Песчаный город - Жаколио Луи - Страница 22

• Предыдущая
• 22/34
• Следующая

Оба ушли, важно поклонившись, как вошли. Радость наполняла их сердце, но так как они не были рабы, то чувство собственного достоинства не позволяло им выказывать свои чувства перед посторонними.

Только что они вышли, как эль-Темин сказал, улыбаясь:

— Вот два молодца, готовые дать себя изрубить в куски за нас; но я гораздо более полагаюсь на награду, ожидающую их у Соларио, чем на клятву, которую они произнесли над кораном.

В ту минуту когда они переступали за порог комнаты эль-Темина, Барте подошел к Шарлю Обрею и сказал, взяв его за руку:

— Благодарю, доктор, за вашу преданность делу, чуждому для вас… Когда я смогу откровенно говорить, вы увидите, что нельзя подвергать опасности свою жизнь для дела более священного…

На другой день все негры под начальством Кунье, отправились в Тафилет купить верблюдов, необходимых для каравана, и принять разные товары, которые эль-Темин отправлял через своих еврейских корреспондентов. Эти приготовления в Танжере не прошли бы незаметно, в Тафилете же они были естественны, потому что из этого города, находящегося на границе Марокко и великой пустыни, все караваны обыкновенно отправлялись в Судан и Тимбукту.

Когда все было готово, эль-Темин поручил караул Квадратного Дома двум невольникам из Конго, неподкупную верность которых знал. Он отдал им запечатанный конверт, заключавший последнюю волю его и его двух спутников, приказав неграм отдать этот конверт французскому консулу, если через два года никто из них не вернется. Хоаквин сделал то же на случай, если в Испании еще найдется наследник благородного рода Барбозов.

Искусно переодевшись арабами пустыни, три европейца, бывший мажордом и мавританские служители оставили в одну прекрасную ночь Квадратный Дом. Никто в Танжере не должен был подозревать, какой цели хотели они достигнуть. Два караульных, оставшихся в Касбахе, должны были распространить слух, что они отправились в Европу на несколько месяцев.

Шесть путешественников имели превосходных лошадей: эль-Темин и его два товарища ехали на великолепных арабских лошадях из конюшен султана, купленных за громадную сумму; оба мавра и Хоаквин — на лошадях атласских, не знающих усталости и выносливых как верблюды. Решение ехать на лошадях по громадной пустыне, расстилающейся от Марокко до Нигера, часто обсуждалось с тех пор как день отъезда был назначен; мавры, основываясь на том, что целые караваны умирали с голода с верблюдами среди песков, объявили это невозможным.

— Потребуется особый верблюд, для того чтобы нести пищу и воду для каждой лошади, — говорил Бен-Абда. — Да и то, так как от Тецакента до Тимбукту нужно идти две недели, не встретив воды, почти наверно придется бросить лошадей.

— Ну! — ответил эль-Темин, державшийся за свою мысль, — у нас будет два верблюда для каждой лошади, но мы возьмем наших лошадей в Тимбукту.

Так как все знали, что владелец Квадратного Дома нелегко откажется от мысли, зародившейся в его голове, то никто не стал отговаривать его.

Когда маленький отряд спустился шагом с касбахского холма, Шарль Обрей обернулся и, заметив силуэт Квадратного Дома, возвышавшегося над спящим Танжером, почувствовал слезы на своих глазах.

— Прощайте! — сказал он про себя. — мои милые коллекции, мои арабские рукописи, собранные с таким трудом; прощайте, мои мирные ученые занятия! Может быть, я никогда к вам не вернусь!

Потом, вспомнив, что страны, по которым он будет проезжать, еще никем не изучены, что он один на свете и, следовательно, находится в лучшем положении для подобной экспедиции, он сел крепче в седло и прошептал, как древний муж:

— Alea jacta est! note 5

Пришпорив свою лошадь, он догнал караван, который опередил его на несколько сот шагов.

Лошади тихо ржали при свежем ветерке, дувшем с моря; с нетерпением подчинялись они тихому шагу и рвались вперед. Проехав городские ворота, эль-Темин завернулся в свой бурнус и, наклонившись к шее лошади, протяжно свистнул. При этом знакомом звуке благородные животные, по-видимому, только ждавшие сигнала, помчались по равнине, расстилавшейся необозримо перед ними, по направлению к Фецу, — арабские лошади впереди, а атласские — за ними. Мало-помалу, разгорячась, они мчались все быстрее, и тот, кто увидал бы, как они несутся в ночной темноте, подумал бы, что присутствует при какой-то фантастической скачке призраков.

Они мчались таким образом несколько часов, пока небо не начало белеть на востоке. Аврора рассеяла темноту, и первый луч солнца засиял на небе по направлению к Атласу, снежные вершины которого немедленно окрасились пурпуром и золотом.

— Стой! Слезай с лошадей, — сказал по-арабски мужественный голос эль-Темина.

Все повиновались, и прежде чем мавры, уже спрашивавшие себя с беспокойством, дадут ли им время помолиться, опомнились от удивления, они услыхали как Барте, на котором была одежда марабута, затянул гнусливым тоном традиционное воззвание:

— Аллах! Аллах, руссул Аллах. Нет Бога кроме Бога и Магомета, его пророка.

По окончании молитвы, эль-Темин и его спутники отошли каждый в сторону, чтобы омыться тонким песком на дороге, как сказано в Коране, когда путешественник не находит воды под рукою, и вернулись к своим лошадям, исполнив все предписания пророка.

— Господа! — сказали оба мавра, вне себя от восхищения, — вы раскрыли свою душу святому свету, исходящему из Мекки. Вы приняли ислам, — мы можем отправляться в большой город Джолибы.

— Знайте теперь, — сказал им эль-Темин, — никто никогда не должен подозревать, что мы родились не в Африке… Мы здесь разделим наш отряд, чтобы не возбуждать внимания в городах, по которым будем проезжать. Вы, — обратился он к обоим маврам, — прямо отправляйтесь в Тафилет, куда мы прибудем через двое суток после вас; по приезде вы скажете Кунье, чтобы он ускорил приготовления к отъезду, потому что мы тотчас отправимся в путь.

Оба мавра сели на лошадей и, повернув от берега по дороге более прямой, исчезли через несколько минут за оливковым лесом.

— Мы можем ехать вперед, — сказал довольный эль-Темин, — опыт удался по нашему желанию, и никто не примет нас с нашими смуглыми лицами и нечесанными бородами в одеждах кочевников за неверных. Не забудем самого важного — говорить между собой только по-арабски. Еще одно слово. Теперь, когда мавров здесь нет, я могу вам сказать, почему я настоял, чтобы мы взяли лошадей. Если нас узнают, до или после исполнения… плана, который ведет нас в Тимбукту, наше единственное спасение — в быстроте этих лошадей, которые за три или за четыре часа могут привезти нас к «Ивонне».

— Я никогда не позволял себе, — сказал тогда доктор, — расспрашивать вас о ваших намерениях; однако мне хотелось бы задать вам один вопрос: он давно уже мучил меня.

— В чем ваш вопрос, любезный доктор? Вы можете быть уверены, что я отвечу на него в границах возможного.

— Мы едем в таинственную столицу центральной Нигриции, в которую до сих пор мог проникнуть только один европеец, наш соотечественник Калье, едем не для того, чтобы осматривать ее, но для такой цели, которая хотя неизвестна мне, однако, насколько я мог понять из ваших разговоров, по крайней мере, удваивает опасности этого путешествия. Ну вот на что я прошу вас ответить мне: Уверены ли вы, что дорога по Великой пустыне лучше всякой другой?

— Караваны ходят только по двум дорогам: по той, которая идет из Тафилета вдоль Атласа, и той, которая из Уед-Нуна ведет сразу в пустыню и проходит ее во всю длину. Мы выбрали первую, потому что там мы можем чаще возобновлять наш запас зерен, плодов и воды.

— Все это так, если выехать из Марокко. Но почему же мы не отправились по Нигеру на «Ивонне», когда через три или четыре часа мы можем поспеть из Тимбукту на шхуне. Следовательно, мы в тот же промежуток времени можем прибыть со шхуны в Песчаный Город.

Эль-Темин улыбнулся.

— И вы могли подумать, доктор, что эта мысль ни-когда не приходила мне на ум за те четыре года, за которые я готовлю эту экспедицию? Но я никогда не останавливался на этой мысли, потому что она неудобоисполнима. Вспомните, что я вам часто говорил: нас ожидает неизбежная смерть, если догадаются, что мы европейцы… А как же можем мы скрыть это, если поедем по Нигеру на пароходе? Прибытие подобного судна в Тимбукту было бы событием. Мы, может быть, рисковали бы немногим на «Ивонне», потому что при малейшем неприязненном знаке мы могли бы тотчас вернуться по реке, и даже сделаем это, если наша экспедиция удастся; но к чему нам ехать по Нигеру, если станет известным, что мы европейцы?

• Предыдущая
• 22/34
• Следующая