Флорентийка - Бенцони Жюльетта - Страница 30

• Предыдущая
• 30/71
• Следующая

– Понятия не имею. Утверждает, что был поражен семейным сходством… Молодые де Бревай, сестра и брат, очень походили друг на друга. А дочь – живой их портрет. Теперь же, донна Леонарда, прошу вас, не будем больше говорить об этом человеке. Мне бы хотелось как можно скорее забыть о нем.

– Вы полагаете, что Фьора забудет его с такой же легкостью? Он сумел покорить ее сердце, иначе она бы не отдалась ему так беззаветно. И я готова поклясться, что ваша дочь принадлежит к категории однолюбов. Она же будет страдать…

– Но не сейчас! Она знает, что муж должен присоединиться к армии герцога под Нейсе, и готова его ждать. Вот его смерть действительно явится для нее ударом. Надеюсь только, что ждать ее придется недолго: боль утраты, без сомнения, будет острой, но и она пройдет.

– Ожидание может затянуться, – покачала головой Леонарда. – Из страха погубить свою бессмертную душу, а может быть, и честь, рыцарь не станет кончать жизнь самоубийством. Следовательно, ему придется найти более сильного противника, чтобы погибнуть в честном бою. А если верить рассказам его оруженосца, найти такого противника будет нелегко…Месcир Франческо, вы заключили очень странный контракт! Всевышний может помешать его выполнению…

– Поживем – увидим! А сейчас будем радоваться тому, что Фьора навсегда останется с нами. И мы по-прежнему будем холить и лелеять ее.

– Разве она никогда не сможет носить имени своего мужа?

– Разумеется, сможет! Как только изменится политическая ситуация и не надо будет опасаться гнева Лоренцо, мы сразу же объявим о браке.

– А если это удастся сделать одновременно с объявлением о смерти мужа, то будет еще лучше, не правда ли? – с горечью спросила Леонарда.

Она вдруг поняла, что если бы Филипп не предъявил права на первую брачную ночь, то Бельтрами вполне бы устроила их постыдная сделка. Напрашивался вывод: даже лучший из лучших подчас способен вести себя как безжалостный эгоист. Конечно, прошлой ночью, когда Фьоре пришлось делить ложе с мужчиной, Бельтрами, наверное, пережил все муки ада. Но теперь он думает только о счастье всегда видеть дочь рядом с собой…

– Действительно, как прекрасно все устроилось! – вздохнула Леонарда. – Но мне пора идти в спальню к Фьоре, чтобы быть рядом, когда она проснется. Сдается мне, что, в отличие от вас, это утро вовсе не покажется ей приятным…

Леонарда с трудом сдерживала гнев. Сколькими слезами придется заплатить ее девочке за счастье, которое продолжалось лишь три дня и одну ночь. Неужели Бельтрами не понимает, что, познав плотскую любовь, его дочь никогда не станет прежней Фьорой? А если родится ребенок?

«Не дай бог! – подумала про себя Леонарда. – Став матерью, Фьора никогда не сможет забыть свое мимолетное супружество. А забвение – это лучшее из того, что можно ей пожелать».

Медленными шагами, стараясь не шуметь, Леонарда снова вошла в спальню. Фьора продолжала спать. Воспитательница придвинула к кровати стул и села, ожидая ее пробуждения. Она не хотела, чтобы Фьора проснулась одна в пустой комнате.

И действительно, едва открыв глаза, Фьора сразу же увидела перед собой знакомое лицо и широко улыбнулась:

– Вы здесь? Неужели так поздно?

– Скоро пробьет двенадцать. Хорошо выспалась?

Но взгляд Фьоры уже обратился ко вдруг ставшей слишком широкой кровати, которая хранила еще отпечаток другого тела…

– Филипп!.. Где он?

Леонарда поднялась со стула и пересела на краешек кровати, поближе к Фьоре.

– Он уехал, – ответила она как можно спокойнее, заметив, что глаза Фьоры, минуту назад еще затуманенные сном, вдруг вспыхнули и широко открылись.

– Уехал?.. Но не для того, чтобы…

– Чтобы присоединиться к герцогу Бургундскому. Он покинул наш дом…

– И вы не разбудили меня?

Никогда еще Фьора не смотрела на своего старого друга с таким гневом.

– Он не велел вас будить. Думаю, он боялся, что расставание будет очень тяжелым. На прощание он захватил прядь ваших волос.

– Неужели необходимо было уезжать в такую рань? Он мог бы задержаться, хоть на несколько часов. Нам было так хорошо вместе!.. Может быть, он не успел еще далеко отъехать?..

Фьора вскочила с постели и, как была нагишом, подбежала к окну и широко распахнула его. Небо было затянуто серыми тучами, и с самого утра на землю сеял мелкий холодный дождь. Но Фьора, казалось, ничего вокруг не замечала.

– Филипп! – изо всех сил закричала она. – Филипп! Вернись!

Услыхав ее крики, Бельтрами, который прогуливался по саду, чтобы окончательно стряхнуть с себя воспоминания о проклятой ночи, поднял голову, да так и застыл, потрясенный необычайным зрелищем: обнаженная, с растрепанными волосами женщина, бросающая во все стороны отчаянные призывы… Женщина, которая не была, просто не могла быть его дочерью. Фьора с ее чистым, мелодичным голосом не способна издавать звуки, напоминающие хриплое рычание львицы, зовущей к себе самца…

Крики все не утихали, бесстыдная, сводящая с ума картина все стояла перед глазами. Тогда, зажав руками уши, чтобы ничего не слышать, несчастный, не разбирая дороги, кинулся через голый зимний сад к ненадежному, но укромному убежищу: маленькому каменному гроту с фонтаном в виде головы льва. И там, бросившись прямо на мокрую землю, Франческо Бельтрами оплакал утраченные иллюзии. Чужестранец потребовал всего одну ночь, и этой ночи ему хватило для того, чтобы превратить Фьору в совершенно незнакомую, «свою» женщину. В ней ничего не осталось от прежней горячо любимой девочки…

– Фьора, ты очень изменилась… Мы часто видимся, и с каждой новой встречей это все заметнее. Хотелось бы знать, что с тобой произошло.

Фьора улыбнулась подруге. Миловидное личико Кьяры действительно приняло столь необычное для него озабоченное выражение.

– В чем же ты видишь эти перемены?

– Ты стала меньше смеяться; в разговоре я часто замечаю, что мысли твои где-то далеко. Ты или пропускаешь мои вопросы мимо ушей, или отвечаешь на них невпопад… Но кое-что настораживает меня еще больше…

– Еще больше? Господи, ты о чем?

– Позавчера, у баптистерия, когда мы слушали исполнителя баллад, Джулиано де Медичи подошел нас поприветствовать. Раньше при его появлении ты краснела, как мак. На этот же раз ты на него едва взглянула. Я думаю, он обиделся…

– Ничего страшного, переживет. Зачем ему всеобщее внимание и восхищение, когда он занят одной Симонеттой?

– Так вот как ты заговорила! Ты его больше не любишь?

– А разве я его любила? – искренне удивилась Фьора. – Не спорю… он мне нравился. Но теперь он стал мне нравиться меньше… значительно меньше…

И, оставив ошеломленную таким признанием Кьяру, Фьора сделала несколько шагов по направлению к невысокой каменной стене, за которой открывалась вся панорама города и его окрестностей. В сопровождении Хатун и обеих воспитательниц подруги отправились верхом к церкви Сан-Миньято. Обычно они совершали такую прогулку ранней весной, чтобы набрать цветущих веток боярышника и фиалок, в изобилии растущих здесь. Девушки утверждали, что в этом святом месте растения цветут особенно пышно. К тому же с холма открывается прекрасный вид на город, который сам, казалось, распустился, как волшебный цветок.

Как хотелось бы Фьоре совершить традиционную весеннюю прогулку вместе с Филиппом, полюбоваться серебристой лентой Арно, перетянутой многочисленными мостами, готовыми вот-вот рухнуть под тяжестью облепивших их лавчонок, нагромождением красных черепичных крыш и белых стен. На фоне этого пестрого ковра подлинными драгоценностями казались коралловая бусина купола Дуомо, неувядающая серебряная лилия над дворцом Сеньории, сердоликовые сторожевые башни со стрельчатыми бойницами, украшенные цветным мрамором колокольни, похожие издали на нарядные пасхальные свечи. И везде, насколько хватает глаз, – свежая зелень садов, в которых уже буйно цветут сирень и глициния, лавр и камелия. Нигде в мире весна не бывает такой нарядной, как во Флоренции… Как сладко любоваться весной, чувствуя, что твою ладонь сжимает сильная рука мужа… А вечером, когда догорает закат, предвещая наступление ночи любви, как тогда, во Фьезоле, они возвратились бы домой… Но Филипп далеко, в сотнях лье от ее объятий. Ей даже неизвестно, где его искать…

• Предыдущая
• 30/71
• Следующая