Салават Юлаев - Злобин Степан Павлович - Страница 31

• Предыдущая
• 31/113
• Следующая

— Конечно, так надо! — насмешливо «поддержал» Юлая старик Бурнаш. — Ведь как без коней воевать?! Царица с султаном воюет, ей лошади нужны!..

— А нам зачем воевать?! Нам зачем воевать?! — опять подступив к Юлаю, взволнованно выкрикивал Мустай. — Зачем нам против султана?!

— На что нам война? — зашумели вокруг. — Старшина богат, и пускай он своих лошадей даёт! А мы уже много и так платили!

— Овчинные деньги платили? Платили! И пчелиные деньги платили, и рыбные деньги платили.

— Охотничьи, базарные!.. — подсказывали в толпе, горяча друг друга.

— Коней давали. Сам знаешь: сто лошадей для солдат, ещё пятьдесят — для завода, ещё сто двадцать всего только месяц назад опять для солдат, — отсчитывал толстый Кинзя, сын муллы.

— И вправду, сбесилась царица! — выкликнул молодой Абдрахман.

— Замолчать! — повелительно крикнул на всех старшина.

Все замолчали, сойдя с коней, сгрудились толпой возле Юлаева коша.

— Бумагу ведь умные люди пишут, — поучающе, внятно сказал старшина. — Какую войну, с кем воевать — нас с вами не спросят. Я сам на войне был, войну понимаю… Надо отдать царице коней-то… Отдадим — и живи на воле, — стараясь утихомирить толпу, спокойно сказал старшина.

— На воле?! — снова ввязался Мустай. — А неделя пройдёт — и опять бумагу пришлют?.. Не дадим лошадей!

— Ну, пригонят солдат, людей заберут на заводы. Ты что, хочешь идти на завод?

Среди сотни засёдланных коней конь Салавата оказался неприметен, никто не мог заподозрить, что в коше у старшины находится такой необычный гость. Но Салават не стерпел. Покорность постаревшего отца, который утратил старшинскую твёрдость, и давнюю бунтарскую смелость, и уважение народа, привела Салавата в бешенство. Он загорелся и, не смущаясь более приказом отца, распахнул полог коша.

— Жягетляр, якши-ма![11] — выкрикнул он.

Все увидели его, но не сразу узнали. Кто-то откликнулся вежливым холодным словом приветствия.

— Салава-а-ат? — первым заголосил Кинзя, кинувшись к другу.

И вдруг за ним вся толпа разразилась весёлыми криками. К Салавату бросилось сразу с десяток людей. Все словно забыли про злосчастную бумагу, про то, что с них требуют лошадей. Салавата обнимали, хлопали по плечам, удивлялись его возмужалости, расспрашивали наперебой, откуда он появился, теребили за рукава и полы одежды…

Когда первый шум чуть-чуть приутих, Салават, чтобы видеть всех, встал повыше — на камень, лежавший возле коша Юлая.

— Не крепостными нам стать, башкиры! Не дадим лошадей и сами не поддадимся! В горы, в леса уйдём — ни коней, ни людей не дадим. Скоро выйдет новый закон, и никто не посмеет больше требовать с нас лошадей!

Бухаир в общем шуме, когда глаза всех съехавшихся к Юлаеву кошу были обращены на Салавата, не замеченный никем из толпы шайтан-кудейцев, подъехал из степи. Он услыхал лишь последние слова Салавата, но не узнал Юлаева сына. Ему и в голову не пришло бы, что Салават может вернуться.

— Откуда новый закон? — спросил писарь. — Где ты слыхал про новый закон?

Бухаир, как бык, исподлобья взглянул.

— Кто сказал? — повторил он вопрос. — Откуда закон?

— Я птичий язык понимаю, мне птицы сказали! — весело отшутился Салават.

— Что же тебе птицы сказали? — спросил Бухаир насторожённо и как-то назойливо-резко, не в лад с другими.

Старшина угодливо и торопливо засмеялся, за ним ещё несколько человек, но Салават, видя робкое унижение отца перед писарем, вдруг вспыхнул. Он позабыл всякую осторожность.

— Птицы все знают! — громко воскликнул он. — Они говорят, что жив русский царь, что он ходит в народе и скоро поднимет всех — и башкир, и татар, и русских…

— Сорока! — прервал Юлай сына. — Что сказки болтаешь!.. Какой там закон! Что за птицы? Какой там царь?! Замолчи!

— Сам замолчи, старик! — крикнул один из молодых башкир.

— Говори, Салават! — подхватил другой. — Старшина да писарь всем рот затыкают!

— Говори! Не слушай их, сказывай! — раздались голоса.

— Где кричите? У старшины во дворе кричите! — гаркнул Юлай, поняв, что теряет влияние.

Салават среди общего гвалта вскочил на арбу, вытащил из-за пазухи курай и заиграл. Чего не смог сделать окрик Юлая, то сделала музыка — все разом стихло. И Салават, тут же слагая, запел новую песню:

— Кишкерма! — громко взревел Юлай. — Песни поешь? Пой по чужим кочевкам… Я — старшина!..

— Айда, Салават, на нашу кочёвку, — громко позвал Хамит.

— Айда ко мне! — подхватил Кинзя.

— Ко мне! — выкрикнул лучник.

— Ко мне! Ко мне! — стали звать многие, вскакивая в седла.

— Пой, Салават!

— Идём, Салават!.. — кричали кругом.

Салават, окружённый народом, вскочил на коня и поехал от коша отца. Он пел задорно, дразня оставшегося у коша Юлая.

пел Салават, и толпа шла со смехом за ним. Шли все, кроме двоих — старшины и писаря Бухаира, который, вскочив на коня, ускакал в обратную сторону, к своему кошу.

— Сала-ва-а-ат! — вдруг раздался пронзительный вскрик.

Среди нескольких женщин, уронив на землю чиляк с водой, стояла Амина… Растерянная, она не знала, что делать, как верить глазам…

Она шла с речки, неся воду домой, и вдруг по степи, просто так, как будто не уходил никуда, как будто тут жил и вчера и сегодня, с толпою знакомцев едет её муж… её Салават… Салават, о котором твердили со всех сторон, что он, наверно, погиб, никогда не вернётся…

Испуганная собственным вскриком, растерявшись от неожиданности, смущённая видом множества мужчин, Амина закрыла краем платка лицо, подхватила чиляк и пустилась бежать в женский кош на кочёвку Юлая.

— Аминка! Амина! Аминка! — звал Салават, повернув за ней.

Толпа проводила его сочувственным смехом.

— Завтра нам допоёшь!

— Завтра расскажешь про новый закон! — кричали ему вдогонку.

— Завтра допою! — выкрикнул Салават. — Никаких коней! Все идём в горы. Пусть там найдут нас и заберут коней.

Салават настиг у самого коша Амину.

Разозлённый Юлай ушёл к себе в кош, а вся гурьба всадников, смеясь, ускакала, и в коше матери они были вдвоём… Амина уткнулась лицом Салавату в грудь и плакала, не умея сдержать своей радости.

Салават, смеясь, прижимал её к сердцу. Она стала как бы ещё меньше ростом. За годы разлуки он вырос и возмужал, а она осталась такой же девочкой, как была…

— Карлыгащ'м, акщарлак'м, каракош'м![12] — твердил ей ласковые слова Салават.

Во время долгой одинокой дороги он представлял себе её более взрослой, с ребёнком на руках. Он всю дорогу думал о них двоих — о ней и о сыне. Срезав бересты с молоденького ствола, на одном из привалов он сделал даже игрушечную берестяную корзиночку и теперь гордо извлёк её из-за пазухи.

Когда Салават должен был бежать из дома, сына, конечно, ещё не было. Но они заранее сговорились уже о том, чтобы назвать его Рамазаном, и потому Салават, протянув берестянку Амине, сказал:

• Предыдущая
• 31/113
• Следующая