Убийственное лето - Жапризо Себастьян - Страница 55

• Предыдущая
• 55/60
• Следующая

Я побежал. Теперь то же расстояние показалось мне бесконечным. Не хватало воздуха, а когда сел за руль «СХ», во рту все горело. Я чуть помешкал, затем развернулся и, пропустив две машины, выехал на шоссе. Ехал и повторял: «Будь осторожен. Будь осторожен». Ни о чем другом не хотелось думать. Крупные капли пота падали мне на ресницы, и, чтобы вытереть их, приходилось снимать очки.

Я остановил машину на левой стороне, как раз перед въездом на лесопилку. Вынул из мешка карабин, положил на сиденье, а вылезая, не выключил мотор и не запер дверцу. Когда шел к воротам, заходящее солнце светило мне в спину. «Мсье Лебаллек!» – закричал я. В доме залаяла собака. В дверях показалась женщина в фартуке. Чтобы разглядеть меня, приложила руку к глазам. Я спросил: «Господин Лебаллек дома?» – «А что у вас к нему?». Я жестом показал ей на машину за собой. «Я к нему по делу от его шурина».

Она пошла за ним. Пахло смолой. Земля была кое-где посыпана опилками, будто снегом.

Когда он вышел из дома, солнце мешало ему смотреть. Я не двигался с места. Был он такой же высокий и грузный, как я, только лет на двадцать старше. Голый до пояса, в руках салфетку держит. Спрашивает: «Ну что еще такое?». Я сказал: «Гляньте-ка». И двинулся к машине. А он прикрыл дверь, и я слышал за собой шаги. Я наклонился над сиденьем, словно что-то разыскиваю, пока не удостоверился, что он рядом. Тогда я схватил карабин, повернулся и пошел на него так, чтобы карабин не могли увидеть с дороги.

При виде ружья он резко остановился в семи или восьми шагах от меня. Прищурившись, не мигая смотрел, как и Туре, но заговорил иначе: «Что за игрушки? Кто вы такой?». Был ошеломлен, но не напуган. И тоже показался почему-то мне знакомым. За спиной проносились машины. Я сказал: «Я муж Элианы». У него волосатая седая грудь и на голове седые волосы. Кажется, только в эту минуту я впервые подумал, что он и Туре брали ее. Эти мерзостные волосы на груди, толстые лапы. Он сказал: «Ах вот в чем дело». Теребя салфетку, он как-то неприятно поглядывал на меня. А затем, оглянувшись на дом, сказал примирительно: «Кретин, ты, значит, поверил ее россказням? К чему было мне кого-то насиловать! А ее ты можешь оставить себе, она меня больше не интересует». И, повернувшись, пошел к дому. Я нажал на курок. Получив пулю в спину, он споткнулся и отшвырнул салфетку. Но не упал. Согнувшись чуть не пополам, он обхватил живот руками и с натугой двинулся дальше. Услыхав, как он шепчет: «Вот дерьмо», я выстрелил еще раз, после чего он упал с пробитой головой. Распахнулась дверь, раздался лай, крики. Я увидел, как по двору несется овчарка, и, кажется, с места не сошел. Она не набросилась на меня, а стала кружить вокруг хозяина, лаяла и скулила. Тут же из дома выскочили с воплями люди и бросились к «СХ». Да между первым и вторым выстрелами заскрипели тормоза чьей-то машины на шоссе. Теперь из нее вышли обеспокоенные мужчина и женщина. Я пригрозил им карабином и заорал: «Уезжайте, уезжайте!».

Мотор «СХ» работал по-прежнему. Я тронул, когда длинноволосый парень, понявший все раньше других, видимо, сын Лебаллека, уже хватался за заднюю дверцу. Но его отбросило, и я помчался в Динь, держа скорость под 130 километров. При въезде в город скорость сбросил, поехал направо. Перед светофором пришлось затормозить. Я воспользовался этим, чтобы спрятать карабин и очки в мешок. Перед самой площадью остановился и выключил мотор. Снял красную рубашку, вытер руль и переключатель скоростей, хотя хорошо понимал, что это ни к чему, сунул рубашку в мешок.

Когда вышел из машины, уже выли сирены полиции. В сторону Ла Жави промчались по крайней мере две машины. Я едва не побежал к своей «ДС», рискуя привлечь внимание прохожих или высунувшихся из окон. Подняв заднее сиденье, сунул туда мешок. И перед тем как отъехать, надел куртку.

Перед въездом на мост через Блеонн было, как обычно, тесно, а посередине, яростно сигналя, пронесся автобус полиции. Еще не выставили кордоны, и до Маноска я ехал в потоке машин. В какую-то минуту нас на полной скорости обогнали двое на мотоциклах. Я их увидел потом при въезде в Малижайи, они разговаривали с жандармами. Те останавливали все «СХ» и еще «ЖС» – вероятно потому, что они схожие. Дальше все было тихо. Сердце поуспокоилось. Только очень хотелось пить.

Было около одиннадцати, когда я съехал с автострады в центре Марселя. Доехал до Корниша и тут на скале размозжил карабин и бросил в воду, отделался тем же путем от оставшихся патронов и от очков. По дороге в «Кристотель» притормозил еще дважды, бросив мешок и красную рубашку в водостоки.

В полночь в баре было еще полно. Никто не обратил на меня внимания. Я поднялся к себе, выпил две бутылки пива, принял душ и лег. Опять хотелось пить. Подумал было встать и взять из холодильника минералку. Но сразу заснул, как провалился. Проснулся я сам, не знаю почему, среди ночи. Меня мучил страх. Однако прошло немало времени, прежде чем я вспомнил, что убил двух человек. Потом усталость помогла снова заснуть.

Я увидел Эну на другой день в той же палате. Распустив волосы, она стояла около постели в одном из привезенных мной платьев – белом летнем. Глаза казались еще светлее, чем обычно. Я обрадовался, что она надела именно это платье. Стояла очень прямо, внимательно вглядываясь в мое лицо с какой-то нерешительной, очень нежной, но – как бы это сказать – чужой улыбкой.

Хотя было воскресенье, мадам Фельдман пришла тоже и сказала ей: «Этот господин знает тебя, он знаком с твоим папой», но Эна только качнула головой, что рада. Не зная, чем доставить ей удовольствие, я купил цветы и коробку шоколада. Она сказала: «Спасибо, мсье». И пока медсестра ходила за вазой и ставила цветы, начала разговаривать сама с собой каким-то низким голосом. Я сказал: «Элиана». Она все с той же улыбкой посмотрела на меня, и я почувствовал: чего-то ждет. Я сказал ей: «Если ты чего-нибудь хочешь, скажи, я принесу». Она ответила: «Я хочу серебряное сердечко и медвежонка, и потом я еще хочу…» Она не договорила и стала плакать. Я спросил: «Чего ты хочешь?». Она пошевелила головой, не переставая смотреть на меня сквозь слезы, и все. Стоявшая за мной врачиха сказала: «Этот господин твой большой друг. Он через несколько дней привезет на машине твоего папу». Тогда она засмеялась и, плача, стала ходить по палате, приговаривая: «Да, этого я очень хочу. Да, это то, что надо». И снова тихо заговорила сама с собой – неспокойная, но счастливая, со слезами на щеках.

Мне дали понять, что пора уйти. А я-то не пробыл и пяти минут. Я сказал: «До свидания, Элиана». Она, обернувшись, опять улыбнулась. Щеки ввалились, голову она держала очень прямо, и я заметил – потому что стремился все унести с собой в памяти, – у нее сняли обручальное кольцо.

В коридоре я прислонился к стене, и мадам Фельдман мне сказала: «Перестаньте. Я же вас предупреждала. Будьте благоразумны». Я сделал над собой усилие. Мне было стыдно. Мы пошли к лифту. Я сказал; «Как же так? Разве это бывает?» Она ответила; «Неизлечимые болезни редки. Если бы я всем сердцем в это не верила, то сидела бы дома и смотрела по телевизору передачу о крокодилах. Вот существа, которые сумели выжить, несмотря ни на что».

Я поездил по Марселю. Поставил машину на аллее Леон-Гамбетта, вошел в кафе. По-прежнему хотелось пить. Заказал воду с мятой. Ее любимый напиток. Более прохладительный, чем пиво. Кажется, я хотел чего-то, чего не существует на свете.

Потом пешком спустился по улице Канебьер до Старого порта. Меня толкали, но я молча рассматривал витрины. Серебряное сердечко. Где оно? Медвежонок, тот в нашей комнате. Я видел его перед отъездом. В Старом порту я поглядел на воду, на пятна нефти, на пароходики. Вернувшись на Канебьер, купил в киоске парижскую газету «Журналь де Диманш» и просмотрел, сидя в кафе, снова взял стакан минеральной с мятой.

О происшествии в Дине там уже писали, но в двух словах. Неизвестным убит хозяин лесопилки, исчез шурин жертвы, агент по продаже недвижимости. Машина его обнаружена, ведутся розыски. Я знал, что в понедельник газеты напишут подробнее, но не чувствовал ничего похожего на страх. Было безразлично.

• Предыдущая
• 55/60
• Следующая