Охотник на санги - Жаринова Елена - Страница 68

• Предыдущая
• 68/77
• Следующая

И мы снова выпили. Я почувствовал себя очень пьяным. То ли мы перестарались с водкой, сделав ее крепче обычной. То ли сама эта встреча, будь она неладна, так подействовала… Угрызений совести я не испытывал. Попытки Мишкина обвинить во всем меня одного с треском провалились. Даже выслушав семейную драму, я не дрогнул. Не хватало еще подцепить комплекс вины. Тогда все, милости просим в Больницу…

События того летнего утра, великолепного солнечного зеленого утра, без всякого компьютера выстраивались в памяти по ранжиру. Я помнил визг тормозов – и навалившуюся неподъемной тяжестью тишину. И – последнее: женская фотография в салоне чужой машины.

– Я запомнил у тебя в машине фотографию, – сказал я. – Это твоя жена?

– Да, это Ася, – кивнул Мишкин. Его тоже заметно развезло. – Бедная моя… Я, признаться, посматривал первое время в Кратер. Узнал, что она потеряла ребенка. Потом смотреть перестал: очень уж мучительно…

В какой-то момент голос Мишкина превратился для меня в неразборчивый звуковой фон. Я перестал вслушиваться в слова и сосредоточился на другом… И вдруг меня посетила необычайная ясность. Я словно уподобился богам, прозревающим одновременно причины и следствия всех событий. Фотография белокурой госпожи Мишкиной. Школьный альбом, который я прятал от Златы и который всегда сам собой открывался на одной и той же странице. Неведомый зовущий голос. Moя неспособность любить и поиск утраченного идеала. И еще много-много всего: грохочущий рок-н-ролл выпускного вечера, и запах мандарина, и сладковатый холод тающего на губах снега…

– Ты не будешь возражать, Лешка, если я отлучусь ненадолго? – спросил я.

Ответа не последовало: Мишкин спал. Он откинул голову на спинку кресла и приоткрыл рот. Его породистое лицо отяжелело, постарело, обрюзгло.

Я оглядел комнат} . Как это мы умудрились так быстро надраться и так все загадить? Я на секунду представил лица моих коллег, которые поутру увидят эту икебану… Но прибираться я не стал. Внутри уже тикала заведенная бомба. Ничего, уволить за пьянку на рабочем месте меня все равно не смогут. Я вынул из руки Мишкина вилку с наколотым остывшим пельменем и вышел вон.

Я заглушил мотор и остался наедине с тишиной. Только тяжко вздыхало невидимое море. В разрывах туч алмазными гранями вспыхивали звезды. Сколько поколений умерших шлифовало их блеск! Ночное небо над Хани-Дью – это память о самых звездных земных ночах…

Свет фар уперся в борт Кратера. Я подошел к нему, положил руки на края. Камень как камень… Но мне вдруг стало зябко, и хмель прошел без следа.

И что теперь? Как пользоваться этим телескопом? Хлопнуть в ладоши? Сказать «крэкс, пэкс, фэкс»?

Все произошло само собой. Меня потянуло вниз, я вцепился в борт. Темное жерло пришло в движение, наполнилось серым дымом, и я не сразу понял, что это облака. Потом они расползлись в стороны. Я закричал от страха: мне показалось, что я падаю, а панорама города неумолимо приближается.

И вот – крупный план. Шоссе. Дикие поля по обеим сторонам. Вдали – город. Беззвучно пронеслась одинокая машина: я пока не разобрался, как здесь включается звук. Раннее утро выходного дня. Конец августа, и солнце светит как в тумане. На обочине – выцветший пластмассовый венок на подставке. Место, где все кончилось и все началось.

Впрочем, после сегодняшней встряски я смотрел без особого интереса и с нетерпением ждал, когда мне покажут что-нибудь еще. И мне показали. Я увидел симпатичный лесок, церковь… Елочки зеленые, да это кладбище! Вот тут я впервые испугался, что сойду с ума.

Ан нет. Человеческий разум – очень прочная вещь. Главное – широта взглядов, гибкость мышления и свобода от стереотипов. И тогда ты без запинки сможешь выговорить слова: «Вот моя могила, в которой лежат мои кости и все, что от меня осталось». Это просто слова, и нет в них ничего ужасного.

Моя могила выглядела достойно. Блестящий черный мрамор, цветник засыпан гравием, внушительный камень с простой надписью:

Никаких сантиментов… Если бы меня спросили, я бы завещал похоронить себя именно так.

Я подумал – и тут же понял, что вру и рисуюсь. Вид у моей могилы был заброшенный и… холодный. Вон рядом, у соседа, какого-то Васильчика – куст бузины, в цветнике рыжеют бархатцы, в углу ограды стоит тоненькая рябинка. Листья дрожат на ветру, а шелеста не слышно. И на камне, совсем небольшом, выбиты две строчки:

Поразительно… Это же стихи, которые Зинаида Гиппиус читала в своем салоне!

Впрочем, кроме душевного трепета, это совпадение ничего мне не принесло. Я занимался ерундой и понятия не имел, как управлять Кратером.

Он показывает мне то, что сам хочет. Здесь, на кладбище, я никого не увижу. Годовщина давно прошла, но где же гора увядших цветов? Придется, как это ни противно, просить помощи. Растолкать Мишкина – он говорил, что пользовался Кратером. Нет, Мишкина неудобно. Может, Фаину? Тоже некстати… Да что я волнуюсь! Наверняка в Хани-Дью полно народу, который тайком следит за оставшимися на Земле.

И в тот момент, когда я уже готов был отойти от Кратера, послышался зов. Наяву он был еще сильнее, чем во сне.

Тихо качнулись ветки бузины, и к могиле вышла женщина. Высокая светловолосая женщина в джинсах и вязаном жакете. Беззвучно отворилась калитка ограды. Женщина положила к черному камню ворох садовых ромашек. Поднесла пальцы к губам, коснулась ими мрамора. И все это – не оборачиваясь. Она стояла спиной, и я не видел ее лица.

Она или не она?

Мне так не терпелось ее увидеть, что я не стал ждать, пока она обернется. Я попытался изменить свою точку наблюдения. И сделал что-то не так, картинка резко удалилась, на нее наползли облака. А когда я снова настроился на кладбище, женщины уже не было. Только качалась ветка бузины, словно провожая ее, и маленькие солнца ромашек освещали мертвый камень.

Я сел на землю, прислонившись к Кратеру. Уже рассвело, и зажженные фары «Мустанга» выглядели нелепо. Но у меня не было сил подойти и выключить их. Пусть горят. Аккумулятор не сядет, это же Атхарта…

Ну и где мне теперь ее искать?

Собравшись с духом, я снова склонился над Кратером и мысленно распорядился: «Хочу увидеть свой дом». Кратер послушался. Сквозь облака опять приблизился город, потом дом, потом – моя комната.

Уже не моя. Мебель и обои те же, но на диване спала незнакомая парочка. В ногах у них свернулся калачиком далматин. Словно почувствовав мой взгляд, пес насторожил уши и тихо зарычал.

– Гастон, заткнись, – сонно пробормотал хозяин и пнул пса ногой. Тот проворно соскочил на ковер.

Новые жильцы… Наверное, отец сдает квартиру. Правильно, не пропадать же квадратным метрам.

Отступать мне было некуда. И я рявкнул в жерло:

– Волшебное, зеркало, покажи мне Николая Гобзу!

Вместо пятиэтажки, в которой прошло мое детство, передо мной вырос больничный комплекс. Палата на пять кроватей. На одной кто-то спал, три пустовали, на пятой лежал отец.

Эту разлуку я давным-давно пережил. Я не ждал встречи с родителями в Атхарте: родственники, чьи смерти разделены годами, встречаются крайне редко. Я раз и навсегда запретил себе думать о горе, которое причинила им моя смерть. Я успокаивал себя: мама во Владике, с внуками. У отца еще при моей жизни завелась разбитная разведенка. Они не одиноки. Главное – не терзать себя, не пялиться часами в Кратер… Но сейчас, увидев папино постаревшее лицо, я еле справился с тоской, острой, как зубная боль.

Кто говорит, что я не герой? Разве это не подвиг – наконец-то посмотреть правде в глаза?

• Предыдущая
• 68/77
• Следующая