Пожиратели огня - Жаколио Луи - Страница 48

• Предыдущая
• 48/136
• Следующая

И вот мы встретили наших друзей во время их возвращения в лагерь с удачной охоты.

После обильной закуски маленький отряд расположился на отдых. Перед тем зашел спор, кому караулить привал. Кэрби и Джильпинг, после обильного, чисто английского возлияния эля и бренди, решительно не были в состоянии дежурить и завалились спать. Виллиго объявил, что дежурить он намерен с Менуали, что он никому не уступит дежурства. Он сам не мог объяснить почему, но только его сердцем овладело какое-то тайное предчувствие. Он что-то заподозрил, стал чего-то опасаться.

Противоположный берег Лебяжьей реки прилегал к территории нирбоасов, племени воинственного и жестокого, прославившегося своею безумно дерзкою смелостью; поэтому прежде всего необходимо было знать, в каких отношениях находятся теперь эти нирбоасы к нагарнукам и, основываясь на этом, либо ослабить, либо усилить свою бдительность.

В ту пору, когда Черный Орел уходил из родного селения, оба племени жили мирно, но теперь, как передавал юный Менуали, покинувший своих на целых 6 месяцев, уцелевшие после своего страшного поражения дундарупы успели возбудить нирбоасов против нагарнуков, и война могла быть объявлена с часу на час.

Что делало Виллиго особенно могучим и непобедимым, так это его удивительная предусмотрительность: он всегда был настороже, и его никогда нельзя было поймать врасплох; он все видел, все замечал и придавал серьезное значение малейшим обстоятельствам, часто даже таким пустякам, на какие никто другой на его месте не обратил бы внимания.

Дело в том, что в этот день он, охотясь, нашел в траве голубиное перо. По всей вероятности, оно выпало из крыла какого-нибудь голубя, пролетавшего мимо, и никто другой не обратил бы на это внимания. Но Черный Орел был дикарь. Малейшее обстоятельство возбуждало в нем тысячу подозрений, и вот он пожелал непременно охранять привал сам, не доверяя ничьей зоркости.

Виллиго тихо прохаживался кругом лагеря среди непроглядной темноты, чутко настораживая зрение и слух. Но все было тихо, только Джильпинг бредил от времени до времени, видя себя во сне перед палатою лордов. Менуали караулил в нескольких шагах впереди, и так же неусыпно, как его храбрый вождь.

Вдруг послышался крик гопо. Виллиго встрепенулся. Неужели это Менуали зовет его?

Он подался вперед и позвал шепотом:

— Менуали! Менуали!

Вместо ответа послышался насмешливый крик птицы пагу; затем все стихло.

Вне себя от гнева Виллиго закричал:

— Вага! Вага!

Пройдя еще десяток шагов, он наткнулся на чье-то теплое тело. Нагнувшись к нему и дотронувшись, он выпачкал себе руки в крови. То лежал Менуали, предательски убитый камнем, брошенным сзади.

Сбежались европейцы. Юноша, родной племянник Виллиго, который любил его, как сына, находился при последнем издыхании. Он мог только прошептать «дундаруп» и испустил дух.

Черный Орел, не знавший слез, зарыдал, как ребенок. А вдали вторично раздался крик пагу. Дундарупы, не смея напасть на вождя, предательски убили его сына, который даже не был еще воином. И теперь они торжествовали свою бесчестную победу.

Винтовки европейцев долго стреляли наудачу в темноту. Но выстрелы пропали даром. Дундарупов не было, они сделали дело и скрылись.

Не долго плакал Черный Орел. Он был ведь вождь. Зачерпнув воды из Сван-Ривер, он благоговейно омыл рану племянника и все его тело, потом положил труп на ложе из сухих листьев и ветвей, шепча таинственные заклинания. После того он выпрямился и обратился к канадцу:

— Брат мой Тидана, стереги труп моего сына от нечистых птиц, я скоро вернусь!

— Куда же ты идешь?

— Отомстить!

С этим словом Черный Орел крепко пожал руку друга и скрылся в темноте.

— Но ведь его убьют! — заметил Оливье Дику.

— Не беспокойтесь, граф. Дундарупы его боятся и разбегутся, как только завидят его. Поверьте мне, Черный Орел устроит своему юноше кровавые поминки. Я второй раз вижу его плачущим с тех пор, как познакомился с ним. То было двенадцать лет назад. Вождь только что женился на молоденькой девушке из своего племени и, по туземному обычаю, удалился с молодой женой в уединенную хижину из ветвей, вдали от деревни. Ушедши однажды на охоту, Виллиго по возвращении не нашел ни хижины, ни жены. От хижины остались одни курящиеся обломки, возле которых лежал труп новобрачной. Тогда-то он и плакал в первый раз… Он поклялся в неумолимой вражде к дундарупам и сдержал свое слово… С тех пор навсегда исчез мир между дундарупами и нагарнуками. Последние остались в борьбе победителями, и дундарупы как самостоятельное племя, собственно говоря, не существуют. Жалкие остатки их вошли в состав других племен, главным образом нирбоасов и нготаков.

— То-то он ненавидит их так сильно! — сказал Оливье. — Теперь я понимаю его вполне.

— Вместе с тем он ненавидит и лесовиков. Встретив незнакомого ему европейца, он непременно убивает его. Он лелеет одну несбыточную мечту. Считая лесовиков врагами всякого порядка и источником всяких бедствий, он мечтает в один прекрасный день собрать их разом человек двести или триста и всех истребить. Надо вам сказать, что в деле убийства жены Виллиго замешаны не одни дундарупы, но и лесовики. Это достоверно известно.

— Вообще, Дик, для меня ваш друг загадка. Он ходит какой-то мрачный, задумчивый, вид у него какой-то таинственный. Право, он что-то замышляет.

— Очень может быть, но будьте уверены, что он не замышляет ничего вредного для нас. Ни в его честности, ни в его преданности не может быть никакого сомнения. За это я ручаюсь вам, граф!

— О, я верю и вам, и ему! — сказал Оливье, пожимая руку канадца, который молча ответил графу рукопожатием.

Так разговаривали друзья, сидя на траве возле мертвого тела юноши и держа наготове свои винтовки. Ночь была тихая, только монотонный ропот волн Лебяжьей реки, протекавшей поблизости, да изредка крик ночной птицы нарушали глубокую тишину. Кругом летали отвратительные вампиры, почуявшие запах свежей крови, и задевали иногда своими шерстистыми крыльями лица бодрствующих. Некоторые из этих рукокрылых простирали дерзость до того, что совсем даже опускались на труп, но канадец всякий раз сгонял их прочь дулом винтовки. Эти поганые животные составляют настоящую язву австралийских лесов и обладают таким тонким обонянием, что за целую милю слышат запах даже маленького мертвого животного. Иногда, побуждаемые голодом, они нападают и на живых. Горе путнику, прельстившемуся в лесу мягкою травкой, которая сама как бы манит на отдых. Он ложится спать на душистое ложе, но он забыл о вампирах. Вот он засыпает, глаза его слипаются, и он видит сквозь сон, что над ним начинают носиться противные гадины, издающие странный одуряющий запах. Путник хочет встать, но не может: этот запах действует на него парализующим образом. Им овладевает летаргическое состояние: он все видит, все чувствует, но не может шевельнуть пальцем. Сильный запах мускуса ударяет ему в голову; животное опускается на него и садится. Несчастный чувствует на себе влажное, холодное, липкое тело. Он содрогается от ужаса, но не может стряхнуть с себя гадины. Затем он чувствует укушение за ухом, вампир прокусывает сонную артерию и, распустив трепещущие крылья, начинает жадно сосать теплую кровь.

С восходом солнца тою же дорогой случается проходить иногда другому путнику, и тогда он видит своего лежащего мертвого собрата, а около него — насосавшегося вампира, всего в крови и тоже мертвого от обжорства или, правильнее, от перепоя.

Весь остаток ночи канадец Дик и Лоран только и делали, что отгоняли вампиров от мертвого тела Менуали.

Когда проснулись Кэрби и Джильпинг, то чрезвычайно удивились, услыхав о ночном происшествии. Они так крепко спали, что не слыхали ровно ничего. Джильпинг от души пожалел бедного юношу и даже взялся было за Библию, чтобы прочитать псалом, но Дик убедил его не делать этого.

• Предыдущая
• 48/136
• Следующая