Лунный парк - Эллис Брет Истон - Страница 56

• Предыдущая
• 56/80
• Следующая

– Ты прав, ты прав, – покачала она головой. – Дурацкая идея.

– Это не дурацкая идея.

– Я просто подумала, вдруг ты захочешь куда-то поехать. Отдохнуть.

– Мне больше некуда идти. – Теперь я работал под Ричарда Гира в «Офицере и джентльмене». – Идти мне больше некуда…

Она чуть-чуть посмеялась и вроде бы даже без натяжки, и мы еще крепче сжали руки. Тут я решил открыться.

– Ну, я вроде как вписался в эту тему с Харрисоном Фордом, и они, возможно, захотят со мной встретиться на этой неделе. – Пауза. – В Эл-Эй.

– Вот и здорово, – сказала Джейн.

И хотя ее энтузиазм меня не удивил, я спросил:

– Правда?

– Да. По-моему, тебе стоит об этом подумать.

– Это всего на день-два.

– Отлично. Надеюсь, у тебя все получится.

И вдруг я спросил:

– Почему ты не уйдешь от меня?

– Потому что… – Она вздохнула. – Потому что… я добиваюсь тебя, наверно.

– А я только и делаю, что расстраиваю тебя, – виновато пробормотал я. – Я только и делаю, что всех расстраиваю.

– У тебя есть потенциал.

Она замолчала. Вполне банальное замечание силой ее нежности превратилось в нечто особенное.

– Раньше мне было с тобой весело, и ты был… добрый… – Снова пауза. – И я верю, что это время вернется. – Она опустила голову и долго еще не поднимала.

– Ты так себя ведешь, будто настал конец света, – мягко сказал я.

Официант принес напитки. Он притворился, что признал Джейн только теперь, и широко на нее оскалился. Она заметила и ответила грустной улыбкой. Он предупредил, что кухня скоро закрывается, но нас по большому счету это не волновало. Посетители отходили от бара, и посреди зала возникла сутолока. Джейн сделала глоток вина, отпустила мою руку и спросила:

– Почему же мы не работали над этим? – Пауза. – Ну, еще в начале… – Снова пауза. – До того, как мы расстались.

– Не знаю. – Другого ответа я не нашел. – Мы были еще слишком молоды? – предположил я. – Может, поэтому?

– Ты никогда не доверял моим чувствам, – пробурчала она. – Мне кажется, ты никогда по-настоящему не верил, что ты мне нравишься.

– Вовсе нет, – сказал я. – Верил. Я знал это. Я просто… был не готов.

– А сейчас готов? После особо пламенной сцены?

– По шкале пламенности эта сцена потянет, ну, максимум на семь баллов.

Мы оба постарались улыбнуться, и затем я сказал:

– Может быть, ты никогда не понимала меня по-настоящему. – Я произнес это тем же мягким голосом, какой взял на вооружение с тех пор, как мы вошли в ресторан. – Ты говоришь, что понимала. А вдруг – нет. Не до конца. – Я сам задумался. – Может, недостаточно, чтобы что-либо решить? Но это, наверное, моя вина. Я был таким… скрытным и…

– Который не давал ничего решить, – закончила она за меня.

– Но теперь я хочу. Я хочу, чтоб у нас все получилось… и… – Под столом я коснулся ногой ее коленки. И тут меня посетило видение: Джейн стоит одна возле могилы посреди выгоревшего поля на закате, и видение это заставило меня признаться: – Кое в чем ты права.

– В чем же?

– Я боюсь одиночества.

Когда спотыкаешься и падаешь в кошмар – хватаешься хоть за соломинку.

– Я боюсь потерять тебя… и Робби… и Сару…

Если уже написано, можно ли переписать?

Я напрягся и сказал:

– Не уезжай.

Впрочем, я не имел это в виду буквально.

– Я уезжаю всего на неделю.

Я вспомнил прошедшую неделю.

– Это так долго.

– Весна приходит всегда, – задумчиво вымолвила она знаменитую фразу одной из своих киногероинь – неуловимой любовницы, которая бежит от своего жениха из-под венца.

– Не уезжай, – повторил я.

Она развернула платок. Она тихо плакала.

– Что? – Я потянулся к ней и почувствовал, как обвисли уголки моего рта.

– Я впервые слышу это от тебя.

Это станет нашим с Джейн последним ужином вместе.

Я проснулся в общей спальне и уставился в еще темный потолок.

Писатель представлял себе сложносочиненную сцену: Джейн прощается с детьми, выходит на холодный гранит дорожки, а за ней на заднем плане маячит водитель седана, дети в школьной форме совсем не дуются, они уже привыкли, столько раз она оставляла их, им уже почти все равно, такая работа: мама снова уезжает неизвестно куда. (Если у Робби и екнуло сердечко в это ноябрьское утро, он скрыл это от Джейн.) Почему Джейн медлила, прощаясь с Робби? Почему искала его глаза? Почему гладила сына по щеке, пока он не отпрянул, поморщившись, в то время как Сара все не хотела выплетать свои пальчики из материнской ладони? Она сжала детей в объятиях, они коснулись лбами, а над ними нависал фасад с распластанной по поверхности картой. Мамы не будет всего лишь неделю. Вечером она позвонит им из гостиницы в Торонто. (Чуть позже, уже в Бакли, Сара ткнет пальчиком в другой самолетик, то ныряющий в облака, то выныривающий, и скажет: «Вон там моя мама», и в этот момент боль Джейн утихнет.) Почему Джейн плакала по дороге в аэропорт Мидленда? И почему я произнес «обещаю», прежде чем Джейн вышла из темноты нашей спальни? Подушка промокла. Я снова плакал во сне. Солнце постепенно просачивалось в комнату, и ромбик света на потолке спокойно разрастался с каждой минутой, а зонтики все кружились, и переливчатые нимбы все вращались надо мной – следы уже забытого сна, – и на полузевке моей первой мыслью было: «Джейн ушла». Писатель же хотел знать, чем это Джейн была так напугана утром пятого ноября? Или, точнее, что подсказала ей интуиция относительно того, что случится с нами в ее отсутствие.

Ни на что не обращать внимания – плевое дело. Следить и контролировать куда сложнее, но именно это от меня требовалось, поскольку теперь я – и.о. главного стража.

Пришло время собрать все воедино, и от этого все стало происходить быстрее. Теперь у меня был список, что нужно проверить пятого ноября.

Поглядеть, что пишут газеты о пропавших мальчиках. (По нулям.) Кроме того, посмотреть, нет ли сообщений об убийстве в мотеле «Орсик». (По нулям.) Утром пятого ноября я последний раз позвонил Эйми Лайт. Ее мобильный был уже отключен.

Я проверил почту. Писем из отделения Банка Америки в Шерман-Оукс, отправленных в 2:40 ночи, больше не приходило.

Я не мог с уверенностью сказать, стал ли ковер в гостиной еще темнее.

Писатель убедил меня, что стал. Но добавил, что это уже не имеет значения.

Мебель была расставлена все так же, как в детстве. Писатель согласился – а затем пожелал проинспектировать внешний вид дома.

Подойдя к стене, смотревшей на дом Алленов, мы увидели, что она продолжает облезать. Розовый стал темнее, и штукатурка проступала все отчетливей, большими округлыми пятнами. Писатель шепнул мне: этот дом превращается в тот, в котором ты вырос.

Я повернул к главному фасаду, где облезающая краска продолжала о чем-то меня предупреждать.

Тут же послышался сладкий прогорклый запах мертвечины. С северной стороны дома была живая изгородь, и, принявшись осматривать ее, я тут же обнаружил кошку.

Она лежала на боку, выгнув спину, желтые зубы стиснуты в мертвенном оскале, кишки присосались к земле, цепляясь за комки грязи. Глаза были крепко сжаты, как мне сперва показалось, от боли.

Когда же писатель заставил меня присмотреться, я понял, что глаза выклеваны.

Земля была пропитана кровью, и внутренности, которые Терби выкорчевал из кошачьей утробы, покрывали цветущий куст, роившийся теперь мухами.

Вообразив, что кто-то наблюдает за тем, как я рассматриваю кошку, я резко обернулся, и черная тень мелькнула за угол.

Это тебе не приснилось, убеждал меня писатель.

Но я не мог представить себе, как Терби поймал кошку.

Как кукла могла это сделать.

Терби – это же просто реквизит из фильма ужасов.

Но часть писателя настаивала на том, что кошку убил именно Терби.

Писатель вполне представлял себе эту сцену: игрушка подстерегает – как часовой, – следит со своей жердочки на подоконнике в комнате Сары, игрушка засекла кошку, камнем вниз, выпускает когти, цепляет кошку под низко постриженной изгородью, дальше-то что? Она что – питается кошками?

• Предыдущая
• 56/80
• Следующая