Песчаный город - Жаколио Луи - Страница 4
- Предыдущая
- 4/34
- Следующая
— Стало быть нам более ничего не остается, как ехать.
У набережной стояла шлюпка с рулевым негром и четырьмя гребцами той же расы, принадлежащими к экипажу «Ивонны». Шарль Обрей сел в эту шлюпку со своими двумя спутниками, и несколько взмахов весел довезли их до шхуны.
Капитан и его два помощника составляли весь главный штаб на шхуне. По знаку первого помощника капитана шестнадцать человек команды, стоявшие в два ряда, прокричали три раза «ура» в честь приезжего. Его встречали как князя или адмирала.
Каково же было удивление Шарля Обрея, когда он увидал, что все эти люди принадлежали к одной расе: офицеры и команда были черны как эбеновое дерево… Он подумал, что, может быть, повар будет для него сюрпризом, но надежда его скоро была обманута: повар был так же курчав и черен, как другие.
Это было для него проблеском света.
— Теперь я знаю цель этого путешествия и понимаю условия, которые меня заставили подписать, — сказал он Кунье, который ввел его в каюту.
— Стало быть, вы вступили в сношения с каким-нибудь духом, который открыл вам то, чего мы сами не знаем?
— Это очень просто: ваш господин, какой-нибудь негритянский король в Африке, пожелал взять к себе европейского доктора и послал вас отыскать его…
— Мой господин не негр и не король… он такой же белый как и вы.
— Что же значит в таком случае эта княжеская роскошь? Следовало дать мне несколько тысяч франков, и через трое суток я был бы в Танжере.
— Мой господин богаче всякого князя и делает, что хочет. Ему все равно, куда послать свою шхуну, и она всегда наготове.
— Почему же вся команда черная?
— Потому что мой господин не хочет зависеть ни от одной европейской державы и снарядил свою шхуну в негритянской республике Либерии; капитан и его два помощника — граждане этого свободного государства; матросы — соотечественники Йомби и мои: они из Конго.
— На шхуне кто-нибудь говорит по-французски?
— Кроме Йомби и меня, никто этого языка не знает.
— Это путешествие обещает быть однообразным; к счастью, оно недолго продолжится, надеюсь?
— Не позже как через четыре дня мы будем в Танжере, если только вы не желаете посетить Пальму — столицу Майорки, где мы должны остановиться, чтобы запастись свежим виноградом, финиками и апельсинами для вашего стола. В таком случае нам дано позволение остаться там сутки.
— Я не воспользуюсь позволением, мне хочется поскорее увидеть кого-нибудь, кто не был бы вечной загадкой; я буду есть виноград на твердой земле, и мы поедем, как только ваши покупки будут кончены.
— Вы уже ездили по морю?
— Никогда, я даже в первый раз вижу море.
— В таком случае, если не хотите быть больным, надо следовать моим советам.
— Что же надо делать?
— Позавтракать до отъезда и тотчас лечь, чтобы привыкнуть к движению моря.
— Мысль мне кажется справедливая; она, впрочем, и согласуется с моим аппетитом.
Когда Шарль Обрей вошел в кают-компанию, он остановился ослепленный роскошью обстановки. С каждой стороны шли диваны, обитые шелковой красной материей, такие широкие, что на них можно было лежать в любом положении; в промежутках висели венецианские зеркала во всю вышину в хрустальных рамках; все свободное пространство было украшено картинами самых известных современных художников, Расписанный потолок изображал странный сюжет: на первом плане по берегам обширной реки, окруженной тропической растительностью, маленькая лодка с одним белым и двумя неграми, из которых одна была женщина, скрывалась под лианами; ночь… луна серебрит издали вершины высокого леса, окружающего реку. На заднем плане в лесу горит огонь, позволяя различать человеческую фигуру среди пламени. Около огня собралось десять негров, татуированных и вооруженных по-военному… а сидящие в лодке смотрят с удивлением, смешанным с ужасом, на эту странную сцену.
— Что это представляет? — спросил Шарль Обрей, рассмотрев живопись с величайшим вниманием.
— Я там был, — ответил Кунье с дрожащими ноздрями, — мы их всех убили; в то время я не носил одежду белых, я странствовал по лесу с моим господином, Буаной, Уале и господами, которых мы везли далеко, очень далеко, к берегам больших озер… Кунье был счастлив. Кунье не говорил на языке белых, он не пил вина, не курил сигар, не ездил на шхунах или в каретах, но у него были лес, простор и ружье… Ах! Добрый господин, добрый господин, как Кунье сожалеет о том времени!
Произнеся эти слова, негр, вне себя от волнения, забыв о присутствии того, кого он вез, протянул обе сложенные руки к картине, словно обращался к человеку, сидящему в лодке, полузакрытой тростником…
Видя Кунье таким взволнованным, Шарль Обрей остерегся задавать вопросы; он подумал, что, оставив негра в покое, он, наконец, узнает что-нибудь о своем таинственном положения; но он скоро заметил, что имеет дело с сильным характером, потому что Кунье так же быстро оправился, как и взволновался. И когда молодой доктор, побуждаемый непреодолимым любопытством, спросил у него, находился ли его господин в лодке, Кунье ответил резким тоном:
— Господин и тут, и там… Господин бывает везде, где захочет ..
В эту минуту два помощника повара принесли завтрак; весь сервиз был из позолоченного серебра, но молодой доктор уже не удивлялся ничему и охотно отдал честь кухне «Ивонны». После завтрака он последовал совету, который дал ему Кунье: лег на диван среди груды подушек, положенных, чтобы предохранить его от качки; скоро послышалось легкое колебание, и доктор понял, что вторая часть его путешествия начинается. Действительно, «Ивонна» со своими тремя шлюпками мало-помалу отделилась от группы судов, окружавших ее, и вышла из гавани. При попутном ветре она начала разрезать волны Средиземного моря по направлению к Болеарским островам.
Залив, столь бурный обыкновенно, был так спокоен, как озеро, и хотя зима уже несколько поспешно появилась на севере, потому что Париж накануне был уже покрыт снегом, берега Прованса, освещенные прекрасным ноябрьским солнцем, наслаждались еще прелестями теплой и душистой осени. Новичок не мог желать более благоприятной погоды для начала своего морского путешествия.
Утомленный быстротой путешествия, разбитый различными волнениями, не оставлявшими его двое суток, Шарль Обрей заснул и не мог насладиться поистине чудесным зрелищем отъезда. По мере того, как «Ивонна» подвигалась, берега Франции, как будто убегавшие вдаль, нечувствительно покрывались неопределенными оттенками; скоро только синеватая полоса отделяла волны от горизонта.
В час обеда Кунье, осторожно приподняв портьеру, тихо приблизился к доктору; но он увидал его в таком глубоком сне, что не смел разбудить, и вернулся без шума. То же самое повторилось три раза до полуночи, и с тем же результатом… Негр вышел после своей последней попытки, когда Шарль Обрей в полудремоте несколько раз повернулся на своем ложе. Странный шум заставил доктора вздрогнуть; проснувшись, он приподнялся, и при слабом свете ночника, бросавшего синеватые лучи из хрустального шара, вделанного в заднюю стену, приметил, что одна из панелей кают-компании медленно повернулась и открыла большое отверстие, походившее, по-видимому, на кубрик; прежде чем доктор успел сделать движение и вскрикнуть, та часть дивана, на которой он лежал, отделилась от стены, и как бы механически опустилась в яму, которая вдруг открылась и потом захлопнулась за несчастным. За панелью, опять вернувшейся на свое место, послышался жалобный лай, — собака доктора напрасно старалась следовать за своим господином. Пораженный ужасом, Шарль Обрей не мог ни вскрикнуть, ни сделать малейшего движения. Скоро темнота, окружавшая его, рассеялась, как бы по волшебству, и Шарль увидел себя среди десяти человек в масках, которые смотрели на него, неподвижные как статуи, и между ними находились два негра, Кунье и Йомби, которые с открытым лицом насмешливо смотрели на него.
«Вот как должно было кончиться это приключение, — подумал бедняга, который был ни жив, ни мертв. — Ах, зачем я не нахожусь в моей скромной квартире в предместье Сент-Оноре!»
- Предыдущая
- 4/34
- Следующая
