневековому порядку, и христианским началам, и назначению церкви. Оно не могло быть установлено силою нравственного закона, который церковь обязана была хранить, ибо нравственный закон не поглощает собою закона юридического. Оно, наконец, невозможно было и по самой своей сущности: идеальное единство человеческой жизни не означает безусловного подчинения всего находящегося на земле единой власти, распоряжающейся и светским мечом, и совестью граждан. Идеализм приводит к требованию не внешнего, а внутреннего единства, допускающего свободу и относительную самостоятельность отдельных элементов. Идеальное начало призывает всех к содействию в достижении общей цели, а не приносить все в жертву единому властителю. Между тем в папской системе уничтожаются и независимость светской власти, и свобода граждан. С этой точки зрения против этой теории легко было привести самые основательные доводы. Выставленное схоластиками начало конечной цели могло обратиться в могучее орудие против них самих. И точно, в течение XIV столетия один за другим являются даровитые писатели, которые совершили в теории то, что другие делали на практике: они сокрушили притязания пап и порешили дело в пользу светской власти.

Спор между Бонифацием VIII и Филиппом Красивым вызвал несколько замечательных сочинений об отношении церкви к государству. И юристы, и богословы вступились за права светской власти. Собранные Филиппом Генеральные штаты Франции произнесли приговор в пользу короля. Бонифаций, схваченный врасплох и оскорбленный, умер от досады и волнения. Преемники его не только отступились от его требований, но и подпали под сильное влияние французских королей. Светская власть победила.

В числе юристов, выступивших с пером против притязаний папы, был Петр Дюбуа. Ему приписывается трактат под заглавием «Вопрос о папской власти»[152], трактат, которым, можно сказать, открывается бой против папства. Здесь нет философско-систематического учения, какие мы видели доселе, но с замечательною силою и ясностью разбираются и опровергаются доводы в пользу папской власти. Последующие писатели нередко повторяют только сказанное в этом сочинении. По общему обычаю средневековых писателей, автор сначала излагает доказательства защитников папства, затем доводы противоположные, потом дает свое заключение и, наконец, опровергает одно за другим основания противников.