Гордая американка - Бенцони Жюльетта - Страница 33
- Предыдущая
- 33/80
- Следующая
– Раз так, то уступите инструмент мне! – предложила покупательница.
– Вы попали в самое мое больное место! Для вас это просто инструмент, тогда как для меня это – душа несчастной принцессы, заключенная в оболочку старого клавесина. Не думаю, чтобы мадам Елизавете понравился переезд в Нью-Йорк. Как бы то ни было, говорить об этом поздно: я прибыл для того, чтобы расплатиться.
– Господин граф, – подал голос антиквар, который не был так уверен в правоте Кастеллана, – по-моему, здесь происходит недоразумение, и…
Ответ «Бони» прозвучал, как удар бича:
– Недоразумение, говорите вы? А мне казалось, что мы с вами уже давно говорим на одном языке! Неужели у вас действительно такая короткая память? Я предназначаю этот клавесин для музыкального салона в моем дворце Марэ.
Александра и не собиралась отступать. Она уже открыла рот, чтобы возразить, когда снаружи донесся крик, заставивший всех троих прильнуть к витрине. В витрине царило небольшое бюро в стиле Мазарини, покрытое перламутром и медью, обязанное своим появлением на свет таланту Шарля Булля, а также бесценный фламандский ковер. За стеклом разворачивалась драма: на пути у мчащегося омнибуса оказалась старушка, с трудом волочащая ноги, к тому же глухая и не слышащая ни приближающегося грохота, ни криков прохожих. Ей на помощь поспешил какой-то мужчина: рискуя быть раздавленным с ней заодно, он схватил старуху в охапку и перенес на противоположную сторону улицы. Под ногами было мокро из-за недавно прошедшего дождика, и мужчина поскользнулся, прежде чем очутиться на тротуаре всего в нескольких шагах от антикварной лавки. Вокруг странной пары собрался народ; Александра выскочила на улицу и присоединилась к возбужденной толпе. Мужчина, рисковавший жизнью ради чужой старухи, звался Жаном Фонсомом.
Она не успела склониться над ним: он уже пришел в себя и тут же заметил бледное личико и взволнованный взгляд Александры. Его неожиданно разобрал смех:
– Надо мне было поучиться актерскому мастерству! Знай я, что здесь очутитесь вы, я бы остался валяться, не шевелился бы, зажмурил бы глаза, чтобы вам захотелось заняться моим оживлением. Тогда я бы посмотрел на вас затуманенным взглядом и промямлил: «Где я?» Сами знаете, как все происходит в романах…
– Вы еще шутите! Ведь вы могли поплатиться жизнью!
– Неужели вы можете себе представить, что я способен взирать, не пошевелив пальцем, как эта несчастная у меня перед носом превращается в лепешку? Погодите, ей еще требуется моя помощь.
Он с предупредительностью, граничащей с нежностью, помог бедняжке встать на ноги; та была скорее ошеломлена, нежели ранена. Она умудрилась назвать свой адрес: улица Мазарини, то есть не слишком далеко, но и не так близко, чтобы пострадавшую можно было отпустить туда пешком.
– Остановите экипаж! – приказал Жан. – Я отвезу ее домой.
– Оставьте! – вмешался Кастеллан, который присоединился к толпе. – Можете воспользоваться моей каретой: она в вашем распоряжении, любезный герцог!
Титул смельчака произвел впечатление на толпу. Женщины рассматривали теперь этого элегантного красавчика с еще большей симпатией.
– Благодарю, – отозвался он со своей неотразимой улыбкой, – охотно воспользуюсь вашим предложением, друг мой. Могу я взамен попросить вас отвезти миссис Каррингтон назад в отель? Уж больно она бледна!
– Я так перепугалась! – пробормотала та. Ее щеки были белы, как мел. Фонсом взял ее за руку и прикоснулся к ней губами.
– Вот за это спасибо! – проговорил он.
Спустя минуту лакеи, сопровождавшие помпезный экипаж, перенесли старуху на пышные подушки; Жан сел рядом с ней, помахав рукой признательной публике. Кастеллан окликнул фиакр и посадил туда Александру.
– Быть спасенной Фонсомом – наиболее весомый подарок, какой могло пожаловать небо этой несчастной, – заметил он. – Оставшиеся дни жизни она проведет, не ведая забот.
– Он настолько богат?
Граф с любопытством взглянул на молодую спутницу.
– Возможно, не до такой степени, чтобы соперничать с вашими американскими набобами, но в нашей злосчастной, притесняемой Европе его состояние воспринимается как весьма крупное. Во всяком случае, он позволяет себе царские щедроты. Признаюсь, я питаю к нему слабость.
– Это что-то новенькое! Мне казалось, что я слышала из ваших собственных уст, что вы никого не любите.
– Да, мадам, у меня нет ни малейших причин питать привязанность к тем, кто меня ненавидит, ревнует, жаждет растоптать. Но Фонсом – истинный дворянин, наделенный величием. Салонный галдеж его не интересует.
Стоя на пороге своего магазина, смущенный и огорченный антиквар провожал взглядом недавних соперников. Только что у него было сразу двое клиентов, теперь же не осталось ни одного! Впрочем, преклоняясь перед величественным Бонн, покровителем его ремесла, он решил созвониться с ним еще до конца дня.
В отеле Александра застала Элейн Орсеоло за сбором чемоданов: ее младший сынишка заболел свинкой, инфекция угрожала и старшему, поэтому они с мужем решили вечером этого же дня отбыть поездом в Венецию.
– Предчувствую, что мой дом превратится в лазарет, – пожаловалась она приятельнице, – поэтому не предлагаю вам составить нам компанию. Вас не ждало бы там никакого веселья. В любом случае мы возвратимся еще в июне на главную парижскую неделю: «Большой Приз» и так далее…
Александра не стала ей говорить, что о том, чтобы их сопровождать, теперь не могло быть и речи: подобно всякой уважающей себе американке, она испытывала ужас перед любой болезнью и предпочитала остаться в Париже, даже если ей придется проскучать несколько дней одной, дожидаясь мужа. К тому же у нее образовался свой круг знакомств, и она надеялась, что друзья не дадут ей скучать в одиночестве.
Тем же вечером ей принесли письмо, на котором она узнала печать, что доставило ей немалое удовольствие.
«Завтра нас ждет Версаль, – писал Фонсом. – Моя карета будет подана для вас в десять утра. Надеюсь, такое расписание вас утроит…»
Александра небрежно отложила письмо и взглянула на паренька, дожидавшегося ее ответа. Подбежав к секретеру, она написала что-то на листке бумаги, который протянула разносчику. Записка гласила: «Буду готова». Паренек взял записку и был таков. Миссис Каррингтон решила, что этим вечером останется в отеле, и ответила отказом на приглашение присутствовать на приеме в посольстве Соединенных Штатов. Ей хотелось ограничиться легким ужином, пораньше лечь спать, чтобы с утра выглядеть свежей и, главное, успеть без спешки выбрать, что одеть на свидание с жилищем королевы. Наконец, она остановила выбор на нежно-голубом фуляровом платье, отсвечивающем бирюзой, которую так любила Мария-Антуанетта, и на белой соломенной шляпке в пастушьем стиле с ленточками и цветочками одного тона с платьем. Туалет дополнял белый зонтик с ленточками и перчатки. Покончив с самым трудным делом, она надела халатик и, устроившись в шезлонге, стала ждать метрдотеля со столиком яств, согласно заказу, читая последнюю приобретенную книгу – «Семь диалогов зверей» Солетт Вилли. Чтение оказалось приятным, вполне соответствующим простому, мирному вечеру. Версаль ее одновременно очаровал и расстроил. Огромный дворец, почти полностью лишенный мебели, походил на гигантскую пустую раковину. Лишь грандиозное убранство стен, оставшееся от «Короля-Солнца», радовало глаз, а под ногами приятно поскрипывал паркет из драгоценных пород дерева. Тем не менее гостья сполна оценила редкую привилегию – любоваться дворцом почти в полном одиночестве. Лишь изредка в поле зрения оказывалась фуражка сторожа, однако тут же исчезала: хранитель дворца отдал распоряжение обеспечить гостье приватность. Они с Фонсомом отпустили молодую американку вперед и догоняли ее лишь тогда, когда она не могла обойтись без их объяснений. Однако говорили они вполголоса, стараясь не нарушить того поэтического настроения, над которым так потрудились.
Пьер де Нола, главный хранитель дворца, вполне понимал, какое волнение испытывает молодая красавица. Ему было всего сорок четыре года, но он уже давно посвятил свой писательский талант и вообще всю жизнь этому величественному осколку безвозвратно ушедших времен. Сколько страданий он принял здесь, сколько трудов положил, сколько слез пролил, понимая, сколь необъятна стоящая перед ним задача и сколь малы средства, которые на это выделяются! Версаль сильно пострадал и после Революции, которая стала главной разрушительницей и грабительницей. Затем наступил черед короля Луи-Филиппа: он, игравший здесь ребенком, нанес дворцу едва ли не больший ущерб, чем Революция: в поисках места для своей Галереи битв он уничтожил апартаменты принцев, обнажил основание пилястров Мраморного зала и разобрал старый королевский каменный пол, чтобы понизить уровень ступеней. Потом пришли пруссаки: сорок тысяч человек стояли лагерем в городе, в парке, во дворце, повсюду! В непревзойденной Стеклянной галерее раздавался суровый голос Бисмарка, объявившего здесь о создании Германской империи, врученной им Вильгельму I. Это случилось 19 января 1871 года. 12 марта захватчики оставили город и дворец, но им на смену нахлынула новая волна – Национальная Ассамблея, сбежавшая из города с его Коммуной; за депутатами поспешили министерства, принявшиеся делить Главные апартаменты. Так, в личных покоях Марии-Антуанетты обосновалось министерство юстиции…
- Предыдущая
- 33/80
- Следующая
