Долгая помолвка - Жапризо Себастьян - Страница 46
- Предыдущая
- 46/54
- Следующая
Он берет стул у камина, садится и отвечает: «Немного».
«Ты ведь сказал, что он из твоей родной Шаранты. Откуда точно?»
Вопрос ставит его в тупик, необходимо время, чтобы он вспомнил.
«Из Сэнта. Недалеко от Олерона. У его матери был книжный магазин в Сэнте».
«После Бинго он вернулся в полк?»
Тот качает головой.
«Ты больше никогда о нем ничего не слышал?»
Он опять качает головой и говорит, что это ничего не значит, что, даже вылечившись, Ларошель мог быть переведен для службы в интендантстве, артиллерии или еще где-нибудь. После заварухи 1916 года люди везде были нужны. Вполне возможно также, что он был серьезно ранен и отправлен домой.
«Расскажи о нем».
Селестен Пу вздыхает. Он играл в карты с Мамой, Сильвеном и Полем. Чтобы не дать себя объегорить, играя против Мамы, требуется вся его сноровка. Во что бы Мама ни играла — в манилу, белот или бридж, — она ведет себя как последняя дрянь. Она гениально играет в карты, но, чтобы сбить с толку своих партнеров, всячески оскорбляет и высмеивает их.
«Его звали Жанно, — рассказывает Селестен Пу. — Оказавшись в траншее, он радовался не больше других, но делал свое дело. Много читал. Много писал. Кстати, все тогда много писали. Кроме меня. Меня это страшно утомляло. Однажды я попросил его написать моей подружке Биби от моего имени. Той самой, с Олерона, которая связала перчатки. Получилось такое прекрасное письмо, что я чувствовал себя влюбленным вплоть до нашей с ней встречи. Пожалуй, мне нечего больше сказать, на войне встречаешь столько всяких людишек».
Матильда понимает. Что еще? Пусть сделает над собой усилие и вспомнит.
«Однажды на отдыхе он рассказал о своей матери. С самого детства он жил только с ней, отец умер. У него не было ни подружек, ни друзей, кроме нас. Письма он писал только матери. Говорил, она у него одна. Словом, маменькин сынок. Показывал ее фото. Я увидел старую, скромно одетую, не очень красивую женщину, но он гордился ею, говорил, что она красивее всех, что ему ее не хватает. Я сказал, что у меня дела, и смотался, я себя знаю, я тоже могу разреветься».
Матильде кажется, что она слышит голос Тины Ломбарди: «Понятно?» И говорит Селестену Пу, что он — стыдобище армий. Потом подъезжает к столу, берет письмо для кюре Кабиньяка и просит отнести его на почту после игры. Он отвечает, что пойдет сейчас же, что сел играть только для компании, что слишком поздно пошел с короля бубен, что его обкрадывают, как фрайера. Короче, что Мама в карточной игре — последняя дрянь.
После его ухода Матильда звонит Пьеру-Мари Рувьеру. Это он в 1919 году объехал военные госпитали для солдат с травмированной психикой. Она просит его узнать, что стало с солдатом известной ему роты, эвакуированным с известного ему фронта в день, который он без труда угадает. Пьер-Мари спрашивает: «Его имя?» Она отвечает: «Жан Дерошель из Сэнта, департамент Шаранта». Записав, он вздыхает: «Наверное, я тебя очень люблю, Матти. Очень». И вешает трубку.
Едва войдя в ее комнату, где она с суровым видом сидит напротив двери в своем кресле, Жермен Пир слышит: «Когда вы прекратили поиски и написали письмо, которое я получила в Нью-Йорке, вы уже знали, что Тина Ломбарди — убийца?»
Прежде чем ответить, он целует ей руку, несмотря на то что она упорно считает себя молодой девушкой, и делает комплимент ее внешности, хотя после поездки в Бинго она чувствует себя измученной, разбитой, ей лучше знать, какой у нее мерзкий вид, глядя в зеркало так и хочется показать себе язык. Наконец он отвечает: «Моя профессия заключается в том, чтобы вынюхивать. В Сарзо, что в Морбиане, был убит лейтенант Гастон Тувенель, и произошло это именно тогда, когда эта несчастная находилась там. Для всех, кроме меня, это ни о чем не говорило».
Он тоже берет стул, садится и продолжает: «Дорогая Матти, вам следовало бы поблагодарить меня за то, что я прекратил слежку за ней. Тем более что это мне стоило ваших гортензий!»
Матильда отвечает, что картина, которая ему так некогда понравилась, висит теперь внизу на стене маленького салона. Уходя, он может снять ее и унести. Если Мама удивится, пусть разыграет вора, она в равной степени боится воров и мышей.
Он не знает, как ее благодарить. Матильда замечает: «Так не благодарите. Помните мимозы, которые выбрали сначала? Они тоже будут ваши, если разыщете одного человека — командировочные в придачу, естественно. Но при одном условии: я заплачу лишь в том случае, если разыскиваемый человек жив. Впрочем, если вы чуточку потерпите, я это сейчас узнаю».
Жермен Пир отвечает, что, коли ставка так велика, он подождет. Кладет котелок на край стола Матильды. На нем черный галстук, маниакально белые гетры. Он спрашивает: «Что означают на вашей прелестной картине буквы „МЛМ“, вырезанные на дереве?»
«Матильда любит Манеша, или Манеш любит Матильду, на выбор. Но оставим это. У меня к вам серьезный разговор».
«И о чем же?»
«О сапогах, — отвечает Матильда небрежным тоном. — Во время вашего расследования о пропавшем без вести в Комбле Бенжамене Горде трое свидетелей подтвердили, что на нем были немецкие сапоги. Означает ли это, что на одном из солдат, найденных под обломками дома, были немецкие сапоги?»
Жермен Пир улыбается, блестя глазами и поглаживая крышеподобные усы. «Послушайте, Матильда, не станете же вы меня уверять, что нуждаетесь в ответе?»
Действительно, не нуждается. Если бы 8 января 1917 года под обломками дома был обнаружен труп человека в немецких сапогах, Бенжамен Горд не числился бы пропавшим без вести до 1919 года, его личность была бы установлена тотчас и отпала бы нужда в расследовании.
«Целью этого расследования было, в интересах моей клиентки, его супруги, установить факт смерти славного капрала, — говорит Жермен Пир. — Мог ли я упустить такую подробность? Отсутствие сапог долго мешало мне жить».
Матильде приятно это услышать. Стало быть, он ей солгал, что эта подробность вылетела у него из головы. Соединив большой и указательный пальцы, он возражает — ложь была не столь уж велика.
В эту минуту в комнате раздался телефонный звонок. Подкатив к постели, Матильда снимает трубку. Пьер-Мари Рувьер говорит: «Ты мне испортила вечер, Матти. Жан Дерошель, призыва 1915 года, из Сэнта действительно был эвакуирован с фронта на Сомме 8 января 1917 года. Он подхватил воспаление легких и страдал от множества ран. Сначала его лечили в больнице Валь-де-Грас, затем в военном госпитале Шатодена и наконец в больничном центре Камбо-ле-Бэн, в Пиренеях. Отчисленный из армии, он был сдан 12 апреля 1918 года на руки матери, вдове Поля Дерошеля, хозяйке книжного магазина, проживающей в доме 17 по Вокзальной улице в Сэнте. Повторяю, я, вероятно, очень люблю тебя, Матти, очень». Она отвечает, что тоже любит его.
Повесив трубку, она поворачивает колеса к Жермену Пиру и просит его вынуть записную книжку. Он вытаскивает из внутреннего кармана сюртука уже не ту, которой пользовался в 1920 году, но такую же истрепанную и тоже перевязанную резинкой. Матильда диктует: «Жан Дерошель, 29 лет, у мадам вдовы Поля Дерошеля, хозяйки книжного магазина, в доме 17 по Вокзальной улице, Сэнта». Закрывая книжку, Жермен Пир говорит: «Раз вы даете адрес, что мне сделать, чтобы заслужить мимозы? Вероятно, я должен совершить кражу?»
«Подождите, — говорит Матильда. — Дайте подыскать нужный ответ». Она подъезжает к нему: «Мне достаточно было бы небольшой лжи, но я предпочитаю скрытую правду. Признаюсь вам, я всем сердцем желаю, как никогда в жизни, чтобы вы в Сэнте остались с носом».
Прищурив глаза, он молча пристально смотрит на нее. Матильда берет со стола котелок и отдает ему.
Вечером во время ужина Мама рассказывает, как прилично одетый, вероятно, хорошо воспитанный и весьма любезный человек вошел в маленький салон, снял картину и заявил, что мадемуазель Матильда сказала, будто у него эта картина будет в большей сохранности от мышей. Бедная женщина уже расставила всюду мышеловки. А это значит, что все останутся без сыра.
- Предыдущая
- 46/54
- Следующая
