Сага - Бенаквиста Тонино - Страница 36
- Предыдущая
- 36/70
- Следующая
Сегюре молча встает, полный достоинства. Надевает пальто. Бросает на нас последний взгляд перед уходом.
– Когда вы, четверо жалких писак, первый раз вошли в эту комнату, то были готовы лизать мне ботинки, лишь бы получить работу. Не забывайте, что это я дал вам последний шанс. Последний.
Во второй половине дня я предлагаю посмотреть еще раз записанную накануне серию. Просто так, из чистого любопытства. Все соглашаются, хотя еще не отошли от визита Сегюре. Ни у кого больше нет желания зубоскалить, как это обычно бывало, когда на экране появлялся очередной актер. Обстановка почти торжественная, словно ты наконец признался в подлинных чувствах тому, кого до сих пор не упускал случая задеть. Пожалуй, я впервые серьезно смотрю «Сагу». На протяжении девяноста минут у меня сохраняется ощущение, что все движется, жизнь героев идет своим чередом и конец неизбежен. Я наконец осознаю, что у Вальтера действительно рак; мне нужно было увидеть эти сцены, чтобы получить доказательство: идея сработала. Актер перестал делать акцент на своем увлечении рок-н-роллом и стал играть человека, боящегося узнать результаты анализов. Доктор не решается выложить ему правду, а Вальтеру нужна искренняя фраза, одна-единственная. Мне нравится, как он ведет себя в этот момент. Узнав, что у него рак легких, он выходит на улицу, еле держась на ногах. Смотрит на прохожих. Настоящих. Режиссер позаботился о том, чтобы снять людей, идущих по улице и ни о чем не подозревающих. У одного мужчины Вальтер просит закурить. Он держит сигарету пальцами и смотрит на нее так, словно видит впервые. И он действительно держит ее впервые. Делает затяжку, кашляет, как мальчишка, затем со слабой улыбкой просит еще одну. Ему ничего не нужно говорить, на его лице можно прочесть: «Это вовсе не так уж плохо, не понимаю, почему я так долго без них обходился». Вернувшись домой, он встречает Фреда, который обещает ему найти радикальное средство от быстро прогрессирующего рака. Это будет его очередной крестовый поход.
В соседней комнате лежат, обнявшись, Милдред и Существо. В этой сцене практически тоже нет слов. Впрочем, Существо и знает-то не больше двух. Он по-прежнему обнажен, она – все такая же эффектная. Существо стягивает майку с ее плеча, приоткрывая обнаженную кожу, и утыкается в нее лицом. Милдред рассказывает стихотворение какой-то американской поэтессы, и он, разумеется, ничего не понимает. Он хватает стакан воды, но не пьет. Она кладет руку на свой уже округлившийся живот. Мне кажется, что в своей жизни я не видел ничего более трогательного. В комнате даже воздух пропитан любовью, и я не знаю, как этого удалось достичь. Несомненно, здесь есть что-то и от глубокой тоски, и от надежды, что-то такое, что Матильда пронесла в себе и что режиссеру удалось востребовать от актеров. И теперь эта странная алхимия возвращается как бумеранг сюда, на экран. Старик останавливает кассету и спрашивает у Матильды, можно ли сделать так, чтобы ребенок родился до двадцать первого июня.
– У меня мало опыта в этой области, но почему бы и нет?
– Это доставило бы большое удовольствие Сегюре.
– Иногда я не понимаю, почему именно эта парочка вызывает такую симпатию, хотя я создала столько других… Одна студентка-психолог собирается посвятить ей диссертацию. Она задает мне идиотские вопросы о влиянии друг на друга человека разумного и дикаря, о потерянном рае, разрушительном действии времени, о человеческой природе и интеллектуальном сексе. Я отвечаю, что не стоит копать так глубоко, просто мне захотелось предложить современный вариант сказки о Красавице и Чудовище, только чтобы никто не понял, кто есть кто. Это ее ужасно огорчает. Я попыталась объяснить ей, что всю жизнь рассказываю одну и ту же историю о мужчине, который встречается с женщиной и в конце концов ложится с ней в постель, но вначале они причиняют друг другу страдания и преодолевают множество социальных барьеров и табу. Сочинив историю Милдред и Существа, я просто воспользовалась редкой возможностью послать к черту всю психологию. Честно говоря, их история – это рассказ о лихорадочной, всепожирающей и неугасимой страсти. Когда я состарюсь и оглянусь на прожитые годы, то скажу: да, всего один-единственный раз за свою жизнь я описала стопроцентную чистую любовь.
На экране снова сменяются кадры. Камилла выглядит все более привлекательной. Разумеется, здесь не обошлось без Сегюре. Теперь актриса, играющая Камиллу, позирует в модных журналах и делится советами по уходу за кожей. Она успокаивает журналистов: «Нет, Камилла не покончит с собой». Сейчас мы видим ее на экране вместе с Педро Менендесом «Белым», террористом-кафкианцем, в баре какого-то роскошного отеля. Воспользовавшись моментом, когда Педро отдает приказания по телефону, она поправляет микрофон, который Джонас прикрепил ей между грудей. Она якобы принимает Менендеса за крупного экспортера. Он считает ее высокооплачиваемой девицей по вызову. Они беспечно болтают, потягивая коктейль, когда Менендес неожиданно спрашивает, приходилось ли ей видеть мертвецов.
– Почему вы об этом спрашиваете?
– Отвечайте.
– Нет, никогда не видела.
– Даже умершего дедушку, даже человека, погибшего в автокатастрофе?
– Нет.
– Жаль. Невозможно представить, что такое внутреннее спокойствие, если никогда не держал в руках мертвеца. Тем не менее, как вы знаете, я противник идеи смерти. Я считаю, что люди должны просто исчезать, испаряться, растворяться в природе.
– Пантеистское видение смерти?
Она настолько непроизвольно перебивает Менендеса, что тот не может прийти в себя от изумления. Камилла не знает, как исправить свою оплошность.
– Я забыл, что во Франции даже шлюхи имеют образование.
Он бросает быстрый взгляд на часы и говорит:
– Выбирайте: или вы идете в бар и приносите мне еще стаканчик, или садитесь рядом, чтобы я мог ласкать вашу грудь.
Взволнованная, Камилла прижимает руку к груди, где у нее спрятан микрофон, но затем все же придвигается к Педро. Тот сильно обнимает ее и прижимает к спинке сиденья. Через секунду раздается оглушительный взрыв и несколько изувеченных тел ударной волной относит в разные стороны. Камилла остается невредимой.
– Для этого взрыва я потребовал три лишних трупа, – говорит Жером.
– Тебе не на что жаловаться, еще месяц назад за такую сцену с твоей зарплаты удержали бы стоимость эластичных бинтов.
– Нам еще далеко до американских спецэффектов, но я должен признать, что взрыв выглядел впечатляюще. Они даже устроили трюк с каскадером, когда Мордекай бросается с башни.
– Мордекай? Разве мы не отправили его на тот свет в 30-й или в 31-й серии?
– Он невероятно богат. С таким состоянием можно выпутаться из любой ситуации, даже избежать смерти. Во всяком случае, никто еще не пожаловался, снова увидев его на экране.
Иногда меня мучает именно эта проблема. Что будет дальше, если Сегюре лишит нас такой безграничной свободы. Сколько всего произошло с того легендарного дня, когда он бросил: «Делайте все, что угодно!». Сегодня я сам пытаюсь найти границы дозволенного. Наверняка они существуют. Нельзя же безнаказанно нарушать законы, заражая своим безумием девятнадцать миллионов телезрителей и рассчитывая, что тебя не остановит никакая цензура. Я спросил об этом Старика. С грустью в голосе он ответил:
– Боюсь, что единственная граница – это наше воображение.
Я давно грозился сделать это. И вот наконец в последнюю серию мы ввели персонаж Бога. Настоящего Бога.
Он соответствует облику, который приписывает ему большинство верующих.
– Луи, ты считаешь, этого достаточно для описания Бога?
– Покажи-ка… Вернувшись с утренней пробежки, Брюно встречает величественного старца, облаченного в белое одеяние. Его прекрасное лицо с впалыми щеками вызывает смесь трепета и ликования… Вполне достаточно.
Лине, «охотнице за актерами», придется потрудиться, чтобы найти типа, взгляд которого вызывает смесь трепета и ликования. Даже когда искали актера на роль Существа, и ради этого ее агентов послали в Венгрию, в какую-то актерскую коммуну, сколько было шума. В конце концов, пусть Лина выпутывается, а ее эмиссары оправдывают свою зарплату.
- Предыдущая
- 36/70
- Следующая
