Выбери любимый жанр

Потерянный дом, или Разговоры с милордом - Житинский Александр Николаевич - Страница 51

Изменить размер шрифта:

В сумке точно так же тщательно уложены были чертежные инструменты. Ни «прости», ни «бывай». Сентиментальностью Ирина не страдала.

– Такую тайну изобразила, – говорила Любаша. – Тоже мне цаца! Ты плюнь на нее, Женька. Помучился с нею, и хватит.

Демилле судорожными движениями стал застегивать молнию на сумке – та не поддавалась – вдруг отлетел замочек. Евгений Викторович швырнул его на землю и, оборотившись к сестре, закричал:

– Не смей так говорить! Ты ее не знаешь! Ирина святая женщина!

– Да пошел ты к черту... – несколько даже удивленно, но без обиды произнесла Любаша. – Мне-то что. Можешь на нее молиться... Жалости в ней нету.

– А я не достоин жалости! – вскричал Демилле, подхватил сумку и чемодан – в распахнутом плаще он выглядел, как птица с гирьками на крыльях – и полетел, не разбирая дороги, прочь, между голых яблонь, по прошлогодней траве.

– Чокнутый, – сказала Любаша почти с нежностью и крикнула вслед: – Ты хоть звони! Пропадешь!

– Не боись! – сквозь зубы ответил Евгений Викторович и сам удивился мальчишескому слову, забытому с тех пор, как бегал по саду Ивана Игнатьевича с пацанами и грыз кислые яблоки.

В общежитии его ждали новые друзья. На вечер был назначен Большой плов.

– Что первично – духовное или материальное? – блестя глазами, рассуждал Тариэль, повязывая галстук. – Для нас, как представителей науки, безусловно, первично духовное. Верно, Мамед?.. Потому мы сейчас пойдем на отстрел, а лишь потом – на рынок. Мамед, где будем охотиться?

– Такой официантка в шашлычной видел... – мечтательно сказал Мамед.

– О нет, Мамед! Начинать сезон надо культурно. Официантки твои нажрутся, начнут материться... Тетя Варя будет недовольна.

– Балерина не надо. Не хочу балерина, – сказал вдруг Мамед.

– Ну, зачем так высоко! Балерин нужно отстреливать заранее, а времени у нас в обрез. Евгений Викторович, что вы предлагаете?

Демилле ничего не предлагал, но, повинуясь охватившему приятелей энтузиазму, а скорее чувству обиды на жену, тоже выгладил лучшую свою сорочку и через десять минут был готов к отстрелу.

Тариэль повел их дворами на проспект Благодарности. Оба аспиранта были одеты с иголочки – кожаные пальто, клетчатые кепки, в руках короткие трубки импортных зонтиков... Демилле в этом проигрывал.

Неподалеку, в новом девятиэтажном доме, смахивавшем на улетевшее жилище Евгения Викторовича, размещалась библиотека. Охотники прошли сквозь стеклянные двери, разделись в гардеробе, затем Тариэль и Мамед проникли туда, где за деревянным барьером томилась молоденькая кудрявая библиотекарша. Демилле остался в холле, наблюдая за отстрелом издали.

Читателей в этот субботний час было в библиотеке мало. Старушка-уборщица неслышно водила шваброй по паркетному полу, другая дремала в гардеробе. Демилле видел, как аспиранты завели тихую беседу с девушкой-библиотекарем, перегнувшись через барьер. Та слушала внимательно, наконец улыбнулась и, поднявшись со стула, принесла какую-то книгу. Затем она придвинула к себе бланк формуляра и принялась старательно писать, в то время как Мамед листал маленький плотный томик и что-то читал вслух. Девушка краснела и улыбалась.

Вскоре девушка снова скрылась и пришла вместе с двумя подругами: одна была черненькая, с косой и чуть раскосыми по-азиатски глазами, а другая – высокая, нескладная, с большим красивым лицом.

Тариэль продолжал что-то говорить, размахивая томиком, девушки слушали слегка настороженно – видно, не решались. Вдруг все трое взглянули в сторону Демилле, и черненькая прыснула. Две другие несмело улыбнулись. Демилле поспешно отвернулся.

Через минуту охотники покидали библиотеку. Вся операция заняла пятнадцать минут.

– Значит, запоминайте, – сказал Тариэль. – Кудрявая – Таня, высокая – Майя, черненькая – Рая. Она наполовину якутка. Главное – не перепутать и не забыть. Девушки этого не любят.

– Таня, Майя, Рая, – повторил Мамед, как заклинание.

– А это что? – спросил Демилле, указывая на томик.

– Омар Хайям, – сказал Тариэль. – Он нам сегодня пригодится. Будет культурная программа. А теперь – на базар!

На рынке алели ряды южных тюльпанов и гвоздик, цокали грецкие орехи, пересыпаемые смуглыми руками, горы влажной зелени дышали весенним ароматом. Аспиранты не спеша двигались в толпе, выискивая среди торговцев своих, с которыми вступали в торг на родном языке, что помогало добиться скидки. Одна за другой из карманов кожаных пальто появлялись тонкие нейлоновые сумки, заполнявшиеся луком, редиской, петрушкой, морковью.

Далее был черед мясного магазина, где у Тариэля имелся знакомый мясник, отваливший три килограмма отличной парной баранины, и, как водится, кончили винным отделом гастронома.

Устроители Большого плова вернулись в общежитие, и на кухне третьего этажа началось священнодействие.

Сняв лишь пиджаки и оставшись в белых рубашках с закатанными рукавами и при галстуках, аспиранты накинули расшитые восточным узором передники, на головы надели тюбетейки. Свой передник с тюбетейкой получил и Евгений Викторович.

На двух больших кухонных столах разложены были острейшие ножи, широкие деревянные доски, тазики с мясом, морковкой и луком, широкие блюда для разделанных продуктов. Появился огромный медный казан с обожженным днищем; в кухню, как на представление, стал стекаться народ из соседних комнат. Молодые аспиранты и аспирантки разных национальностей занимали места, не вмешивались, следили за происходящим. Видно было, что Большой плов принадлежит к числу любимых зрелищ и достопримечательностей общежития.

– Плов, Евгений Викторович, – мужское занятие, – объяснял Тариэль, готовя столы для работы. – Женщина не может приготовить настоящий плов, потому что спешит и думает только о пище. Она озабочена тем, чтобы не пересолить или не сжечь мясо...

Вокруг улыбались, как улыбаются знакомому и родному.

– Мы же займем работой руки, и пусть наш ум отдается достойной беседе, а сердце откроется добру и любви...

– Родителей нужно вспоминать. Сестру, брата, – серьезно сказал Мамед.

Уже шумел голубой огонь горелки, в казане плавился белый курдючный жир.

Тариэль не спеша разделывал мясо, Мамед, тоже не торопясь, но при этом удивительно проворно, резал красную очищенную морковь, которая под его ножом превращалась в тончайшую соломку.

– У нас на востоке говорят: «Тот, кто ни разу не приготовил плова с друзьями, не знает, что такое дружба». Один мужчина может приготовить плов, но лучше, если его сделают двое мужчин, трое мужчин... И это не только ритуал, тут технология! Каждый продукт должен поспеть в нужный момент, – объяснял Тариэль.

Демилле промывал в глубокой кастрюле рис. Тариэль велел добиться, чтобы сливаемая после промывки вода была абсолютно прозрачна. Демилле набирал воду раз, другой, третий, шевеля руками массу зерен, и вода каждый раз мутнела, так что ему стало казаться, что задача невыполнима.

– Плов вырабатывает терпение и ответственность, – продолжал Тариэль. – Один подведет, схалтурит, как у вас говорят, – и пропал плов.

Сам он уже разделал мясо, вымыл руки и спокойно закурил, наблюдая за кипевшим в казане жиром.

– Тариэль, расскажи легенду, – попросила одна из зрительниц.

– Женщина, как смеешь ты вмешиваться, когда мужчины готовят плов?! – вскричал Тариэль, негодуя, и все рассмеялись, ибо и вопрос, и ответ повторялись при каждом приготовлении плова и были рассчитаны на свежего человека, каким являлся в настоящий момент Демилле.

– Я повелеваю тебе покинуть наше общество, – продолжал Тариэль. – Впрочем, оставайся, – величественно взмахнул он рукою с сигаретой, заметив обеспокоенный взгляд Евгения Викторовича.

Проклятый рис никак не желал быть чистым. Лоб под тюбетейкой у Евгения Викторовича взмок.

Тариэль отбросил сигарету и обеими руками поднял с доски пригоршню баранины. Он подошел к казану и важно опустил мясо в кипящий жир; раздалось бульканье, шипенье, скворчанье. За первой пригоршней последовала вторая, третья, пока все мясо, до последнего кусочка, не оказалось в казане. Почти сразу же в кухне возник восхитительный аромат жареной баранины, вызвавший глухой завистливый стон публики.