Третий Рим - Жданов Лев Григорьевич - Страница 43
- Предыдущая
- 43/100
- Следующая
Иван, всегда любивший чтение, стал пробегать глазами строки. Долго читал он не отрываясь. Разные оттенки самых разнообразных ощущений пробегали по выразительному лицу царственного юноши. А старик, не сводя глаз с Ивана, читал в его лице, как в раскрытой книге, все мысли и ощущения душевные.
Только проглядев все до последней строки, положил Иван рукопись на стол, не говоря ни слова, весь находясь под впечатлением прочитанного.
Рукопись, в виде поучения, оставленного умирающим греческим царем юному наследнику своему, давала полную картину идеальных отношений хорошего правителя к любящей его стране, к народу и земле. Это был горячий гимн во славу полубожественной, полуотеческой царской власти, за которую народ платит и обожанием ребенка, и почтением, страхом смертного перед носителем вечной истины и благости. Тут же указывались средства избежать покушений со стороны врагов, как внешних, так и внутренних. Словом, в царе, описанном Алексеем, Иван видел себя, не такого, каким был он сейчас, а каким представлял себя порою, тем идеальным царем, который может затмить славу Августа, могущество Соломона и милосердие Тита. Цари – и Давид, и Константин, и Феодосий – не так благочестивы и умны, как этот царь.
При чтении то восторгом сжималась грудь Ивана, то слезы умиления сверкали в глазах впечатлительного юноши. А порой – и стыд пурпуром заливал полные щеки, одетые пушком юности.
– Что, али не понравилось? – первый прервал молчание Макарий.
– Говоришь, отче: не понравилось? Что ты? Почему? – не желая сразу обнаружить впечатления, произведенного на него чтением, отвечал самолюбивый и по привычке чрезмерно скрытный юноша. – Нет, ничего. Изрядно составлено… Ты бы его мне показал, писателя твоего…
– Как пожелаешь, сын мой… Он, поди, и теперь здеся. Кликнуть могу. Прикажешь?
– Ин, позови, пожалуй… Посмотрим твоего тихоню, святошу да разумника. Что-то и не видал я таких круг себя.
– Есть они, государь, да вперед не пузырятся. По углам стоят, дела ждут. А кто побойчей да поклювастей – и тут как тут!..
– Правда, правда твоя». Ну, зови парня…
Адашев быстро явился на зов, поклонился, как следует, и царю, и митрополиту, и молча стал у дверей.
– Что же ты? Ближе подойди, Алексей. Так ведь звать-то тебя?
– Так, государь! – подходя ближе и глядя своими большими, черными, огненными глазами прямо в глаза Ивану, ответил Адашев, свершив обычный поклон.
– Лет много ли? Двадцать будет?
– Двадцатый пошел, государь!
– Немного старше меня! – с легким оттенком зависти сказал Иван. – А изрядно твоя эпистолия слажена. Сам слагал?
– Сам, государь!.. – помня наказ Макария, слегка потупившись, ответил Адашев.
– Да ты не потупляйся, не девка красная… И дело не зазорное. И я, и отец митрополит – хвалим же. Чего ж тебе? Кверху голову держи. Я трусов не люблю.
– Не трус я, государь! Хоть сейчас вели на бой! На Литву, на агарян ли нечистых – твой холоп и ратник. Увидишь: трус ли я?!
– Ого! Вот, по-иному заговорил, как ты его, государь, за живое задел. Знаю: не трус он у меня. И в делах ратных сведущ…
– Да ты клад, парень… Мы тебе дело найдем, – принимая осанку и вид властителя, сказал юный царь, довольный, что может, помимо бояр, сам взять себе приближенного человека, возвысить его. И уж, конечно, этот будет предан из благодарности.
– Думаю я, – все так же серьезно продолжал отрок, – пора с Казанью кончать. Из-за малолетства моего бояре матушку-репку пели, брюха свои толстые берегли. Я поубавлю жиру в них!.. Пусть с Казанским Юртом кончают, да и весь сказ. И Шигалейку туды…
– Воинов мало, государь… – заговорил, очевидно хорошо осведомленный в этих делах, Адашев. – Правда, Литва притихла, да Крым наседает. Того и жди погрому… Бояре – врозь. Хрестьянам – разор чистый от наместных бояр да тиунов… Грамоты вольные мало где дадены… Дел [пушек] осадных, ни великих, ни малых, – вдосталь нет… Чем Казань воевать?
– Так, так! Все-то ты знаешь! – кивая головой, проговорил Иван. – Так, погоди, что вперед будет?! Мной уж приказ даден: все те порухи исправить. Обещались дядевья Горбатый и Мстиславские и Курбский Андрей – уж, толкуют, за дело взялись!..
– В добрый час! – отозвался Макарий, нарочно давший свободу двум юношам столковаться между собой.
– Ну, вижу: добрый ты слуга царю своему. И о том печалуешься, от чего мало корысти тебе было доселе. А что будет – увидим.
Затем, поднявшись и сделав обычный поклон митрополиту, Иван принял от него благословение.
– А ты, Алексей, – сказал он Адашеву, – нынче ж ко мне наверх приходи. Дело я для тебя придумал. Знаешь, отец митрополит, от самой, почитай, смерти отцовской «Царская книга» наша не сведена лежит. Вот искусник этот пусть и засядет за нее. А там поглядим!.. Пока – прости, владыка!..
И царь ушел, допустив на прощанье к руке Адашева.
– Ну, пойдем, Алексей, Богу помолимся со мной, чтобы помог Он нам в начинаниях наших… – сказал Адашеву митрополит, возлагая руку на голову замечтавшегося Бог весть о чем юноши.
И с помощью Алексея и служки перейдя в молельню свою, долго и горячо молился старик о том, чтобы Бог исполнил все, как он задумал.
О чем молился Алексей – кто знает?!
Бояре все не унимались. Распри и раздоры росли и клубились, грозя затопить все царство.
Юный царь, в душе которого различные настроения менялись так же быстро и легко, как очертания тучек в небесах, то карал, то миловал бояр своих, сегодня налагая по чьему-либо доносу опалу на боярина, а завтра, по просьбе других, сменяя гнев на милость. Сам он, между тем следуя, кстати, и осторожно данному Адашевым совету, только и делал, что ездил по разным монастырям и, колеся из конца в конец своего царства, узнавал Русь.
Адашев, собственно, не посоветовал ему ездить, а красноречиво описал, как Кир Персидский и Александр Македонский в юности исходили по всей земле, которая их наследием потом стала. И знали землю… И говорили со всяким, кто жил в земле у них, его языком.
– И я бы так хотел! – заметил Иван, теперь не стеснявшийся откровенно высказывать перед тихим, вдумчивым Алексеем все свои желания, кроме грязных; о тех он с другими толковал.
- Предыдущая
- 43/100
- Следующая
