Остров Буян - Злобин Степан Павлович - Страница 65

• Предыдущая
• 65/231
• Следующая

– Учи! – недовольно одернул Собакин.

– Попусту ты, воевода Никифор Сергеич, сердце тревожишь, ан баньки доходу дают… Глянь, какова жуковинка[127] . Да нет, ты на пальце глянь… на своем… Не кобенься!.. Да вздень, вздень, да к свету! – между тем уговаривал Федор, таща за рукав к окну Собакина и показывая ему перстень с большим самоцветным камнем.

Воевода искоса взглядывал на подарок, как вдруг Емельянов осекся, увидев через рябое стекло толпу, подходящую к съезжей избе.

– Эй, приказные крысы, давай воеводу! – кричали в толпе, уже подошедшей вплотную к крыльцу.

Воевода шарахнулся от окна, торопливо и судорожно, словно улику в разбое, оттолкнул от себя перстень, и, звеня, он отлетел в дальний угол.

– Гляди, проклятый, весь город вздымаешь ты на меня! Гляди, окаянный, – то бани твои!.. Только крикнут тебя отдать – и отдам, мне что за корысть быть с тобой в ответе, – в испуге шептал воевода, разом припомнив все мятежи, все расправы, что были по городам прошлым летом.

Хоронясь за морозный узор на стекле, чтобы не быть заметным, Федор поглядел в окно: кой-где в толпе были видны длинные жерди, кой-где стрелецкие бердыши.

– Воеводу подай! Воеводу!.. – кричали на улице у крыльца.

Послышался стук в дверь.

– Никифор Сергеич, голубчик, уж я отплачу, – шептал Федор.

Тревожный стук в дверь повторился. Федор согнулся и вдруг на карачках полез под стол.

Собакин торопливо одернул скатерть, чтобы скрыть Емельянова под столом.

– Кто там? Кто? – спросил он.

– Никифор Сергеич, – послышался осторожный голос дьяка, – посадски налезли, тебя зовут.

– Чего ж не сказал, что дома сижу? – с раздражением воскликнул Собакин, скинув крючок и впустив дьяка.

– А конь у крыльца! Кто поверит! Злы: сами пошли бы искать… Ты лучше выдь, – посоветовал дьяк.

– Чего кричат-то?

– Срамно сказать, – прошептал дьяк, – сынок твой, Василь-то Никифорыч, девку на улке поймал да к себе увез. Управы твоей на сына, вишь, просят…

Дьяк отпрянул: воеводский тяжелый широкий стол с треском сдвинулся с места, качнулся, и, сдернув скатерть, из-под него без слов полез Емельянов.

– Пыль бы велел под столом обместь – срамота! – напоследок съязвил он. – Самому теперь туды лезти, измажешься весь!..

Уничтожающе он взглянул на воеводу и на дьяка и с поднятой головой смело вышел из воеводской горницы, на ходу отряхивая шубу.

– Выйти, стало, к ним? – беспокойно спросил Собакин дьяка.

– Надо выйти, чего собак-то дражнить! – подтвердил дьяк. – Да ты не спеши, пождут, – успокоительно сказал он, заметив тревогу Собакина, – ты прежде в чувство приди.

Собакин перекрестился, кликнул двоих дворян, чтобы выйти посолиднее – не одному, а со свитой, поправил шапку и принял величественный вид…

– Скачи, Иван Чиркин, к сыну Василию, вели ему девку посадску отдать да вези скорым делом сюда… Двоих подьячих возьми… – приказал воевода одному из дворян.

– Да стару бабу какую ни есть прихвати, чтобы не было девке одной зазорно, – крикнул вдогонку дьяк.

Когда воевода вышел к народу, гомон и крики раздались с такой силой, что не было слышно голоса молодого подьячего, объявлявшего, что воевода послал за похищенной девицей гонца. Впереди стоял высокий, широкоплечий хлебник Гаврила Демидов, рядом Томила Слепой, старшина кузнецов Мошницын, а за ними бессчетно народу.

Собакин сам не успел сказать слова, когда старшина кузнецов Михаил Мошницын кинулся на крыльцо с кулаками. Кузнеца схватили товарищи из толпы. Дворяне, прикрыв собой воеводу, шагнули на всякий случай вперед и спустились ступенькой ниже…

Кличка Васька Собакин-сын раздавалась запросто… Толпа уже не стеснялась воеводы.

– Посадский люд, помолчали б, и вам воевода скажет! – стараясь перекричать толпу, надрывался голосистый подьячий.

– Пусть воевода молчит, а мы ныне скажем! – дерзко выкрикнул из толпы мелкорослый седой и оборванный старикашка.

Собакин понемногу осмелел. Он отстранил дворян и сам сошел на ступеньку ниже, ближе к народу.

– Посадский люд! – крикнул он, и все стихло. Толпа прислушалась.

– Вы управы на сына мово, стольника, на Василия, хотите? Он-де озорство чинил… И я вам управу дам…

– Батожьем, как иных! – задорно крикнул опять оборванный старикашка, перебивая Собакина.

– Дворян батожьем не секут повсядни. Мой сын – царский стольник, – возразил воевода, – а накажу батожьем, коли виновен… А ту вину у девицы спросим… Чья дочь девица?

– Мошницына! – крикнули из толпы.

– Коли скажет девица, что сын мой ее позорил, нечестье нанес, убыток какой в девичьем хозяйстве, – ей веру дадим и сына жалеть не стану, хоть дворянин… А скажет девица, что шуткой увез да худа над ней не чинил, то ему по-отецки велю вперед озорство унять, а на том покончим, – пообещал Собакин.

– Хитер воевода! – крикнули из толпы. – Какая же девка позор на себя наскажет?

Кругом пошел гул. Одни засмеялись, другие зароптали с угрозой. Кузнец снова рванулся из рук державших его людей.

– Глумишься! – хрипло выкрикнул он.

– Чего же ты хошь? – спросил Собакин. – Сыск я, что ль, наряжу над девичьей честью? Не воеводское дело!

– Ваську из города вон! – кричали сзади.

– Пускай, воевода, твой сын отъедет из города. Обид учинил он много, – сказал Томила Слепой, смело шагнув к воеводе. – Отъедет – и тише станет в посадских.

– А то и сами угоним! – выкрикнул хлебник Гаврила.

Из съезжей выскочил бойкий подьячий.

– Девка приехала! – крикнул он, подскочив петушком.

В толпе тут и там засмеялись. Кузнец снова рванулся, но его удержали.

Аленку доставили с черного въезда в приказную избу.

Чтобы не смущать ее перед толпой, в избу послали Томилу Слепого, Гаврилу-хлебника и одного из дворян.

Толпа ждала затаив дыханье. На чью-то грубую шутку никто не ответил. Из уважения к кузнецу, к его обиде, кругом молчали…

Наконец на крыльцо вышли посланные толпы вместе с женщиной, сторожихой съезжей избы.

– Напугали голубку, трясется вся, плачет. Сказывает, стольник с дворяны ее заставляли плясать, – вишь, хмелен был, – пояснила толпе сторожиха. – Она ему: «Пост! Грешно!», а он ей: «Пей вино да пляши!», она: «Пост!», он: «Пляши!» Она – в слезы, а он: «Не станешь вина пить, плясать – и домой не пущу!..» Того только и было. А обиды иной, спаси бог, не чинил. Чести не нарушил девичьей… – докладывала толпе сторожиха. – Она того и не ведает ничего! – на всю площадь шепотом добавила она.

• Предыдущая
• 65/231
• Следующая