Драгоценности Медичи - Бенцони Жюльетта - Страница 27

• Предыдущая
• 27/89
• Следующая

Морозини не в первый раз пересекал Атлантический океан, но было это еще до войны: тем не менее, хотя значительные изменения были очевидны, он не забыл правила поведения хорошего пассажира. Поэтому он вызвал звонком стюарда с целью распаковать багаж и уложить вещи в платяной шкаф, а также предъявить паспорт и подписать таможенную декларацию. Покончив с этим, он надел непромокаемый плащ, водрузил на голову фуражку и поднялся на палубу, чтобы присутствовать при отплытии. Небо было серым, дул легкий ветерок и моросил мелкий дождь, однако на пристани собралась целая толпа людей, которые махали платочками и что-то кричали. Корабельная сирена трижды загудела. Буксиры повлекли за собой оторвавшийся от причала «Иль-де-Франс». Полоса воды между ним и сушей постепенно расширялась, и вскоре показались фигуры тех, кто остался на берегу, тогда как прежде были видны только их головы и руки. Поскольку никого из близких Альдо здесь не было, он просто смотрел, как медленно удаляется порт, и думал о том, что для провожающих – многие из них плакали! – отплытие парохода приносит больше страданий, чем отход поезда, так как длится значительно дольше. Он всегда ненавидел проводы и радовался, что Лиза, как и он, не терпит такого рода прощаний – независимо от избранного способа передвижения. Вот почему она позавчера запретила ему даже показываться у спального вагона «Восточного экспресса», идущего в Симплон, взяв с собой на вокзал только Мари-Анжелин и Киприана, которые должны были убедиться, что отъезд прошел благополучно. Правда, на сей раз он пытался возражать, желая побыть с ней несколько лишних минут, но она, вырвавшись из его объятий, сказала ему, перед тем как сесть в машину на улице Альфред-де-Виньи:

– Нет никаких причин хоть в чем-то изменять нашим привычкам... разве что ты не надеешься вернуться? В любом случае, мы оба всегда не любили устраивать зрелище напоказ.

Последний поцелуй, на сей раз очень короткий, и она удалилась гордой поступью, держа спину очень прямо и не поворачивая головы, чтобы он не заметил ее слез. Воспоминание об этом пронзило Альдо в тот момент, когда пароход выходил в открытое море, и внезапно превосходный оптимистический настрой, не покидавший его во время путешествия из Парижа в Гавр, улетучился и уступил место ощущению, что он совершает непоправимую глупость, втянувшись в эту авантюру, ибо разлука с любимыми людьми может оказаться вечной. Возможно, он устремился бы к капитану с просьбой высадить его с корабля вместе с лоцманом, когда недоверчивый и одновременно радостный голос воскликнул:

– Нет, я сплю наяву! Ты что здесь делаешь?

Вздрогнув, он повернул голову: перед ним стоял его друг Жиль Вобрен, известный антиквар с Вандомской площади. Тот был настолько доволен встречей, что улыбался во весь рот. Благодаря ему все неприятные ощущения Альдо исчезли.

– А ты сам? – тут же парировал он, обменявшись с Жилем крепким рукопожатием.

Столь же высокий, как Альдо, но более дородный, Вобрен с его поредевшими волосами – в данный момент скрытыми под ирландским картузом – и тяжелыми веками в хорошем настроении походил на римского императора, а в плохом на Людовика XI. Всегда одетый с иголочки (в костюмы, сшитые только в Лондоне), всегда со свежим в зависимости от сезона цветком в бутоньерке, он скрывал за своим величественным обликом лучший в мире характер – если только ему не наступали на ногу, – громадную эрудицию, утонченный вкус и замечательную деловую хватку в сочетании с необыкновенной щедростью и слабостью к красивым женщинам. У него вечно была какая-нибудь сердечная история, и соблазнять он умел: женщинам нравились его глуховатый голос и чарующая улыбка. На вопрос Альдо он ответил сразу:

– Я еду выкупать на аукционе выставленный наследниками предмет мебели, который вообще не должен был покидать пределы Франции, кресло из рабочего кабинета Людовика XV...

– Только и всего? – восхищенно присвистнул Морозини. – И, разумеется, ты готов разориться, ведь если оно тебе достанется, перепродавать ты не станешь?

– Разумеется, нет...

Восемнадцатый век в целом и Версаль в частности были главной страстью антиквара. Он мечтал восстановить с максимальной полнотой меблировку несравненного дворца, опустошенного Революцией: это стало его хобби, как скрипка для Энгра, и ему уже удалось добиться значительных успехов. Свою будущую коллекцию он намеревался завещать государству – при условии строгой сохранности! – в том случае, если умрет, не оставив детей. Поскольку он был закоренелым холостяком, закалившимся в общении с множеством вероятных тещ, такой исход был вполне вероятен. А беспокойство Альдо по поводу его денежной несостоятельности прозвучало явно иронически, ибо он был чрезвычайно богат. Пропустив мимо ушей это замечание друга, Жиль Вобрен предпочел вернуться к началу разговора: с какой целью Морозини сел на пароход, направлявшийся в Нью-Йорк?

– Чтобы найти драгоценности, которые исчезли при трагических обстоятельствах...

– «Красные», значит? – сказал Вобрен, используя термин, применяемый специалистами по отношению к драгоценностям, которые стали причиной убийства.

– Необыкновенно красные! И еще, чтобы попытаться наказать преступника!

– Отличная программа! Что это на тебя нашло? Ты поступил в полицию? Не слишком разумно для женатого человека и отца семейства!

– Ты даже сам не понимаешь, насколько ты прав! Но есть вещи, которые честный человек может вынести только до определенных пределов.

– У тебя будет время, чтобы все рассказать мне! Ах, дорогая баронесса! Вы здесь?

С этим возгласом Жиль Вобрен, совершенно позабыв о Морозини, устремился навстречу высокой, очень красивой брюнетке, которая своим дымчато-серым одеянием – начиная от замшевых туфель на длинных стройных ногах и кончая муслиновой вуалеткой на голове – походила на призрак некой странствующей императрицы. Рукой в перчатке она придерживала складки тонкой ткани, обрамлявшей лицо, которое могло бы показаться до приторности совершенным, если бы не рот с чувственными губами – слишком большой, слишком выпуклый, быть может, слегка мясистый и при этом ослепительно алый. Он настолько выделялся, что затмевал даже прекрасные глаза, серые и слегка раскосые. На протянутой антиквару руке со снятой перчаткой сверкал один, но великолепный алмаз.

– Ах, дорогой Вобрен! – сказала она. – Я знала, что вы на борту, и искала вас.

Голос у нее был необычный – низкий, бархатный, чуть хрипловатый, соблазнительный ровно настолько, чтобы перед мужчиной открылись пугающие, но желанные горизонты. Неудивительно, что Жиль поддался ее чарам: эта баронесса, вероятно, напомнила ему Варвару Василевич, цыганку, в которую он так безумно влюбился в прошлом году...[18] Не сводя восторженного взора со своей дамы, он взял ее под руку с явным намерением увести как можно дальше от своего друга. С тяжким вздохом Альдо вновь обратился к созерцанию пейзажа. Нет, это просто невероятно! Сначала Адальбер, а теперь Жиль – который, между прочим, так обрадовался встрече с ним! – бросили его ради женщины. Конечно, обе были изумительны, но всему есть предел!

Судно, выйдя из гавани, направилось в открытое море. Берега Франции постепенно исчезали из вида: город Гавр прежде всего, но также синие крыши Онфлёра, а еще дальше – бежевая кайма пляжей Ульгата, Довиля и Кабура. Ветер стал совсем прохладным, и Морозини уже собирался вернуться в каюту, когда внимание его привлекли шум мотора и крики пассажиров на другом конце палубы: маленький биплан «Blue-bird Blackburn»[19] кружился над пароходом, опускаясь так низко, что было видно, как пилот в открытой кабине машет платочком. На эти сигналы горячо реагировала группа людей, окружавших юную девушку, которая, в свою очередь, бешено размахивала голубым шарфом и посылала воздушные поцелуи пилоту, получая ответные с процентами. Видимо, это был жених прелестной девочки, решивший проститься с ней таким красивым способом. Пассажиры с энтузиазмом встретили смельчака, и Альдо тоже был очарован: ему понравился этот немного безумный поступок. На палубе звучали приветственные крики и смех, но все рано или поздно кончается: сделав последний круг, самолетик повернул к берегу. И внезапно на глазах у всех произошла драма: у биплана заглох мотор, и он вошел в пике. Палуба охнула в едином порыве, а девушка в ужасе закричала. Все с бессильным отчаянием смотрели на волны: до места трагедии было уже далеко – туда нельзя было добраться ни вплавь, ни даже на спасательной шлюпке! Некоторые женщины лишились чувств, а невеста, словно оцепенев, намертво вцепилась в перила и не сводила глаз с моря.

• Предыдущая
• 27/89
• Следующая