Радость жизни - Золя Эмиль - Страница 9

• Предыдущая
• 9/83
• Следующая

Затем они увлеклись игрой на рояле. То был старинный инструмент Эрара, выпуска тысяча восемьсот десятого года, на котором девица Эжени де Ла Диньер пятнадцать лет давала уроки музыки. В его потертом лакированном корпусе из красного дерева струны звучали глуховато, словно отдаленный певучий стон. Лазар не добился от матери нового рояля и во всю мочь барабанил по клавишам старого, тщетно пытаясь извлечь из него романтические созвучия, звеневшие у него в голове; он усвоил привычку дополнять игру пением, чтобы получить желаемый эффект. Страстно увлекаясь музыкой, Лазар вскоре стал злоупотреблять терпением Полины. Он нашел в ней постоянную слушательницу и в послеобеденные часы исполнял перед кузиной весь свой репертуар — самые сложные вещи, какие только существовали в музыке того времени, особенно произведения Берлиоза и Вагнера, еще не нашедшие себе признания. Сначала Лазар напевал сквозь зубы, затем во весь голос, помогая работе пальцев. Полине было очень скучно, но она терпеливо слушала, боясь огорчить кузена.

Сумерки часто заставали их за роялем. Лазар, опьяненный музыкой, делился с нею своими грандиозными замыслами: он тоже будет гениальным музыкантом, что бы ни говорила мать и все другие. Еще в канском лицее преподаватель музыки был поражен его музыкальным дарованием и пророчил ему славу. Лазар тайком изучил композицию, а теперь работал самостоятельно, задумал симфоническую поэму «Земной рай». У него даже был готовый отрывок — «Адам и Ева, изгнанные из рая херувимом», торжественно-скорбный марш, который он как-то вечером согласился сыграть Полине. Девочка его одобрила, музыка ей очень понравилась. Однако она спорила с Лазаром, говоря, что сочинять красивую музыку, разумеется, приятно, но не умнее ли послушаться родителей и стать префектом или судьей? Разлад между матерью и сыном огорчал всю семью. Сын говорил о поездке в Париж и о поступлении в консерваторию, мать требовала, чтобы он до октября выбрал себе какую-нибудь профессию, подобающую молодому человеку из хорошей семьи. Полина поддерживала тетку и со свойственным ей спокойствием заявила однажды, что берется уговорить кузена. Все над этим посмеялись, а Лазар в негодовании шумно захлопнул крышку рояля, назвав Полину «пошлой мещанкой».

Они были в ссоре три дня, затем помирились, и, чтобы расположить девочку к музыке, Лазар вздумал учить ее играть. Он ставил ей руку, часами заставлял разучивать гаммы. Но его возмущала ее неспособность увлечься музыкой. Полина во время игры непрерывно шалила, она забавлялась, пуская бегать по клавишам Минуш, лапки которой извлекали дикие звуки; девочка уверяла, будто кошка исполняет пресловутую сцену изгнания из «Земного рая», чем ей удавалось рассмешить даже самого композитора. Тогда снова начиналась дикая потеха, Полина висла у Лазара еа шее, он кружил ее по комнате, Минуш тоже принимала участие в игре, прыгая со стола на шкаф. Матье же к игре не допускался, — уж очень бурно он проявлял свой восторг.

Однажды Лазар, разозлившись, напустился, как обычно, на Полину:

— Убирайся от меня, пошлая мещанка! Пусть мама обучает тебя музыке, если хочет!

— Да твоя музыка ни на что не нужна! — напрямик отрезала Полина. — На твоем месте я бы стала доктором.

Лазар посмотрел на нее негодующим взором. Доктором! Вот новость! С чего это взбрело ей в голову? Он был так увлечен, с таким пылом предавался своей страсти, что, казалось, она должна была сокрушить все преграды.

— Помни, — вскричал он, — если мне помешают стать музыкантом, я покончу с собой!

Лето ускорило выздоровление Шанто. Полина была теперь свободна и могла гулять вместе с Лазаром. Большая его комната пустовала, теперь друзья резвились на просторе. В первые Дни они довольствовались террасой, обсаженной чахлыми кустами тамариска, загубленными морским ветром. Вскоре, однако, они захватили в свое владение весь двор, оборвали цепь у колодца, распугали десяток тощих кур, питавшихся кузнечиками, вздумали играть в прятки на конюшне и в пустом каретном сарае, где от их беготни обваливалась штукатурка. Затем они перебрались в огород — сухой клочок земли, который Вероника мотыжила по-крестьянски; четыре грядки, засеянные безвкусными, толстокожими овощами, были обсажены грушевыми деревьями с искалеченными обрубками вместо ветвей и стволами, согнувшимися под напором все того же северо-западного ветра. Отсюда через небольшую калитку Лазар и Полина вышли однажды прямо на скалы; над ними было открытое небо, в глаза смотрел морской простор. Полину по-прежнему тянуло к этой беспредельной водной глади, теперь, в лучах июльского солнца, такой прозрачной и мирной. Это было то самое море, которое глядело в окна их дома. Но до сих пор Полина еще не приближалась к нему. Новый мир предстал перед ней с той минуты, как она вместе с Лазаром очутилась на уединенном взморье, в его кипящей жизнью тишине.

Что за чудесные открывались приключения! Как ни доверяла благоразумию Полины г-жа Шанто, она все же ворчала, стараясь удержать их дома. Поэтому они никогда не проходили двором, где могли попасться на глаза Веронике, а пробирались через огород и затем пропадали до самого вечера. Вскоре им наскучили прогулки вокруг церкви, на кладбище, обсаженном тисами, да на жалком огороде священника. За неделю они обошли также весь Бонвиль с тридцатью хижинами, лепившимися у скал, осмотрели мель, куда рыбаки вытаскивали свои лодки. Интереснее всего было уйти далеко, по обнажившемуся во время отлива морскому дну, спустившись со скалистого берега. Ноги ступали по мягкому песку, где стлались водоросли и быстро ползали крабы. Лазар и Полина перескакивали с камня на камень, обходя ручейки прозрачной воды, полные копошащихся креветок. Они руками ловили рыбу, собирали ракушки и поедали их сырыми, без хлеба. Иногда им попадались странные существа, которые Полина приносила домой в носовом платке: то камбала, случайно заплывшая сюда, то небольшой омар, замеченный в глубине расселины. Но море наступало на них, порой Полина и Лазар, застигнутые приливом, играли в кораблекрушение и, словно выброшенные на берег путешественники, ютились где-нибудь на рифе, выжидая, пока вода спадет. Они упивались этой игрой и приходили домой, вымокшие до нитки, с всклокоченными от ветра волосами. Оба до того привыкли к вольному соленому ветру, что по вечерам, сидя в комнате у лампы, жаловались на духоту.

Но главным их удовольствием стало купание. Берег в этой местности был каменистым и не привлекал дачников из Кана и Байе, В то время как побережье Арроманша ежегодно застраивалось новыми дачами, в Бонвиле вовсе не было видно любителей морского купания. На расстоянии километра от поселка, по направлению к Пор-ан-Бессэну, Лазар и Полина открыли прекрасный уголок — небольшую бухту с золотистым песчаным дном, лежавшую между двумя рядами скал. Они назвали ее «Бухтой Сокровищ», потому что здесь пустынное море, казалось, катило золотые монеты. Тут они чувствовали себя свободно и раздевались без стеснения. Лазар, продолжая разговаривать, отворачивался и расстегивал свой костюм. Полина, на секунду придержав зубами край своей рубашки, оставалась в одних коротких шерстяных штанишках, как мальчик. Лазар за неделю выучил ее плавать. Она оказалась гораздо послушнее и переимчивее, нежели за роялем, и поражала Лазара отчаянной смелостью, из-за которой ей пришлось немало наглотаться морской воды. Когда же мощная волна бросала их друг на друга, то сама молодость звенела смехом из прохладной соленой купели. Они выходили из нее с кожей, блестящей от соли, сушили на ветру голые плечи, и не было числа их проказам. Это было еще веселее рыбной ловли.

Время шло, наступил август, а Лазар все еще не принял никакого решения. Полина в октябре должна была уехать в один из пансионов в Байе. Часто, лежа на песке, блаженно усталые после купания, они степенно рассуждали о своих делах. Девочке все-таки удалось пробудить в нем интерес к медицине, уверяя, что, будь она сама мужчиной, она с увлечением занялась бы этой наукой; что может быть лучше, чем исцелять людей? Как раз в ту неделю работа над «Земным раем» шла хуже, и Лазар начал сомневаться в своем музыкальном даровании. Да, конечно, ведь и в мире медиков были великие люди; ему вспомнились славные имена Гиппократа[1], Амбруаза Парэ[2] и многих других. Но в один прекрасный день Лазар в восторге объявил, что теперь-то создаст настоящий шедевр; его «Рай» — чушь, он уничтожил эту вещь и пишет «Симфонию Скорби», уже написал одну страницу, где в чудесных звуках изливаются жалобы обреченного человечества, взывающего к небу; он использовал марш «Адам и Ева», переделав его в «Шествие Смерти». Целую неделю его воодушевление не уменьшалось и даже возрастало с каждым часом; по замыслу Лазара, новая симфония должна была охватить все мироздание. Прошла еще неделя, и маленькая подруга Лазара однажды вечером с великим удивлением услышала от него, что он все же готов ехать в Париж изучать медицину. Лазар рассчитывал, что таким образом приблизится к консерватории; нужно сначала поехать, а там видно будет.

• Предыдущая
• 9/83
• Следующая