История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века - Чичерин Борис Николаевич - Страница 41

Таким образом, обходя вопрос об установлении власти, папа подступал к нему с другой стороны. Коронация и присяга как обряды религиозные давали ему возможность признавать или не признавать выбор, считать обязательным или необязательным подчинение подданных князю. Коронация по средневековым понятиям была не только церковным освящением существующей уже законной власти, она сообщала власть известному лицу. Избранный князьями король только через этот обряд становился императором, а это естественно давало папе повод вмешиваться в само избрание. Подводя под одну категорию венчание царей и рукоположение святителей, Иннокентий приписывал римскому первосвященнику право отвергать неугодный ему выбор под предлогом нравственного недостоинства лица. Точно так же и присяга в средние века не считалась только освящением существующей уже законной обязанности, но устанавливала самую обязанность, связывая совесть подданных. Между тем Католическая церковь всегда признавала за папами власть разрешать от присяги. Те возражения, которые мы видели у Вальтрама Наумбургского, не могли поколебать установившегося обычая. Сторонники императоров утверждали, что клятвопреступление во всяком случае грех; но если это грех, то святителям церкви принадлежит право разрешать от греха. С другой стороны, защитники папства указывали на то, что бывают случаи, где исполнение клятвы ведет к нарушению самых божественных законов; следовательно, необходима власть, имеющая право разрушать от нее, а такова власть папская. Таким образом, здесь являлся повод к вмешательству церкви. В среде, где религиозные обряды имели существенное значение для самой гражданской области, папы могли с значительным успехом настаивать на своих требованиях.

Отказываясь от назначения императора собственною властью, Иннокентий III, как мы видели, делал оговорку насчет перенесения Империи. Действительно, в этом случае он мог, ссылаясь на историю, утверждать с большим или меньшим вероятием, что имперские князья получили свое право от папского престола. За папами оставалось, таким образом, по крайней мере первоначальное установление власти. Но в других случаях не было и этого предлога. Там, где независимое происхождение светской власти было яснее, папы еще менее могли стоять за прежнюю свою теорию. Иннокентий прямо признавал, что французский король не имеет над собою высшего[97]. Однако и здесь папа приписывал себе право суда в весьма значительном объеме. В письме Иннокентия к герцогу Монпельерскому мы находим доказательства, на которых он основывает свои требования, они почерпнуты из софистического толкования Св. Писания: «Не только в Церковной области, где нам принадлежит верховная власть над мирским, — пишет он, — но даже и в других странах, мы при случае в некоторых делах имеем светский суд. Не то чтобы мы хотели нанести ущерб чужому праву или захватить власть, нам не принадлежащую, мы знаем, что Христос в Евангелии сказал: воздадите убо кесарева кесареви, вследствие чего, когда его просили поделить имение, он отвечал: кто меня поставил судьею над вами? Но в книге Второзакония (17: 8 — 12) сказано: Аще же не удоборешимо слово у тебе в суде, между кровию и кровию, и между судом и судом, и между язвою и язвою[98], словеса судныя в градех твоих, и восстав, взыдеши на место, еже изберет Господь Бог твой призвать имя его тамо: И приидеши к жрецом Левитом, и к судии, иже будет в тыя дни, и взыскавше возвестят тебе суд. И сотвориши по словеси, еже возвестят тебе от места, еже изберет Господь Бог твой призывати имя ею тамо, и да сохраниши зело творити вся, елика законоположатся тебе: По закону и по суду его же рекут тебе сотвориши, да не уклонишися от словесе, еже рекут тебе ни на десно, ни на лево. И человек, иже сотворит в гордости, еже не послушати жреца, предстоящаго служити во имя Господа Бога твоего или судии, иже в тыя дни будет, да умрет человек той, и да измеши злое от Израиля. Так как Второзаконие, — продолжает папа, — означает второй закон, то из этого ясно, что сказанное там должно быть соблюдаемо и в Новом Завете. Место, избранное Богом, есть апостольский престол, ибо Господь утвердил его на себе как на краеугольном камне… Жрецы Левитского колена — наши братья, которые по Левитскому праву даны нам в помощники в священном служении. Иерей же или судья, стоящий над ними, тот, кому Бог сказал: елика аще свяжете на земли, будут связана на небесех, и наместник его, иерей во веки, по чину Мельхиседека, установленный Богом судьею живых и мертвых. Здесь различаются три суда, — говорит далее Иннокентий, — первый между кровью и кровью, под которым разумеется суд уголовный светский, последний между язвою и язвою, которым означается суд уголовный церковный, средний же между судом и судом, который принадлежит обеим властям, и церковной и светской. В последнем случае, если есть что-либо неудоборешимое, надобно прибегать к суду апостольского престола, и кто, гордясь, презирает его решение, тот должен умереть, дабы искоренилось зло из Израиля; тот через отлучение от церкви, как мертвый, отсекается от общения верующих. В том же смысле и Павел, объясняя коринфянам полноту духовной власти, говорит: не весте ли, яко ангелов судити имамы, а не тогию житейских? (1 Кор. 6: 3). Таким образом, заключает папа, духовная власть исправляет должность власти светской, иногда, в некоторых делах, сама собою, иногда же через других».

Прилагая эти начала к своей деятельности, Иннокентий III считал себя вправе вступаться даже в чисто политические дела, например в споры князей между собою. Так, в войне между французским королем и английским он выступил посредником и велел враждующим сторонам заключить мир или по крайней мере перемирие. На это французский король и бароны отвечали, что он не имеет права вступаться в светские дела и вмешиваться в отношения господина к вассалу. Тогда Иннокентий сослался на принадлежащее ему право судить грехи: «Господь сказал в Евангелии: аще согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между тобою и тем единем… Аще ли не послушает, повеждь церкви аще же и церковь преслушает, буди тебе яко язычник и мытарь (Мф. 18: 15–17). Но король Англии готов доказать, что король Франции против него грешит, в обличении своем он действовал по евангельскому закону; наконец, так как ничто не помогло, он поведал церкви. Каким же образом мы, которые высшею властью призваны к управлению вселенской церковью, можем не слушать божественного повеления и не действовать по предписанному правилу… Ибо мы думаем судить не о лене, а о грехе (поп de feudo, sed de peccato). Над последним, без сомнения, нам принадлежит суд, который мы можем и должны исправлять в отношении к кому бы то ни было… Мы опираемся не на человеческое установление, а на божественный закон, ибо власть наша не от людей, а от Бога… Что в войне заключается грех, это также несомненно. Папе принадлежит право судить о всем, что касается до спасения или осуждения душ. Но не достойно ли вечного осуждения возбуждать раздоры, сражаться против верующих, разрушать монастыри, грабить церковные имущества, насиловать дев, посвященных Богу, попирать бедных и разорять богатых, проливать человеческую кровь и осквернять церкви? Если бы мы при этом молчали, нас имели бы право назвать немыми собаками, у нас могли бы требовать отчета в крови стольких тысяч людей. Разве Бог не сказал нам устами пророка: се поставих тя днесь над языки, даразрушиши и паки созиждеши? А мы сидели бы сложа руки, когда дело идет о предупреждении преступлений! Когда церковь и ее служители в опасности, неужели нам запрещено воздвигаться как стена, чтоб оградить их? Ни один человек, имеющий здравый смысл, не сомневается в том, что наша обязанность — обличать всякого христианина во всяком смертном грехе, и если он презирает увещание, принудить его церковным наказанием. Неужели одни цари от этого изъяты? Но в Писании сказано: вы будете судить великих, как и малых, невзирая на лица. Что же остается нам делать, когда ты не слушаешь церкви, как не поступать с тобою, яко с язычником и с мытарем? Если надобно выбирать, мы предпочитаем не угодить тебе, нежели оскорбить Бога»[99].